аетботанику, пишет научные труды, ваяет прекрасные статуи из воска, наконец,изобретает лекарства.
— Лекарства?!
— Да, и не без успеха. Они излечивают печень и селезенку, помогают откожных болезней. Одно из них — «Атталово белило» спасло мою жену от сильноговоспаления, перед которым оказались бессильны знаменитые греческие снадобья ипритирки!
— А как сейчас здоровье Семпронии? — участливо спросил претор, отличнозная, что консул, не любивший свою жену, два года назад отправил ее в скромноесципионовское имение и до сих пор не разрешает вернуться в Рим.
— Лучше. Но не настолько, чтобы дышать испорченным воздухом столицы. Еслибы ее мать, Корнелия, вечно не совала нос не в свои дела и не напоминала, чтоона дочь Сципиона Старшего, я бы... Однако мы говорим не о моей теще — этоймужчине в женской одежде, — спохватился Эмилиан, — а об Аттале! Все слухи о егосумасшествии — вздор, выдумка его многочисленных врагов.
— Но если он умен, то это только усложняет нашу задачу.
— Наоборот — упрощает!
Консул взглянул на недоумевающего претора и пояснил:
— Ученый ум царя поможет ему быстро понять нас. А его ненависть к своимподданным и великое множество врагов еще больше ускорят это. Первое, — загнулон палец, — Аттал давно уже ищет случая, чтобы унизить, растоптать свой народ.Второе — в Пергаме сейчас крайне неспокойно: бунтуют рабы, волнуется сельскоенаселение, купечество, наемная армия. Все они уже открыто высказывают ненавистьк Риму, вернее, к нашим ростовщикам. Вот-вот может начаться бунт, и без нашейпомощи тогда Атталу и его знати не устоять. И третье: Аттал прекрасно понимаетфактическое господство Рима над Пергамом, хотя его царство и самое сильное вМалой Азии. Что после всего этого остается сделать Атталу?
— Да! Что?..
— Только одно. Завещать после своей смерти царство Риму! — выждав паузу,улыбнулся Эмилиан.
— Завещать царство? — переспросил ошеломленный претор.
— Да! — нетерпеливо вскричал консул, раздраженный непониманием старика,которому он вынужден доверить такое дело. — Царство со всеми подданными, нашимибудущими слугами и рабами, гаванями, пастбищами и — сокровищницей! Надо толькоподать такую мысль последнему Атталиду. Понял, наконец?
3.Пергамент не краснеет
Претор просиял.
Двигавшийся несколько десятков лет по служебным ступенькам к вершиневласти, отдавший все состояние на подкупы и подарки избирателям, влезший внеоплатные долги, связанный по рукам и ногам взятками, он уже видел себянаместником новой провинции. Да еще какой! Он выжал бы из Пергама столькозолота, что возвратился в Рим самым богатым человеком, без труда расплатясь скредиторами.
«Бедным он приехал в богатую провинцию, — с завистью говорили бы о нем, —и богатым уехал из бедной провинции!»
— Ну, — поторопил его Эмилиан, как бы читая мысли претора и думая просебя: «Ну, побудешь ты немного в новой провинции, много тебе при твоей староститам не выдержать. А потом, рассчитавшись с Нуманцией, я сам нагряну туда!»
— Завещать целое царство, как завещают дом, виллу или несколько тысячсестерциев?1 — очнулся претор.
— Ну, наконец-то! — усмехнулся Эмилиан.
— И без войны овладеть богатейшим государством, всей его казной?!
— Ты делаешь успехи!
— Но у Аттала есть брат! — вдруг вспомнил претор, и лицо его помрачнело.
— Аристоник? — уточнил Эмилиан. — Этот сын царя и рабыни?
— Он сейчас в расцвете сил, и по греческим законам может наследоватьпрестол брата…
— С каких это пор римский судья стал интересоваться греческими законами?— удивился консул и посоветовал: — Забудь про Аристоника. После убийства материи невесты Аттал перебил почти всю свою родню. Аристоника же он посчитал убитьниже своего достоинства и ограничился тем, что запретил ему жить во дворце.Теперь его сводный брат разделяет трущобы Пергама с нищими и рабами. Помеха линам такой «наследник»?
— Однако Аттал может не согласиться написать такое завещание! — продолжалсомневаться претор.
— Конечно! — кивнул Эмилиан. — Но, я полагаю, всегда найдется искусныйскриба, умеющий подделывать чужие почерки и подписи. Даже такие замысловатые,как подписи царей. Пергамент не краснеет. Нам важно само завещание, а не то,каким путем оно добыто. Разве осмелится кто-либо спросить об этом у Рима?Сильного никто не спрашивает, где он взял, достаточно того, что он имеет. Еслибы мои руки не были связаны Нуманцией, не прошло б и месяца, как Пергампревратился в римскую провинцию «Азия». А так должен перепоручать это делотебе. Справишься?
— Конечно! С радостью!.. — приложил ладонь к груди претор. — Но... — онпокосился на консула, — Аттал может прожить и сто лет, написав завещание, а емусейчас нет и тридцати...
— Но ведь ты сам только что говорил, что в последнее время Аттал ищетсмерти! — резко бросил Эмилиан. — А как любит повторять мой друг философПанеций, кто спасает человека против его воли, поступает не лучше убийцы. Тыпонял меня?
— Д-да...
— Ты чем-то удивлен?
