своего патрона.
Наконец дверь широко распахнулась. На пороге появился однорукий человек вгрязной одежде.
Смех и пьяные крики оборвались.
Луций и гости с любопытством смотрели на калеку с изможденным лицом,сохранившим следы жестоких пыток.
— Так ты инвалид! — разочарованно протянул Луций, жестом разрешаянезнакомцу войти в комнату. — Кто такой? Почему назвался моим другом?
Не отвечая, незнакомец сделал несколько уверенных шагов. Не как нищийкалека — как хозяин встал посреди комнаты и обвел угрюмым взглядом яркиекартины на стенах, статуи, уставленный яствами кедровый стол, отделанныечерепаховыми панцирями ложа.
Удивление гостей сменилось гневом, когда инвалид столкнул на пол пьяногоклиента и, усевшись на его место, бесцеремонно потянул к себе серебряное блюдос кусками холодной говядины.
— Ах ты, бродяга! — первым очнулся Луций. — Наглеть в моем доме?!Последний раз спрашиваю: как твое имя, и что тебе здесь нужно?
Незнакомец, не торопясь, выпил кубок вина, взял рукой кусок мяса иусмехнулся, не сводя глаз с хозяина:
— Не признаешь, Луций?
Пропорций вздрогнул — таким знакомым показался ему этот голос.Безусловно, он видел раньше этого человека, и видел часто, только другим исовсем не в этой одежде...
Сузившимися глазами он впился в его лицо, думая про себя: нет, это не изстарых клиентов, не покупатель, не ответчик в суде...
Инвалид же, насладившись растерянностью на лице хозяина, с усмешкойпродолжал:
— А ведь было время, когда ты почитал за счастье иметь такого друга, какя, и на званые обеды приглашал меня одного, чтобы я не дышал одним воздухом сэтими пиявками!
Незнакомец кивнул головой на вскочивших со своих мест клиентов. Все онибросились к Луцию, требуя наказать бродягу за неслыханную наглость, но, увидев,как меняется лицо патрона, в испуге остановились. Действительно, Пропорциятрудно было узнать. Подбородок его отвис, глаза расширились и были готовывылезти из орбит.
— Ти-и-ит?! — веря и не веря, прошептал он.
— Ну, наконец-то! — усмехнулся инвалид, вальяжно откидываясь в своейгрязной тоге на персидские подушки.
Это было невероятно. Появись сейчас в доме Пропорция сам царь Аттал сотказом завещать свое царство Риму — и то он не был бы так изумлен, раздавлен,уничтожен.
Живой Тит Максим, его самый крупный и безжалостный кредитор возлежал вего комнате, на его ложе! Но где же тугие щеки, налитые плечи, грузная фигураэтого некогда богатейшего человека Сицилии? Искалеченный, высохший старик сголосом Тита Максима смотрел на него цепким, насмешливым взглядом.
Луция бросило в пот от мысли, что теперь ему придется расставаться смиллионом сестерциев, который он привык считать своим, получив известие осмерти Тита. После недавнего ограбления пиратами двух триер, которые они сКвинтом, как нарочно, загрузили самыми дорогими товарами, у него, кроме дома срабами, и оставался лишь этот миллион...
— Тит! Ты... — через силу улыбнулся Пропорций, думая о том, что он теперьнищий, и все его мечты о сенаторской тунике останутся пустыми мечтами, потомучто ему теперь никогда не дотянуть до сенатского ценза. — Но ведь ты... тебяже...
— Как видишь, жив! — оборвал его кредитор, берясь за новый кусокговядины.
— Да-да, — пробормотал Пропорций. — Просто прошло целых два года, и я...
Он не договорил. Дверь в комнату открылась, и вошел прокуратор, огромный,заросший до бровей черной бородой испанец. В руках у него был пучок розог,из-под мышки торчала предусмотрительно захваченная плеть. Весь его свирепый видговорил о решимости угодить хозяину.
— Этот? — показывая на Тита, обратился к Проту испанец. Раб торопливокивнул, и прокуратор тяжело шагнул к ложу: — Сейчас я покажу тебе, бродяга, какврываться в дом к благородному господину!
— Вон! — очнувшись, замахал на него Пропорций и, оборачиваясь к гостям,закричал: — Все вон!!
— Оставшись наедине с Титом, Луций осушил большой кубок вина и лишь послеэтого немного пришел в себя.
— Тит, как я рад видеть тебя! — изобразил он на лице подобие улыбки. —Давно из Сицилии?
— Ты говоришь так, словно я вернулся из увлекательного путешествия!
— Прости, Тит... — спохватился Луций и, слабо надеясь на то, что кредитордаст ему хоть небольшую отсрочку, поднял новый кубок: — За твое спасение!Клянусь богами, я счастлив, что ты возвратился живым из этого сицилийскогокошмара!
— Так я тебе и поверил! — мрачно усмехнулся Тит. — Ведь вместе со мной тыпохоронил и миллион моих сестерциев!
— Тит, как ты можешь...
— Могу. Похоронил, по глазам вижу! Но, Луций, я все равно не оставил бытебя в покое. Я пришел бы к тебе за своими деньгами даже из подземного царства!Я подкупал бы сторожащего его вход Цербера и каждую ночь приходил сюда мучатьтебя... Кошмары, бессонница, наконец, — сумасшествие, вот на что ты мограссчитывать, а не на мой миллион! Так что тебе еще повезло, что я сам, личноявился за своими сестерциями!
