скотина! — наблюдая за ним, ругнулся про себя Луций. — Он еще и соображает!»
— Прокуратора сюда, немедленно! — крикнул он Проту.
Испанец вошел в комнату. Поклонившись, застыл у двери.
— Вызови лекаря, — сказал Луций. — Дай ему кошель серебра и скажи, чтомой гость и давний друг Тит Максим скончался от сердечного удара послепостигших его в Сицилии тяжелейших потрясений. Да, и еще... — поразмыслив,кивнул он в сторону раба: — Прота под надежной охраной немедленно доставь наостров Эскулапа. У него, кажется, больны печень, почки и этот, как его —желудок! Ты все понял?
— Да, господин! — угодливо приложил ладони к груди прокуратор иосклабился: — У него очень больны печень, почки и желудок. А твой лучший другскончался от сердечного удара!
2.«Браво, Тиберий»
«Корнелия — Семпронии привет.
Ты уже должна знать из моего письма, как начался самый веселый праздникгода. Слушай же, что было дальше.
«Я выставлю свою кандидатуру на выборах в народные трибуны следующегогода», — сказал Тиберий городскому претору, Гаю Лелию, Фурию и всем остальным,кто окружал твоего мужа. Он сказал это так уверенно и твердо, что егоспокойствие невольно передалось и мне.
«Представляю себе: Тиберий Гракх — народный трибун!» — засмеялся Эмилиан,оборачиваясь к своему льстивому окружению. Надо ли тебе говорить, как дружновсе они начали поддакивать и смеяться? «Чтобы трибуном стал квестор сдавшейсяармии?!» — кричал Фурий, показывая пальцем на Тиберия. «Не бывать этому! —вторил ему Лелий. — Хватит с нас и того позора, который он принес Риму своиммирным договором с варварами!»
К чести Тиберия, он даже не удостоил взглядом ни Лелия, ни Фурия.Эмилиану же он напомнил, показывая глазами на усеявших весь праздничный холмримских бедняков и крестьян: «К счастью, выбирать меня будут они, а не вы!» — «Дану? — деланно изумился твой муж. — Они?!» — «Да, — твердо ответил Тиберий. —Они. И как решит народ, так и будет!»
«Послушай, Тиберий! — включился в разговор городской претор. — Оставь этисказки для бродяг и нищих! Мы ведь здесь все свои, давай называть вещи своимиименами. Давно прошли те времена, когда плебеи на своих народных собраниях самивыбирали себе трибунов, которые вечно совали потом нос в дела сената, мешая емупринимать законы и объявлять войну. Теперь сам сенат решает, кому быть, таксказать, народным защитником. Правда, закон есть закон, и трибунов по-прежнемуизбирает народ на своих собраниях. Но перед каждым таким собранием мы даемплебсу обильные угощения, показываем кровавые зрелища, обещаем в недалекомбудущем изобилие всех благ, — и выборы превращаются просто в утверждение нашихкандидатур! Народ сыт хлебом и зрелищами, успокоен, сенату никто не ставитпалки в колеса — все довольны! Ни драк во время голосования, ни шума — развеэто не идеальные выборы?»
«Для отцов-сенаторов и нобилей — да! — согласился Тиберий и показал рукойна холм. — А для народа? Кто же тогда заступится за него, если сенатпроталкивает в народные трибуны угодных себе людей? Если — страшно поверить —главный судья Рима: человек, остающийся сегодня за главу государства, полностьюодобряет и даже сам организует выборы на основе подкупа, уговоров, обмана,угроз?!».
«Ты оскорбляешь высшее должностное лицо Рима!» — воскликнул претор, ноТиберий, улыбнувшись, невозмутимо ответил: «Разве? А я думал, что простоназываю вещи своими именами. И потом ты ведь сам сказал, что здесь все свои!» —«С ним невозможно разговаривать!» — закричал претор, обращаясь за поддержкой кЭмилиану. Но твой муж жестом приказал ему успокоиться и прямо спросил Тиберия:
«Как же ты, не имея достаточных средств на подкуп, угощения избирателей иорганизацию им предвыборных развлечений собираешься стать народным трибуном?» —«А я не собираюсь никого подкупать или угощать! — с достоинством ответил емуТиберий. — Оставляю это право сенату. Я и без этого стану народным трибуном,потому что смогу дать римскому народу то, что ему сейчас важнее ваших подачек ибесплатных обедов!» — «Что же именно?» — уже без усмешки спросил Эмилиан.
И тут Тиберий сказал то, что заставило побледнеть даже его, не знавшего,как говорят, страха в боях. «Я сделаю то, — сказал Тиберий, — что твой кружокобсасывает тщетно вот уже десять лет! Я дам римскому народу землю! Ту самую,захваченную у наших врагов общественную землю, которую патриции незаконноприбрали к своим рукам и вот уже сотни лет считают своею. Я заставлю всех святособлюдать забытый закон Лициния и Секстия!»1
Слух о словах Тиберия пронесся по Палатину, как ветер по налитому спелымиколосьями полю. Отмахиваясь от хмельных луперков, крестьяне, нищие, грязные,оборванные люди обступили нас и горящими глазами глядели на Тиберия,вслушивались в каждое его слово.
«Да, я дам крестьянам землю, — дождавшись, когда смолкнут негодующиевозгласы сенаторов, невозмутимо продолжал Тиберий. — Армии — новых воинов.Врагам — страх перед Римом. Отечеству — спокойствие и былое могущество!»