— Конечно... Если бы мне сказал это сенатор Квинт Помпей или ПублийСатурнин, а не ты, славящийся своей справедливостью и неподкупностью...
— А-а, вон ты о чем! — неожиданно засмеялся Эмилиан и, наклонившись ксамому уху претора, прошептал: — Знаешь, как сказал бы по этому поводу тот жеПанеций? Нехорошо пахнет тот, кто пахнет всегда хорошо! И потом речь идет необо мне, а об интересах Рима! Итак, — уже громко сказал он. — Берешься?
— Да!
— И у тебя есть надежный человек, который немедленно отправится в Пергампод чужим именем и прикрытием невинного должностного поручения?
— Пожалуй… да! Есть!
— Кто он?
— Здешний торговец. Луций Пропорций.
— Пропорций, Пропорций... — задумался Эмилиан. — Не тот ли это смельчак,который воевал у меня под Карфагеном?
— У тебя прекрасная память! — восхитился претор. — Но только ты воевал сКвинтом, а я говорю о его брате — Луции.
— Что он из себя представляет?
— Умен и осторожен, как никто другой умеет убеждать людей и обводить ихвокруг пальца. Вообще эти братья очень разные и совершенно не похожихарактерами. Квинт, которого знаешь ты, как бы это сказать... привык разитьврага в грудь, а от Луция, которого знаю я, скорее надо ждать удара в спину.Если ты позволишь, он заедет за Квинтом в Афины, и они отправятся в Пергамвместе.
— Пусть пока едет один, — подумав, решил консул. — Нам больше подходитЛуций. Можешь пообещать ему в награду...
— Место в сенате! — опередил Эмилиана претор.
— Хорошо.
— Тогда я немедленно посылаю за Луцием! — заторопился претор. — И тысможешь объяснить ему...
— Ты сможешь! — остановил его Эмилиан. — Объяснишь Луцию, что от неготребуется, простым, доходчивым языком. А я только взгляну на него.
ГЛАВАТРЕТЬЯ
1.Дело государственной важности
Следуя за двумя молчаливыми ликторами1, Луций Пропорций пришелна Форум, где разделившиеся на группы сенаторы оживленно обсуждали недавнеесобрание. Один из ликторов жестом приказал ему следовать в храм Сатурна.
«Зачем меня привели сюда? Да так спешно, ничего не объясняя?..» —переступая порог храма, думал Луций. Как и брат, был он худощав, высок ростом.Однако внешнее сходство братьев на этом и кончалось.
Если Квинт был воином, и оставался им, даже став ростовщиком, то в Луциивсе выдавало купца: беспокойные, цепкие глаза, суетливые пальцы, податливаяшея, готовая угодливо согнуться перед сильным и надменно выпрямиться переддолжником или клиентом2.
Ни нажитый всеми правдами и неправдами капитал, ни переход вовсадническое сословие не изменили в нем прежних привычек мелкого купца.
«Кому я понадобился? — прикидывал он. — Хорошо, если городскому претору.Пятьдесят тысяч сестерциев, что он якобы взял у меня в долг, еще долго будутзакрывать ему глаза на мои темные дела. А если что-то вынюхала и решилазаняться мной сенатская комиссия?..»
— Пойду, доложу консулу, что он уже здесь! — сказал один из ликторов искрылся за неприметной дверью у алтаря.
«Консулу?! — ужаснулся Пропорций. — Неужели Фульвию Флакку сталоизвестно, что я поставил его армии плохой ячмень? Тогда я пропал: меня ждетсуд, штраф, может быть, даже отлучение от воды и огня!..3 Авдруг, — мелькнула слабая надежда, — Флакк не успел закупить что-то для войска,и ему срочно потребовалось зерно или вино?»
— Послушай, — обратился Луций к оставшемуся ликтору. — Зачем японадобился Фульвию Флакку?
Ликтор молчал, глядя поверх головы приведенного торговца. Луций досталрасшитый жемчужным бисером кошель.
— Вот тебе золотой!
Ликтор затаил дыхание. Если бы не дернувшийся на его шее кадык, можнобыло подумать, что в храме стало на одну статую больше.
«Не взял золото! Неужели мои дела так плохи?..»
— Эй! —негромко окликнул Луций. — Два золотых!
Ликтор очнулся и быстро спрятал монеты.
— Тебя велел привести сюда не Фульвий Флакк... — шепотом начал он.
— А кто же? Кто?
Ликтор испуганно выпрямился и замолчал.
Пропорций проследовал за его подобострастным взглядом и увидел входящегов храм Сципиона Эмилиана.
«О боги! Сам Сципион... — узнал он прославленного полководца. — Но ведь уменя не было с ним никаких дел! На ячмень ему наплевать — консулы вечно грызутсямежду собой и завидуют друг другу — ему даже выгодно, что голодные кони не такбыстро понесут Фульвия к славе. Или ему донесли, что мои обвинения против АвлаСекунда, которому я был должен сто тысяч, — лжесвидетельство?! Но это уже неизгнание, а Тарпейская скала! Эх, и почему я тогда не пожалел его? Ведь хотелже, хотел!..»
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове побледневшего Луция. Он ужевидел перед собой отвесный утес на берегу Тибра, с которого сбрасываютгосударственных преступников, как вдруг следом за консулом в храм вошелгородской претор.
Эмилиан подошел к ожившему при его виде Луцию и сказал, оглядываясь напретора:
— Похож! Они что — близнецы?
— Рождены водночасье! — воскликнул претор.
Лицо Эмилиана