самой смерти не отойдут от жерновов. Эти жернова отныне станут для каждого изних и алтарем, и обеденным столом, и ложем, и надгробием. Выпьем, Квинт, идавай продолжим наше веселье! Эй, повар! — хлопнул в ладоши хозяин. — Ты незабыл о своем обещании поразить моего лучшего друга кикеоном и знаменитымипирожками?
— Как можно, господин! — отозвался повар, внося новый столик, уставленныйпечеными яствами. — Прошу отведать вторую часть трапезы, которая называется унас, в Греции, симпосионом!
Раб-египтянин проворно выбежал из угла, полил на руки пирующим воду,сменил венки и быстро очистил пол от костей и объедков.
— Сим-по-си-он, говоришь? — с трудом выговорил длинное слово Квинт инадкусил пирожок. — М-мм!
— А вот этот — соленый, господин! — зарделся, увидев довольное лицо римлянина,повар. — А это, — пододвинул он новую миску, — на меду, с козьим сыром имаслом! А вот — кикеон!
— М-мм-ммм! М-м! А этот пирожок с чем?
— Господин никогда не догадается! В нем — заячья требуха с горным медом!
— Значит, ты можешь приготовить и такое блюдо, что гости, даже побившисьоб заклад, ни за что не угадают, из чего оно сделано?
— Конечно, господин!
— Это сейчас очень модно в Риме, — объяснил Эвбулиду Квинт и сказалповару: — Поедешь со мной!
— Конечно, господин! — обрадовался повар новому нанимателю. — Сзавтрашнего утра до самой полуночи — я в твоем распоряжении!
— Это само собой, — кивнул Квинт. — А после того, как я закончу все делав Афинах, поедешь со мной!
— Куда, господин?..
— В Рим.
— Как в Рим?!
Радость на лице повара сменилась недоумением, недоумение — ужасом.
— Господин! — взмолился он. — Позволь мне остаться в Афинах!
— Поедешь со мной, — повторил Квинт. — Будешь услаждать меня дома такимилакомствами! С таким поваром, Эвбулид, мне позавидует любой из сенаторов! Ногоре ему, если он утащит хотя бы кусок с моего стола!
— Но, господин, у меня здесь дом, семья... Я хоть и метек, но свободныйчеловек, я, наконец, у себя дома! — видя, что римлянин отрицательно качаетголовой, вскричал повар.
Квинт впервые с любопытством взглянул на него, как смотрят на диковиннуюобезьяну или породистую собаку. Изучив усталое лицо, блестящие от печного жараглаза, красные руки, он усмехнулся и посоветовал Эвбулиду:
— Дружище, объясни своему земляку, что в любом греческом доме — о жалкихметеках я уже и не говорю — настоящие хозяева мы, римляне, а вы — толькогостьи! Не хочет ехать свободным — поедет рабом!
Повар с мольбой посмотрел на Эвбулида, но тот отвел в сторону глаза.Мысли Эвбулида путались, язык плохо повиновался ему, — Эвбулид был пьян. Нодаже пей он не вино, а родниковую воду, что бы он мог возразить Квинту?
Он проводил глазами повара и взял в руки новую ойнохойю:
— Отведай, Квинт, этого вина! Мы называем его «молоком Афродиты». Неправда ли оно сладкое и благ...гоухает цветами? Под такое вино хорошо вестифилософские беседы. Ты готов вести со мной философскую беседу? Эй, Клейса! —закричал Эвбулид. — Где павлин?
— Да! — встрепенулся начавший было клевать носом Квинт. — Где павлин?
Дверь гинекея скрипнула. В мужскую половину, важно ступая, вошел яркийпавлин.