«Браво, Тиберий!» — закричал один из прежних друзей моего сына, ГайБиллий. «Браво!» — поддержали его еще несколько человек, и вскоре весь холмревел, повторяя одно только слово: «Земля! Земля! Земля!!» Это было жуткое инезабываемое зрелище, от которого я до сих пор не могу прийти в себя.
«Безумец! Ты понимаешь, что говоришь? — стараясь перекричать страшныйшум, напустился на Тиберия городской претор. — Лучшие умы Рима, сам Сципионбьются над разрешением этого вопроса, не в силах даже приблизиться к выходу изнего!» — «Пока Рим совещался — Сагунт пал!» — усмехнулся подошедший Блоссий, ите, что стояли поближе, передали его слова остальным. «Мы не только совещаемся,как помочь народу, — поправил претора Эмилиан, — но и уже наметили кое-какиемеры, правда, пока небольшие...»
«Ага! — кивнул Блоссий, подмигивая Тиберию. — Рожают горы, а родитсясмешная мышь!»
Хохотом ответил народ на его слова, причем таким дружным, чтопобагровевший Эмилиан дал знак своим ликторам быть наготове...
Как только смех поутих, на Блоссия накинулся его извечный соперникПанеций. «Сапожник, суди не выше сапога! — прикрикнул он, щеголяя знаниемримских пословиц. — Это тебе, как путнику, у которого ничего при себе нет,можно петь песни в присутствии разбойников! А Тиберий Гракх рискует потерятьвсе: уважение равных, понимание друзей, славу, наследованную ему отцом и дедом!Или ты думаешь, что те, у кого он собирается отобрать землю, векамипринадлежавшую им, так просто расстанутся с ней? Или те, кому он хочет отдатьее, поставят ему памятники или обожествят его имя? Презрение, смерть и позор —вот какая награда ожидает его!»
Не успел Панеций договорить, как Гай Биллий воскликнул: «Не верь ему,Тиберий! Твои друзья с тобой! Они не отвернутся от тебя и пойдут за тобой дажена верную смерть!» — «И мы, равные тебе по положению в обществе, с тобой,Тиберий!» — под одобрительные возгласы народа сказал Аппий Клавдий, подталкиваяв бок своего друга, лучшего законоведа нашего времени, Муция Сцеволу.
Очнувшись, тот приветливо кивнул Тиберию. Также выразил ему своюподдержку и Красс Муциан, кандидат в будущие консулы. «Ну, а ты?» — посмотрелсияющими глазами на Марка Октавия Тиберий. «Что я?» — растерялся тот, глядя тона Эмилиана с претором, то на Тиберия. «Тоже выставишь свою кандидатуру навторую вакансию? — торопил его мой сын. — Вдвоем нам будет легче!» — «Наверное...»— нерешительно пожал плечами ему в ответ Марк.
Вокруг них тем временем стало уже по-настоящему жарко. Блоссий спорил сПанецием, утверждая, что наградой за доброе дело служит уже само свершение его.Аппий Клавдий схватился с сенаторами Сатуреем и Руфом, тесть нашего Гая Красс —с «Мудрым» Лелием, Муций Сцевола — с Квинтом Помпеем, соседом Тиберия. Ногромче всех кричали крестьяне и простой люд, теперь уже повторяя: «Ти-бе-рий!Зем-ля! Тиберий! Зем-ля!!» Запахло скандалом, и консульские и преторскиеликторы сдвинулись вокруг сенаторов, угрожающе наклонив свои фасции...
Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не Тиберий.
«Стойте! — вдруг закричал он и, поднявшись на камень, горячо заговорил,обращаясь то к простому люду, то к патрициям. — О чем вы спорите? Или не видитеочевидного? Даже дикие звери, живущие в Италии, и те имеют норы и логовища,между тем как люди, умирающие, сражаясь за Италию, не имеют теперь ничего,кроме воздуха и света. Посмотрите на них! Они без крова, лишенные постоянногоместожительства, бродят с женами и детьми, живут в Риме на жалкие подачки!Полководцы обманывают солдат, увещевая их сражаться с врагом за могилы предкови храмы, в то время как у массы римлян нет ни алтаря, ни кладбища предков. Их называютвластелинами, а между тем у них нет даже клочка собственной земли!»1
Не могу передать тебе, какой восторг и одновременно негодование вызвалина Палатине эти слова Тиберия. Надежда одних, ярость других — все это живостоит перед моими глазами.
Кончилось все тем, что сципионовский кружок и все его окружение в полноммолчании удалились с холма. Над ними насмехались, радовались, а я видела что-тозловещее в этом молчании. И даже сияющий Блоссий, шепнувший мне на ухо,показывая глазами на Тиберия: «Тот сделал полдела, кто уже начал!», не мограссеять самых тягостных предчувствий. Обессилев, я приказала подать мненосилки, и в окружении ликующих толп народа мы проследовали по улицамвзбудораженного Рима. Слава шла впереди, опережая нас. На стенах множествадомов уже успели появиться наспех сделанные надписи:
«Прошу вас, голосуйте за Тиберия Гракха, он даст нам землю!»
«Земледельцы требуют сделать народным трибуном Тиберия. Он достоинэтого!»
«Если кто отвергнет Тиберия Гракха, тот да усядется рядом с ослом!»
И даже такая:
«Гай Биллий — Панецию: повесься!»
Но были и угрозы Тиберию, я не стану повторять их, дабы не привлечь к нимвнимания богов.
Были даже стихи о безвременно ушедшем от нас Теренции, которого любилназывать своим другом Эмилиан. Раньше их вряд ли бы кто осмелился произнестидаже шепотом. А тут перечитывали вслух — и восторгались. Я приказала