Ослепительно белая, даже какая-то голубоватая чалма халифа Абд ал-Азиза была украшена средней величины изумрудом, ничуть не уступавшим тому камню, что находился сейчас в деревянном ковчежце на шее у Раничева. Иван и Жан-Люк скромненько стояли позади собравшихся во внутреннем дворцовом дворе людей, внимательно прислушиваясь к выступлениям свидетелей. Обвиняемый – почтеннейший кади Зунияр-хаджи – в зеленой чалме и простой, безо всяких украшений одежде, скромно стоял чуть в стороне от сидевшего под навесом халифа, окруженного толпой приближенных и муфтиев. По-прежнему благообразный, с прямым и честным взглядом, Зунияр-хаджи вовсе не выглядел сейчас стариком, наоборот, спина его была гордо выпрямлена, и глаза сияли по-молодому. И это – несмотря на то что именно его сейчас обвиняли в разных гнусностях, и за малую часть которых полагалась смерть. Иван даже позавидовал такой выдержке кади.
– Не признаешь ли ты, кади Зунияр-хаджи, свою вину в вероотступничестве и богохульстве? – выйдя вперед, вкрадчиво вопросил муфтий – противного вида старик с желтоватой бородкой и в белой, как у халифа, чалме.
– Нет, не признаю, – обвиняемый помотал головой. – А тебя, почтеннейший Рамзиян, прошу пояснить, в чем именно проявилось мое вероотступничество и богохульство?
– Молодец, старик! – на ухо марсельцу шепнул Иван. – Хорошо держится.
– Не радуйся раньше времени. – Жан-Люк покачал головой. – Этот мерзкий пес, Рамзиян, тоже не вчера родился и давно метит на место твоего кади.
«Мерзкий пес» между тем обвел взглядом собравшихся.
– Охотно поясню для всех, – повысив голос, сообщил он. – Зунияр-хаджи, наш почтеннейший кади, никогда не посещал пятничной молитвы в мечети и делал это намеренно.
– Докажите, – спокойно попросил кади.
– Что я и делаю, – усмехнулся Рамзиян. – Мои слова может подтвердить почтеннейший Муса ибн-Рахим, торговец рыбой, который раньше был слугой Зунияра-хаджи.
– Тот еще пес, – не очень-то лестно отозвался о вызванном свидетеле Жан-Люк. – Жаден, неуступчив, и рыба у него не всегда свежая… Кади Зунияр не раз налагал на него взыскания.
Рыботорговец оказался маленьким сухоньким человечком с острым личиком и оттопыренными, непропорционально большими ушами, делавшими его похожим на маленького слона или на большую мышь.
– Подтверждаю все, что сказано благочестивейшим муфтием, – тонким писклявым голоском произнес он. – Три года я был слугою в доме кади Зунияра и видел, как неоднократно кади пропускал молитвы, и пятничные, и повседневные, а однажды, в присутствии изгнанного нечестивца Ибн-Хальдуна, даже глумился над самим пророком да такими словами, что я и повторить не могу.
– Что скажешь на это, кади? – усмехнувшись, поинтересовался муфтий.
Зунияр-хаджи пригладил бороду:
– Этот человек, Муса, и в самом деле служил у меня слугою. К сожалению, это единственная правда из того, что он сейчас произнес, не боясь гнева Аллаха. Думаю, этот человек мстит мне, ведь я не раз наказывал его, ибо сказано: «Горе обвешивающим!»
Рыбник попятился, испуганно озираясь вокруг.
– Возьмите его и разберитесь, – кивнул на него халиф, и двое воинов тут же утащили торговца. – Пока же не будем смешивать дела. Есть у тебя еще свидетели, почтеннейший Рамзиян?
– О, конечно, величественнейший из халифов!
– Наверное, такие же, как тот рыбник, – выкрикнул кто-то в толпе, и халиф недовольно повел бровью – не дело превращать суд в балаган.
– Вот еще трое, – муфтий махнул рукою. – Все почтенные, заслуживающие полного доверия, люди: мухтасиб Али-бей с рынка Баб-Суик, погонщик верблюдов Джафар, Хишам ас-Сафах, хозяин караван-сарая…
Все трое – по словам Жан-Люка, лихоимцы, каких мало, – полностью подтвердили слова торговца рыбой, добавив, что неоднократно видели Зунияра-хаджи молящимся перед иконой Исы.
– А еще все слуги нашего почтенного кади – вероотступники и богохульцы, – добавил Рамзиян. – Все они поносили пророка и предались Иблису, творя пакостные движения и жертвы омерзительным древним джиннам.
– А, ты имеешь в виду «Детей Ваала», – догадался халиф. – Что ж, у нас найдется, кого спросить по этому делу. Ну, почтеннейший кади, – карие глаза правителя вдруг вспыхнули недобрым огнем. – Найдутся ли у тебя почтенные и вызывающие доверия свидетели, которые могли бы подтвердить твою невиновность?
Зунияр-хаджи устало покачал головой:
– Боюсь, что нет, мой господин. Аллах видит, я жил праведно, но никогда не старался выставлять свою праведность напоказ, так что если и есть свидетели, то…
– Ты не совсем прав, уважаемый! – послышался вдруг из толпы чей-то надтреснутый старческий голос. Обернувшись, Раничев узнал старого слугу Хайреддина и с облегчением перевел дух. Ну наконец-то!
Старик подошел к трону и глубоко поклонился.
– Слуга? – переспросил муфтий. – Это всего лишь слуга… Ясно, что он будет свидетельствовать в пользу своего хозяина. Допросить бы и остальных слуг – только где они? Поразбежались все от такого хозяина.