— А вот и наш павли-ин! — пьяно протянул Эвбулид. —Цыпа-цыпа... Птица Зевса, Юпитера, по-вашему — орел. Афины, или вашей Минервы,сова. А павлин — птица Геры! Между прочим, стоики говорят, что павлинысуществуют на свете ради своего красивого хвоста. И комары, утверждают они,живут только для того, чтобы будить нас, а мыши — чтобы мы учились лучшепрятать продукты. Насчет продуктов и комаров я еще могу согласиться.Действительно, для чего иначе комарам и мышам рождаться на свет? Но хвост... Тоесть я хотел сказать, павлин... Квинт!
Эвбулид перехватил взгляд римлянина в сторону двери,откуда во все глаза смотрели на него Гедита и Диокл с девочками:
— Ты неслушаешь меня! Это же не павлин, а моя жена и дети!
— Жена? — лицо Квинта растянулось в похотливой улыбке. — Ты никогда неговорил мне, что у тебя такая красивая жена. Да и старшая дочь, как я гляжу,совсем уже невеста! Кстати, почему ты не пригласил на ужин парочку гетер или —еще лучше танцовщиц? Мы бы с ними прекрасно по-об-ща-лись!
— Эй, вы! — махнул рукой на Гедиту и детей Эвбулид. — Кш-ш! Марш в свойгинекей! И ты тоже марш-ш! — бросил он остатком пирожка в павлина. — А ты,Диокл, стой! Иди сюда! Не забыл, что я наказывал тебе перед уходом?
Диокл подошел к столику, не сводя с римлянина восторженных глаз. Золотоекольцо, богатая одежда так и притягивали его взгляд.
— Мой сын, — важно представил Диокла Эвбулид и сделал строгое лицо: —Начинай!
Диокл быстро кивнул и, как это было принято в школе, глядя на канделябр сизображением Гелиоса, торжественно стал рассказывать:
— Был у Солнца-Гелиоса от дочери морской богини, Климены, сын. Звали егоФаэтон. Надсмеялся однажды над ним его родственник, сын громовержца Зевса Эпаф.«Не верю я, что ты сын лучезарного Гелиоса, — сказал он.— Ты — сын простогосмертного!» Фаэтон тотчас отправился к своему отцу Гелиосу. Быстро достиг онего дворца, сиявшего золотом, серебром и драгоценными камнями.
«Что привело тебя ко мне, сын мой?» — спросил бог.
«О свет всего мира! — воскликнул Фаэтон. — Дай мне доказательство того,что ты — мой отец!»
Гелиос обнял сына и сказал:
«Да, ты мой сын. А чтобы ты не сомневался более, проси у меня, чтохочешь. Клянусь водами священной реки Стикса1, я исполню твоюпросьбу».
Едва сказал это Гелиос, как Фаэтон стал просить позволить ему проехать понебу вместо самого Гелиоса в его золотой колеснице.
«Безумный, ты просишь невозможного! — в ужасе воскликнул Гелиос. — Самибессмертные боги не в силах устоять в моей колеснице. Подумай только: вначаледорога так крута, что мои крылатые кони едва взбираются по ней. Посредине онаидет так высоко над землей, что даже мной овладевает страх, когда я смотрю нарасстилающиеся подо мной моря и земли. В конце дорога так стремительноопускается к берегам Океана, что без моего опытного управления колесницастремглав полетит вниз и разобьется. Наверное, ты ожидаешь встретить в путимного прекрасного. Нет, среди опасностей, ужасов и диких зверей идет путь. Узокон, если же ты уклонишься в сторону, то ждут тебя там рога грозного тельца, тамгрозит тебе лук кентавра, яростный лев, чудовищные скорпионы и рак. Поверь мне,я не хочу быть причиной твоей гибели. Проси все, что хочешь, я ни в чем неоткажу тебе, только не проси этого. Ведь ты просишь не награду, а страшноенаказание!»
— Но ничего не хотел слушать Фаэтон, — вздохнул, увлекшись рассказом,Диокл. — Обвив руками шею Гелиоса, он просил исполнить его просьбу.
