теперь прибегают к его помощи, чтобы вырваться из нищеты, и она мечтательношептала:
— Первым делом соберем приданое для Филы! Девочке скоро двенадцать лет,еще год-другой, и пора будет замуж.
— Выдадим ее за богатого афинянина!
— Богатого и красивого, а еще — умного: пусть будет счастлива!
— Диоклу справим новую одежду. Стыдно смотреть на него: парню двенадцатыйгод, а он ходит в лохмотьях!
— Клейсе — красивую куклу...
— Тебе — дорогой отрез на хитон2 и рабыню по хозяйству!
— А твой римский друг не обманет? — вдруг испугалась Гедита. — Не передумает?
— Квинт? Никогда! Это ведь бывший римский центурион3, а ониумеют держать слово! — засмеялся Эвбулид и торопливо зашептал: — Он уже дал мнесегодня сто драхм. И дал бы еще, да больше у него при себе не оказалось. Но онпообещал, что остальные через полмесяца принесет его раб!
— Как это было бы хорошо...
Наутро Гедита первым делом поспешила к жене соседа Демофонта поделитьсярадостью. Но та неожиданно огорчила ее.
Целый час она рассказывала о жертвах ловких ростовщиков, окончательноразорившихся или даже проданных в рабство, обещала подробно разузнать все омельнице и о римлянине и так напугала Гедиту, что теперь та смотрела на монетыс нескрываемым ужасом.
Несколько раз она порывалась остановить мужа и просить вернуть этиденьги, пока не поздно. Но унылый в последнее время голос Эвбулида был такимликующим, а всегда озабоченное лицо его излучало столько радости, что готовыеуже сорваться слова замирали на языке.
И Гедита, чтобы удержать слезы, только крепче прижимала к губам крайхитона.
…— Сто шестьдесят три, сто шестьдесят четыре, — словно почувствовав еесостояние, улыбнулся жене Эвбулид. Подмигнул сыну: — Сто шестьдесят пять!
Диокл, худой и юркий, как все дети Афин в его возрасте, мигнул в ответсразу обоими глазами и снова впился в серебро восторженным взглядом.
Фила зевнула в кулачок и украдкой оглянулась на дверь гинекея, где ееждала давно уже остывшая постель.
Пятилетняя Клейса, укутанная в обрез старого плаща-гиматия,наклонилась к глиняной кукле и стала тихонько напевать, баюкая ее.
— Диокл, не ослепни! — посмеивался подмечавший все вокруг Эвбулид. —Фила, так ты все свое приданое проспишь! Армен, а ты что — тетрадрахму решилпроглотить?1
Высохший, болезненный раб закрыл рот и горестно усмехнулся:
— Зачем мне теперь серебро? Впору уже обол Харона2 за щеку,да только нам, рабам, не положено...
Он закашлялся, схватившись рукой за грудь, и так надсадно и долго хэкалгорлом, что Эвбулиду самому захотелось прокашляться за него. Он с жалостьюпокосился на своего единственного раба и сказал:
— Что закон жалеет для вас даже медный обол — это так. Но здесь все свои.Придумаем что-нибудь, когда Аид3 позовет тебя в свое печальное царство.
— Как будет угодно господину... — благодарно взглянул на Эвбулида Армен.— Лишь бы у него потом не было неприятностей. Я уже и на могильную плитунакопил, господину останется лишь заказать в скульптурной мастерской надпись,какую он сочтет справедливой...
— Это будет длинная и красивая надпись! — пообещал Эвбулид. — Как тебенравится, скажем, такая: «Здесь отдыхает от земной жизни самый преданный ипокладистый раб Афин — Армен, двенадцать лет верой и правдой прослуживший вдоме Эвбулида. Кто бы ты ни был, прохожий, — свободный или раб, как и я, —прощай!»
— Нет! — всхлипнул Армен и замотал головой. — У господина будут неприятности,что он похоронил раба на кладбище, вместо того, чтобы бросить на свалку загородом. Пусть господин оставит одно только слово: «Прощай».
Он задумался, но монеты, мелькавшие в руках Эвбулида, отвлекли его отпечальных мыслей. Подбородок Армена опять отвис, обнажая беззубый, с острымиосколками корней рот. Морщинистое лицо раба выразило крайнюю степень изумления:откуда вдруг такое богатство в доме, где еще вчера за счастье почиталось иметьлишний обол?..
2.Тот самый центурион
— Сто восемьдесят...
Мягкие, холеные пальцы Эвбулида потянулись к теплу светильника и,подрагивая, замерли над ним.
Холодна зима в третьем году 161-й Олимпиады4, и хотя,как обычно, не принесла она в Аттику ни снегов, ни мороза, — этотпредрассветный ветер с моря, эти дожди и промозглые туманы сейчас кажутсяособенно невыносимыми. Хвала богам, что наступил антестерион!1 И вотчто особенно приятно было Эвбулиду: именно в этот месяц возрождения природы егосемья начинала новую жизнь. Это ли не доброе предзнаменование самих богов?Довольная улыбка раздвинула его полные губы.
Снова и снова переживал он тот счастливый миг, когда перед зданием судавдруг заметил лицо, поразившее его знакомыми чертами. Высокий стройный человекв римской тоге с жестокой усмешкой на тонких губах что-то сердито выговаривалсклонившемуся перед ним афинянину.
Где-то уже встречал Эвбулид этот презрительный взгляд, а еще суховатыещеки с острыми скулами, тонкий, с горбинкой, нос, чуть навыкате глаза. Но где?Когда?..
Римлянин неожиданно оттолкнул рухнувшего к его ногам афинянина,замахнулся...