Тем не менее все показания Хайреддина были внимательно выслушаны. Зунияр-хаджи смотрел на него, сдерживая слезы, и, наконец не выдержав, подойдя ближе, обнял старика за плечи.
– Благодарю тебя, друг мой, ибо ты единственный, кто мог бы вступиться за меня – я знаю о несчастьях, настигнувших остальных моих слуг, некоторые из них хоть и могли бы что-то сказать, да не являются правоверными и не могут быть свидетелями в делах против Бога.
– Есть еще свидетельства в пользу обвиняемого Зунияра-хаджи?
– Есть! Я, Муккарам из Тефны, муэдзин мечети Олив, свидетельствую раз и навсегда перед Богом и людьми – почтеннейший Зунияр-хаджи никогда не пропускал ни одной пятничной молитвы и был образцом благочестия!
– Я, Зиннар ибн-Фелук, мухтасиб с рынка Баб-Джазира, свидетельствую…
– Я, Хаттаб ад-Рияс, торговец фруктами…
– Я, Мухреддин ас-Саиб…
– Я, Хаттам ибн-Халим…
– Я, Ибрагим ад-Хатуни…
Двадцать восемь человек выступили в защиту кади, и посрамленный муфтий Рамзиян, похожий на хитрого лиса, поспешно скрылся среди приближенных. А оправданный Зунияр-хаджи, почтеннейший и неподкупнейший кади, всегда судивший по справедливости и чести, со слезами на глазах вознес хвалу Аллаху.
– Молодец Хайреддин, – довольно улыбнулся Иван. – Все ж таки выполнил мое поручение. Собрать свидетелей – великое дело. Ну вот и оправдали нашего кади.
– И теперь он обвинит муфтия в лжесвидетельстве, – усмехнулся Жан-Люк. – Теперь уж самому Рамзияну придется оправдываться.
– Не думаю. – Раничев покачал головой. – Вряд ли Зунияр-хаджи опустится до обвинений. Скорее уж…
В это время к халифу и муфтиям вдруг подбежал какой-то богато одетый толстяк, как пояснил марселец – хранитель дворцовых покоев.
– Женщина? – выслушав его, удивленно переспросил халиф. – Свидетелем хочет быть женщина? Что ж, выслушаем и ее… Хотя свидетелей и так достаточно, а голос женщины равен половине голоса мужчины. Зови…
Женская фигура в просторных одеждах и парандже словно сама собой возникла перед халифом и муфтиями:
– Меня зовут Зуйнар, повелитель.
Жан-Люк вздрогнул:
– Что-то уж больно знакомый голос.
– Показалось, – хохотнул Иван.
– Может быть. – Марселец пожал плечами. – Все же послушаем, что она скажет.
А девушка говорила много и страстно. Только не совсем в пользу кади. Она, скорей, обвиняла. Обвиняла муфтия Рамзияна и поставщика двора Фарида ибн-Бея…
– Схватить его. – Выслушав Зуйнар, халиф указал на Рамзияна.
– Не слушайте ее, правоверные! – заверещал тот. – Она лжет, лжет, как десять тысяч иблисов.
– Разберемся и в этом, – усмехнулся халиф. – Я не ослышался? Девушка, ты что-то сказала о Фариде ибн-Бее?
Ветер свистел в песках, сдувая с вершин барханов горячие песчинки. Низкое желтое небо нависало над пустыней, словно жаркое ватное одеяло. Узкая караванная тропа, тянувшаяся меж колючих кустов, исчезала в развалинах караван-сарая. Там, в развалинах, таился отряд алжирского дея.
Раничев поправил повязку на нижней части лица – все ж таки какое-никакое спасение от песка и пыли. Дожидаясь команды, получше перехватил саблю, оглядываясь на Фархада – командира халифской сотни.
– Рано, – покрутил головой тот. – Пусть солнце поднимется выше. Надо дать успеть нашим, иначе – уйдут.
– Хорошо, подождем, – кивнул Раничев.
В сотне Фархада он оказался по протекции Жан-Люка, в той самой сотне, что по приказу халифа должна была навсегда отбить охоту у гнусных алжирцев вторгаться в благодетельные пределы Туниса. Чужих всадников давно заметили племена местных берберов. Алжирцы – а кто еще мог появиться в здешних местах? – вели себя странно: не вторгались далеко, но и не уходили, словно бы поджидали кого-то. О том было доложено халифу, и тот послал для проверки сотню Фархада. Фуражом и снаряжением сотни занимался Жан-Люк. Узнав от него о странном отряде, Иван сразу вспомнил о том, что сбежавший Фарид ибн-Бей некогда жил в Алжире. И кто-то говорил, и не так давно, что Фарид не бросил служить алжирцам. Кто-то говорил… Но вот кто? Впрочем, очень может быть – это были просто слухи. Но другой нити у Раничева пока не было. Пусть даже слухи… Но этот странный отряд. Ведь все же они ждали кого-то? Почему бы не Фарида, если предположить, что он был алжирским шпионом? Если предположить… А не слишком ли много всего для одного человека? И главный сектант-вероотступник, и – он же – шпион! Так может, именно потому и проворачивал столь нагло Фарид ибн-Бей все дела секты. Под самым носом у халифа, словно дразнил! Потому и дразнил? Знал – если что, властитель Алжира поможет выбраться? Очень похоже на то… Во всяком случае, стоило эту идею проверить, тем более – выдался случай.
– А вот теперь пора! – подползая ближе, шепнул Фархад. – Дождемся, когда подойдут к колодцу.
Колодец – каменный круг возле чахлой пальмы – был почти полностью занесен песком, однако северная, противоположная направлению ветра, сторона его была очищена – видно, на самом дне еще находилась вода, и можно было достать.