«Хорошо, я выполню ее. Не беспокойся, ведь я поклялся водами Стикса», —печально ответил Гелиос. Он повел Фаэтона туда, где стояла его колесница. Залюбовалсяею Фаэтон: она была вся золотая и сверкала разноцветными каменьями. Гелиоснатер лицо Фаэтону священной мазью, чтобы не опалило его пламя солнечных лучей,и возложил ему на голову сверкающий венец.
«Сын мой, — сказал он. — Помни мои последние наставления, исполни их,если сможешь. Не гони лошадей, держи как можно крепче вожжи. Не подымайсяслишком высоко, чтобы не сжечь небо, но и не опускайся низко, не то ты спалишьвсю землю. Все остальное я поручаю судьбе, на нее одну и надеюсь. Бери крепче вожжи...Но, может быть, ты изменишь еще свое решение? Не губи себя!..»
Резкие удары в дверь оборвали Диокла на полуслове.
— Что? — вскинулся осоловелый Квинт. — Кто?!
Он обвел сонными глазами комнату, подозвал раба-египтянина и показалпальцем на дверь:
— Гони! Скажи, что в этом доме отдыхает благородный квирит, который нежелает дышать одним воздухом с афинскими бродягами!
Раб подскочил к двери, отворил ее и в испуге отпрянул.
На пороге стоял окровавленный человек. Хитон и гиматий его были изорваны.
Эвбулид с трудом узнал в вошедшем нанятого утром на сомате надсмотрщика.
— О, моя жалкая судьба! — завопил тот, валясь на пол. — Кто заплатит мнеза страшные раны и побои? Кто заплатит мне за одежду?
Хмель мгновенно вылетел из головы Эвбулида.
— Что стряслось? — подбежал он к надсмотрщику. Затряс его за плечи. —Почему ты здесь? Где мои рабы?
— Будь они прокляты, твои рабы! — всхлипнул надсмотрщик. — Я видел сотни,тысячи всяких рабов, но таких... Тот, кого я должен был бить истрихидой,оказался сильней самого Геракла! Он вырвал петли из крыши, проломил мне своимкулаком, как молотом, голову — о-оо, моя несчастная голова! Кто заплатит мнеза...
— Молчи! — замахнулся Эвбулид. — Иначе я вообще оторву ее вместе с твоимлживым языком! Говори толком: что с мельницей? Где мои рабы?
— Мельница цела! — завыл надсмотрщик. — А рабы... бежа-а-ли!..
— Как бежали? — опешил Эвбулид. — Куда?!
— К гавани, господин! Я видел, как тот... о-о, моя голова!.. как онпоказал сколотам рукой в сторону гавани и что-то крикнул на своем варварскомязыке! Я тоже поглядел туда — и увидел готовую к отплытию триеру!..
— Я же говорил, Эвбулид, что ты дур-р-рак! — грохнул кулаком по столуКвинт.
— О боги! Это все Гермес, его месть! — бормоча, заметался по комнатеЭвбулид. — Что же теперь делать... Что?.. Гедита, Фила! — вдруг закричал он.
— Отец! — подскочил к нему Диокл. — Разреши мне сбегать в вертеп! Всегоза несколько драхм грузчики живо изловят этих негодяев!
— Где? В море?! — дал затрещину сыну Эвбулид. — Теперь только однанадежда, что в гавани задержался еще какой-нибудь корабль, и мне удастсяуговорить его триерарха за оставшиеся полторы мины догнать сколотов... Гедита,Фила, где вы там? — вновь закричал он. — Развлекайте пока нашего гостя! Я —скоро!
— Не забудь, когда вернешься, рассказать про триумф в Риме! Ты обещал...— только и успел крикнуть вдогонку отцу Диокл.
ГЛАВАВТОРАЯ
1.Погоня
— Гребите живее! Еще! Еще!! По оболу каждому! По два обола! По три!!
Эвбулид бегал между скамеек потных гребцов-рабов, разбрасывая направо и