И Эвбулид вспомнил: ночной бой у Карфагена, осажденного римскойконсульской армией и их вспомогательным отрядом... Жестокая схватка на стене,куда привел отчаянных смельчаков бесстрашный Тиберий Грахх... Занесенный надголовой римского центуриона длинный меч пуна, и страшный удар его, Эвбулида,македонской махайрой по несущей смерть союзнику руке...
Сомнений не оставалось — это был тот самый центурион.
— Квинт! — радостно закричал Эвбулид, бросаясь к нему. — Пропорций!!
Римлянин недоуменно повел головой. Остановил удивленный взгляд наЭвбулиде. Брови его узнавающе дрогнули:
— Эв...булид?!
Потом они сидели за кувшином вина в харчевне, куда Эвбулид затащилстарого боевого друга. Квинт Пропорций, подобрев от второй кружки вина, сталупрекать его за то, что тот живет в неподобающей славному прошлому нищете.
— Что я могу поделать? — разводил руками Эвбулид. — Хотел взять в долг,чтобы обзавестись прибыльным делом, но никто не дал даже двух мин! Кто можетпоручиться, что я не только выплачу проценты, но и верну сам долг? И потом,Квинт, у кого занять? Теперь в обнищавших Афинах таких, как я, — каждый второй!Есть еще, правда, твои земляки, римские ростовщики, но мы, афиняне, гм-м...боимся их!
— Боитесь? — стукнул кулаком по столу Квинт. — Скажи прямо, чтоненавидите нас!
— Но, Квинт, ты должен понять моих земляков! — примирительно заметилЭвбулид. — За что грекам любить вас? Тебя я не имею в виду — ты мой друг, и мнехорошо известны твоя честность и мужество. Но скажи: зачем вашему Риму — нашаГреция? Воевали бы и дальше с варварами, а мы помогали вам, как под Карфагеномили в Сирии. Так нет — зачем-то вам понадобилось разрушать прекрасный Коринф,играть на бесценные сокровища его храмов в кости! Ведь вы уже захватили всюГрецию, спасибо, хоть для Афин сделали исключение...
— Я воин! — багровея, уставился на него тяжелым взглядом Пропорций. — Чтоприказали, то и сделал. Приказал консул2 Сципион Эмилиан сровнятьс землей Карфаген — сровнял. Повелел сенат разрушить Коринф и продать егожителей в рабство — разрушил и продал. Ну а ценности храмов... подумаешь,ценности! Консул Муммий, отправляя наш корабль с ними в Италию, прямо приказал:«Если с этими картинами, статуями и расписными вазами что-нибудь случится, еслиони разобьются или утонут, то вы должны будете изготовить новые, причем точнотакие же!» И если бы так случилось, если б Нептун послал бурю, или Марс —вражеские корабли, то изготовили бы! Приказ консула — высший приказ дляримского воина!
— Квинт, ты говоришь, сам не зная что! — воскликнул ошеломленный Эвбулид.— Разве можно изготовить вторую Афродиту Праксителя или «Медею» Тимомаха?!3И потом, выходит, если тебе прикажут идти на Афины...
— Я воин! — вместо ответа повторил Квинт. — И если сенат решит взятьАфины и продать в рабство твоих Просителей и Тимомахов — возьму и продам. Илиприкажет консул убить тебя, и... — он красноречиво провел ребром ладони погорлу и вдруг расхохотался: — Ну ладно, ишь, как побледнел! К тебе это неотносится. Ведь ты однажды спас мне жизнь! А я умею платить добром за добро.Твое счастье, что ты встретил меня! Видел сегодня около меня грека? Это мойдолжник. Я через суд отобрал у него мельницу. С этой минуты она — твоя!
— Квинт!.. — весь неприятный разговор мигом вылетел из головы Эвбулида.Он обхватил римлянина за плечи, заглянул ему в лицо: — Это правда? Ты... нешутишь?!
— Разве я похож на человека, который любит шутить?
— Но тот несчастный… — замялся Эвбулид. — Что теперь будет с ним?
— А это уже его дело! — нахмурился Квинт. — И вообще — он или ты спас мнежизнь под Карфагеном? Почему я должен заботиться о нем? Ты говоришь, что тебеникто не хочет дать в долг? Я дам!
Квинт небрежно бросил на стол тяжелый кошель. Развязал его, пересчиталмонеты:
— Здесь сто драхм, ровно одна мина. И мой раб принесет тебе еще десять,даже — одиннадцать мин!
— Квинт, так много...
— Ровно столько, сколько нужно для начала выгодного дела. Суди сам: чтобывертеть каменные жернова на мельнице, тебе понадобятся ослы или мулы. Но у вас,в Афинах, они дорого стоят. И потом, как сообщил мне брат Луций, этой веснойожидаются высокие цены на корма. Поэтому купишь на эти деньги пару подходящихрабов. Это обойдется дешевле. Ну и приведешь себя в порядок!
— Квинт, ты спасаешь меня! — вскричал Эвбулид.
— Тогда мы квиты, и совесть моя отныне спокойна! — кивнул Пропорций иделовым тоном посоветовал: — Дело веди, как следует, чтобы не получилось, как сэтим греком. Не хватало еще мне судиться со своим боевым товарищем! А какимибудут проценты с мельницы и двенадцати мин, я подумаю...
— Конечно, дружище! — кивал ошалевший от счастья Эвбулид. — В первый женумений1 я куплю рабов и тем же вечером снетерпением буду ждать тебя на ужин!..
3.Римский триумф
И вот этот нумений пришел...
...—Сто восемьдесят один, сто восемьдесят два, — возобновил счет Эвбулид, стараясь