— Да-да, Тит, конечно! Но… — спасительная мысль вдруг промелькнула вголове Луция — почему бы не обвинить кредитора перед властями в нарушении верыпредков, тем более он сам только что дал повод к этому. — С каких это порримляне стали верить в жизнь за гробом?
— Не пытайся поймать меня на слове! Я всегда чтил и чту наших богов! —усмехнулся Тит и задумчиво сощурил глаза на свет канделябра: — Но после того,что пережил там… клянусь тебе, я поверил… и не просто поверил, а свято убежденв том, что мы будем и как страшно будем жить в царстве Плутона, которое эллиныназывают Аидом... — он вдруг встряхнул головой, словно отгоняя какое-то виденье,и в упор взглянул на Луция:
— Так ты готов отдать мне мои сестерции?
— Конечно, Тит, ты получишь их...
— Весьмиллион?!
— Да...
— Сегодня же!
— Д-да...
— С процентами!
— Да, но...
— Никаких «но»! — отрезал Тит, показывая на свою грязную одежду. — Этобудет для меня очень кстати, ведь я вернулся в Рим без единого асса!
— Зато сегодня опять станешь богачом, — упавшим голосом заметил Луций. —А я...
Он потерянно махнул рукой и, отбрасывая в сторону пустые кувшины,закричал:
— Прот, вина!Да побольше! И — самого лучшего!
Пропорций и сам хотел напиться и не терял еще надежды, что Тит спьяну илисо зла сболтнет еще что-нибудь лишнее. Он понимал, что его кредитор прав, он быи сам поступил с ним также, и даже еще жестче. Но как жаль было расставаться сденьгами!..
Раб принес целую амфору кампанского вина, самого старого, которое тольконашлось в подвалах.
Луций и Тит жадно припали к кубкам, и вскоре обоих трудно было узнать.Тит сделался безвольным и плаксивым, Луций — злым и подозрительным.
— Ты почему не пьян? — накинулся он вдруг на гостя. — Забыл главноеправило всех пиров? Или пей, или уходи!
— Я пью, Луций! — всхлипнул Тит, неумело поднимая левой рукой кубок. —Но, видно, мое горе сильнее вина... Была у меня семья — и нет больше семьи! Былдом — самый большой и красивый дом в центре Тавромения, нет дома! Была вилла —где теперь она? Даже правой руки, которой я считал свои деньги и обнимал самыхкрасивых рабынь Сицилии — и той больше нет! Взбесившиеся рабы захватили дом,перерезали семью, сожгли виллу, отрубили руку...
— Как тебе самому-то еще удалось выбраться? — неприязненно поглядывая наТита, удивился Луций.
— О, это тяжелая и долгая история! Два года эти рабы держали меня втюрьме и пытали, допытываясь, куда я спрятал свои сокровища... Они издевалисьнадо мной, пинали ногами, жгли огнем. Но я молчал... Я боялся, что, выведав отменя все, они убьют меня, как убили моих лучших друзей: Дамофила, Фибия,Пансу... Когда же одна из пыток была особенно изощренной, я не выдержал. Ипоказал им пещеру, где спрятал... свои деньги.
Луций покосился на пустой край туники Тита и покачал головой:
— Ну и сволочи эти рабы! Отобрать у человека деньги и еще отрубить руку!Могли бы, по нашему римскому обычаю, удовольствоваться хотя бы кистью!
Тит печально вздохнул:
— Так приказал им Евн...
— Сволочь этот Евн! — искренне возмутился Пропорций, мысленно проклинаяцаря рабов за то, что он не приказал следом за рукой отрубить и голову егокредитора.
— Но именно он и сохранил мне жизнь! — вздохнул Тит.— Больше того,приказал отправить меня под надежной охраной в Рим.
— За что же такая честь от жадного до римской крови Евна? — быстро спросилЛуций и мысленно заторопил Тита: — «Ну, говори: за что тебя отпустили? Может,ты выдал рабам кого-то из наших — того же Дамофила или Пансу? Или отрекся отРима? Тогда ты у меня в руках: ведь за это по закону полагается Тарпейскаяскала!»
Но Тит сказал совсем не то, на что надеялся Луций:
— Все очень просто: Евн сдержал свое слово, которое дал мне, будучи рабомАнтигена.
— Слово? — разочарованно переспросил Пропорций. — Какое еще слово?
— Антиген любил показывать нам Евна, когда мы бывали у него в гостях, —всхлипнул Тит. — Этот раб развлекал нас тем, что изрыгал изо рта пламя. Дляэтого он вкладывал в рот скорлупки от пустого ореха и незаметно подносил к нимогниво. Это давало ему над толпой сицилийских рабов неограниченную власть! —пояснил он.
— И этим он забавлял вас, римлян?!
— Нет! Нас забавляли его прорицания. Вернее, та серьезность, с какой ондавал их. Этот Евн до того, как стать рабом, был жрецом Астарты в сирийскойАпамее и знал толк в этих делах. Он торжественно заявлял, что будет царем, имы, давясь от смеха, допытывались, как он воспользуется такой властью. Онговорил, что поступит хорошо с теми, кто мягко обходится с ним, и некоторые изнас бросали ему со стола лучшие куски и просили вспомнить об этой любезности,как только его пророчество сбудется!
— И он вспомнил?
— Тотчас же, когда меня привели к нему. Узнав, где спрятаны сокровища, онтак взглянул на мою руку, что я до сих пор ощущаю в ней ожог, хотя и руки-тоуже нет, и приказал отрубить ее вот так: до самого плеча...
Тит задрал край тоги и снова всхлипнул: