«Души, дави, на дыбу вздерни, жги, дери,
Крути суставы, можешь в ноздри уксус лить,
Класть кирпичи на брюхо. Можешь все!
Прошу лишь об одном: не бей его былинкою!», — со злобой процитировалФемистокл и грустно улыбнулся: — Вряд ли бы я выжил после всего этого, если быне поданная доброй рукой кружка воды и ломоть хлеба... если бы та же рукаукрадкой от свирепого отца не перевязывала мне раны, обливая их своимислезами...
— К тебе, наверное, спускались сами боги? Только они могут помочь рабуоблегчить страдания! — воскликнул Клеобул.
— Нет, — возразил Фемистокл. — Это был человек, хотя кое в чем ты прав,потому что этот человек стал для меня богом, и даже больше, чем богом!
— Я, кажется, догадываюсь... Это была та самая девушка, которая уплыла напаруснике?
— Ты видел ее?!
Прот осторожно выглянул из повозки и увидел, как Фемистокл порывистоухватил Клеобула за локоть.
— Да... — помолчав, отозвался Клеобул, осторожно высвобождая руку. — Нокак человек, побывавший рабом в Риме, прости, не могу одобрить твой выбор!
— Понимаю — полюбить римлянку! — с отчаяньем воскликнул Фемистокл, бросаявзгляд на ехавших в отдалении всадников.
Прот нырнул в повозку и уже оттуда услышал голос грека:
— Если Евн узнает об этом, мне не избежать новых пыток и казни! Из-заэтого я даже не смог попрощаться с ней по-человечески, чего не прощу себе допоследнего своего часа.
— С римлянкой — по-человечески?!
— Клеобул, я понимаю тебя! Но пойми и ты: Домиция не была римлянкой внастоящем, страшном смысле этого слова! Да — ее отец Домиций Ребил и мать былиистинными патрициями. Собственная честь и честь римского государства были дляних превыше всего, даже жизни. Но остальные народы и племена для них какбессловесный скот, одним словом — варвары! И скажу тебе больше, я заслужил своюсвободу тем, что положил перед Евном руку именно этого Домиция Ребила! Но егодочь... Она была совсем не такой, она сама боялась и ненавидела своего отца!Два года я был рабом у них в доме. И лишь после того, как стало известно, чтоДомиция и я... Что мы...
— Можешь не продолжать! — остановил Фемистокла Клеобул. — Поверь, я оченьхочу понять тебя и принять близко к сердцу твое чувство. Но прости — в моейголове не укладывается, что римляне могут быть человечными!
— Тебе нужен еще пример? Изволь! Ты запомнил лица остальных, что садилисьв парусник?
— Кажется, там был пожилой мужчина в тоге...
— Да. Плоций Тукка. Когда наши войска ворвались в Катану и местные рабы,плача от счастья, резали своих господ, как режут свиней, пятеро рабов вдругначали защищать этого Плоция и его жену Плоциллу. С кухонными ножами они всталипротив мечей и копий и дрались за них, не щадя своей жизни... Два раба так ипали у их ног, но не дали воинам надругаться над этими, заметь, весьма богатымисицилийцами!
Фемистокл жестом приказал отставшим рабам подтянуться и продолжал:
— Потом мы узнали, что эта бездетная пара относилась к своим рабам, как ксобственным сыновьям. Уж на что Евн не любит, когда собрание отпускаетнекоторых господ, и то он был так изумлен, что повелел выделить Плоцию Тукке иего жене конвой во главе с членом Совета! Я с радостью согласился — ведь собраниерешило отпустить в Рим и Домицию, но, кажется, сделал это опрометчиво. Евнчто-то явно заподозрил и послал со мной этого Серапиона. Как бы мне теперь непришлось поплатиться за свою неосторожность головой!
— Так скажи Евну, что Серапион все выдумал и ты не прощался с Домицией, ая подтвержу! — воскликнул Клеобул.
Фемистокл благодарно взглянул на него и покачал головой:
— Увы! Теперь такие, как Серапион, в большом почете у Евна! В самомначале восстания он еще советовался с нами, греками. Но когда мы попыталисьотговорить его от мысли создать царство и сделать в Сицилии свободноегосударство, на манер наших Афин, он стал потихоньку изводить нас. Причем делалэто так хитро, что мы не догадывались ни о чем. Сначала, распустив ложныеслухи, объединил всех греков и стравил с ахейцами — самым многочисленнымотрядом из всех областей Греции. Уверенные в том, что наши земляки задумалиизменить общему делу, мы сами на заседании Совета приговорили их к смерти...Потом настала очередь родосцев. За ними — беотийцев, а там — и бывших рабов изЭлиды. Словом, когда мы поняли, что к чему, то увидели, что в Совете из грековостались одни лишь афиняне и главнокомандующий армией Ахей. Этому нашемуземляку Евн доверяет во всем, несмотря на то, что он единственный, кто говоритему во всеуслышанье правду. Весь же остальной Совет теперь — это такие люди,как Серапион.
— Зачем же вы терпите такого царя? — воскликнул Клеобул.
— А что прикажешь делать? — вздохнул Фемистокл. — В Совете теперь почтине осталось греков, да и тех становится меньше день ото дня: одних Евн обвиняетв организации заговора, а смерть других сваливает потом на вылазки защитниковкрепостей...
— Так организуйте заговор, пока он не перебил вас всех! — не выдержалКлеобул. — Зачем нам, рабам, такой царь, который не всех отпускает на свободу?Надо лишить его власти!
— Как? — с горечью усмехнулся Фемистокл. — Этот Евн далеко не глуп, какэто может показаться на первый взгляд. Я еще тогда, когда видел, как он корчитиз себя шута при дворе своего бывшего господина, понял, что это великийчеловек. А потом убедился и в том, что он — прирожденный вождь. Толпа готоваидти за ним куда угодно, по одному мановению пальца! Одного не могу понять:почему при его уме и осторожности сейчас, когда, как никогда надо действовать:вооружать и готовить армию, он тратит все деньги на роскошь дворца и пиры длярабов. Однажды он, правда, отправил послание к царю Сирии с предложениемвыступить сообща против нашего общего врага — Рима…
— И что же Антиох?
— Даже отвечать не стал на него, не желая опускаться до общения с рабами…Ясно, как день, что никто не придет к нам на помощь, а Евн медлит. Чего онждет? На что надеется? Почему ведет себя так, словно нет под боком Рима,который не будет долго терпеть нас! Промедление дальше уже становится опасным…
Фемистокл заглянул в повозку, взглянул на Прота, который успел закрытьглаза и притвориться спящим, и понизил голос:
— Евн не зря обвинил многих наших земляков в заговоре... Такой заговордействительно есть. Недавно Клиний повторил коронный фокус Евна, которым ондержит в священном трепете всю эту толпу. Он вложил в рот половинки ореха стлеющим угольком и изрыгнул такой столб пламени, что многие впервые усомнилисьв сверхъестественных способностях Евна. Потом мы потихоньку объясняем тем, ктоостался рабами, а их — втрое больше нашей армии, — что хотим освободить всех,без исключения рабов и создать здесь справедливое государство, с мощной армией,флотом, способное отстоять свою свободу! И они верят нам, потому что мы говоримэто от чистого сердца. Я, например, всегда выступал против рабства — даже вафинском суде, где меня обвинили в человеческом отношении к рабу…
— Двадцать семь лет назад я сам бы изгнал тебя за это из Афин, — честнопризнался Клеобул. — А теперь, клянусь Палладой, буду с тобой до конца, хотя нево всем согласен с тобой...
— Не согласен? В чем?! — с удивлением взглянул на него Фемистокл.
— Ну, например, в том, что ты против рабства вообще!.. — начал былоКлеобул.
Но Фемистокл остановил его:
— Отложим этот разговор для более удобного случая! Деметрий, которыйсейчас комендант Тавромения, тоже в свое время был афинским архонтом ирассуждал, как ты. А теперь он обещает свободу всем рабам Сицилии, подговариваяих выступить против Евна! Поверь, еще немного — и мы установим здесь республику,свергнув его с трона!
— И сколько же вас всего?
— Много... — уклончиво ответил Фемистокл.
— Можешь не отвечать! — понимающе улыбнулся Клеобул. — И без того ясно,что это все без исключения греки!
— Если бы все! — вздохнул Фемистокл. — Самый талантливый и опытный ввоенных делах не хочет даже слушать о наших планах.
— Кто же он?
— Как это ни прискорбно, все тот же — Ахей! Это великий человек. За тридня, когда восстание уже готово было погаснуть, он вооружил и обучил десятьтысяч рабов и разбил несколько отрядов римских преторов!
— И он даже не хочет отомстить Евну за своих земляков?!
— Увы!
— Так объясни ему, чего вы хотите!
— Я же сказал, он не желает слушать нас.
— Но почему? Он же грек!
— Он очень обозлен, — помолчав, сказал Фемистокл. — Римляне сожгли егородной Коринф, прямо у него на глазах обесчестили жену и дочерей, бросили вогонь малолетнего сына, а самого продали в рабство. Весь смысл своей жизни онвидит теперь в мести Риму. Кто больше проливает крови, тот для него и лучше! Акто больше Евна сможет пролить ее? Правда, в последнее время мне удалосьприблизиться к Ахею. Я узнал, что он мечтает двинуть армию после взятия Мессанына Рим, с чем никогда не согласится Евн, и...
Фемистокла насторожил шорох в повозке — это Прот, желая слышать все до последнегослова, приподнял голову. Вскочив на коня, грек крикнул Клеобулу:
— Продолжай путь! А я проеду вперед, посмотрю — нет ли там засады римлян!Говорят, они собираются послать против нас новый отряд!
«Не отряд — а целую консульскую армию!» — чуть было не сорвалось с языкаПрота. Но, поразмыслив, он решил, что ему лучше остаться в тени. «Пусть эллинысчитают, что я ничего не слышал!» — подумал он и вновь притворился спящим.
Колеса повозки приятно ласкали слух, шурша по густой траве. Сладкийвоздух близкого леса кружил голову. Прот даже не заметил, когда и уснул, успевтолько шепотом помолиться:
— О, Афина, останови Луция!..
4.Гней Лициний
С того вечера, когда Луций Пропорций, отравив своего кредитора ТитаМаксима, в легкой дорожной двуколке, запряженной парой резвых скакунов, всопровождении трех вооруженных рабов выехал через Капенские ворота из Рима ипомчался по Виа-Аппиа — «Царице дорог», прошло два дня.
Первый запомнился жуткими приступами дурноты и нестерпимой болью и звоном