им и девушки, надеясь, что освященная богами плеть пошлет им вскорости мужа.Один из жрецов хлестнул и меня, и в его пьяных глазах я прочитала вызов: «Хотьты и теща Сципиона, но сегодня я могу ударить даже тебя!»
Дочь моя, разве я заслужила подобное? Разве в этом заключен смысл моейжизни?!
Мне был всего лишь год, когда почти в одночасье умерли мой отец, СципионАфриканский и побежденный им Ганнибал. Мне было тридцать лет, когда умер моймуж, дважды консул и дважды триумфатор Тиберий Гракх, спасший моего отца отклеветы и позора. Будучи народным трибуном, он наложил вето2 наарест моего дяди, спасши тем самым и доброе имя моего отца... Мне было тридцатьдва года, когда моей руки стал домогаться сам царь Египта Птолемей, видевший меняеще пятнадцатилетней девушкой. Чего только не сулил мне этот сумасбродный,возомнивший себя богом фараон3: горы сокровищ, посвященные мне дворцыи храмы, где стояли бы мои статуи! Наконец, он дал слово сделать Тибериянаследником египетского трона. Но я отказала царю и всю себя посвятила вашемувоспитанию. И, клянусь Юноной, мало найдется сегодня в Риме людей, которыемогли бы похвастать таким блестящим греческим образованием, какое дала вам я икакое вы заслужили хотя бы уже потому, что являетесь внуками великого Сципиона!
Отца своего я, конечно, совсем не запомнила, но мать много рассказываламне о нем. Тиберия с Гаем больше интересовали военные подвиги деда, известные вкаждом римском доме, а ведь это был очень мягкий в обращении, умный, необычайноприветливый человек, привлекавший к себе все сердца. Выйдя замуж за ТиберияГракха, человека менее прославленного, но не менее благородного, чем Сципион, ямечтала, чтобы хоть один из моих сыновей был похожим на моего отца. И боги,казалось, все дали мне для этого — у меня родилось двенадцать детей, но они жеоставили мне только вас троих... Тем радостнее было видеть мне в подрастающемТиберии ту же приветливость, мягкость и умение вызвать сострадание окружающих,что и у своего деда.
Правда, в отличие от Сципиона, он не верил в пророчества и сновидения,мало времени проводил в храмах и, самое печальное, — постоянно сомневался всвоем избранничестве. Но зато он с пеленок был также храбр и под Карфагеном ужепятнадцатилетним юношей показал себя героем, имя которого было на устах всейармии и... завистливого Эмилиана.
Как я была счастлива, когда после возвращения из Африки Тиберия, совсемюношу, тут же избрали в коллегию жрецов-авгуров1, вкоторую входят только самые знатные и уважаемые граждане Рима! Как радовалась,когда самый гордый и знатный сенатор Аппий Клавдий — принцепс сената! —предложил в жены Тиберию свою дочь. По всему Риму ходили восторженные рассказы,что он, придя домой, прямо с порога крикнул жене:
«Антистия, я просватал нашу дочь!» И та удивленно ответила:
«К чему такая поспешность? Или ее женихом стал Тиберий Гракх?»
Казалось, перед моим сыном открывается блестящее будущее. Но проклятаяНуманция, куда сегодня отправился твой муж и наш Гай, несколько лет назадперечеркнула все мои надежды! Тиберий тогда был избран квестором2в армию консула Манцина, который вел войну с непокорными испанцами. В одном изущелий армия попала в окружение, и ее гибель казалась неизбежной. Консулпосылал одного посла за другим, но нуманцы возвращали их с одними и теми жесловами:
«Мы согласны на переговоры только в том случае, если вести их будетТиберий Гракх. Мы помним его отца, который был у нас наместником, и слышали омолодом Тиберии, что он не только смел, но также честен и справедлив».
Манцин дал согласие, и, благодаря нашему Тиберию, армия была спасена.Римляне получили, наконец, право отступления, правда, ценой заключения союзамежду Римом и Нуманцией. В старые добрые времена Тиберия встретили бы в Риме сблагодарностью за спасение соотечественников. Но ты ведь знаешь, сколь«благороден» и «благодарен» твой муж! Снедаемый завистью, он настроил сенатпротив Тиберия, и отцы-сенаторы отказались утвердить мирный договор. ОбвинивМанцина в измене интересам государства, они, по наущению Эмилиана, выдалибывшего консула испанцам! И пожилой человек, словно раб, в одной рубашке, сосвязанными за спиной руками целый день простоял перед воротами Нуманции. Ноблагородные варвары отпустили его, не желая признавать расторжения договора...
Если бы не мои связи, не помощь Аппия Клавдия, — та же позорная участьизгнанника ждала и Тиберия. Он был спасен. Но, испытав на себе неодолимую силусената, утратил всякое желание бороться с ним. А какие планы у него были доэтого! С каким жаром, бывало, рассказывал он нам с Гаем о тех неизгладимыхвпечатлениях, которые дала ему поездка в Испанию. Проезжая через Италию, онувидел, как осиротела вся эта страна, где вместо трудолюбивых крестьян работалитеперь на полях одни рабы в оковах. Он все говорил о том, как слабеет римскоевойско, как опускаются пришедшие в Рим крестьяне, занимаясь доносами и собираямилостыню вместо того, чтоб воевать, захватывая новые провинции, собиралсяаграрной реформой раз и навсегда изменить существующее положение... А я срадостью замечала в его глазах тот самый «огонь», который делал, по словамматери, Сципиона неотразимым и который так воспевали поэты.
И вот сенат отбил у Тиберия всякое желание действовать...
После стычки с ним я перестала узнавать своего сына. Даже растущая славаего ровесника и соперника в ораторском искусстве Спурия Постумия, так больнозадевавшая Тиберия раньше, казалось, уже не волновала его. Скорее по привычке,чем по велению сердца, он изредка посещал бесплодные занятия в сципионовскомкружке. Сдружился с живущим так же просто и скромно, как и он сам, МаркомОктавием, воспитанным, но слабохарактерным молодым человеком. А после того, каку Тиберия с Клавдией родился сын, и вовсе позабыл о будущей славе и весьотдался семье...
В отчаянии и упреках сыну протянулся последний год. И вот я дождалась этихЛуперкалий, где меня принародно назвали тещей Сципиона!..
Признаюсь тебе: первый раз я пожалела о своем отказе Птолемею. И непотому, что напрасно принесла в жертву вашему воспитанию свою молодость. Непотому, что была бы сейчас царицей и божественные почести окружали меня. А лишьпотому, что Египет так далек от Рима, что там проще сносить такой позор...
Мудрый Блоссий!1 Он единственный, кто понял меня в туминуту без слов. Подойдя ко мне, он показал глазами на мирно беседовавшего сМарком Октавием Тиберия и сказал:
«Успокойся, твой сын еще вознесется выше Эмилиана, который будет известенпотомкам лишь тем, что разрушил прекрасный город!»
«Вознесется? Когда?..» — усмехнулась я.
Однако Блоссий не принял моей иронии.
«Помни истину, — серьезно сказал он, — не приносит осенью плодов тодерево, которое не цвело весной. А дерево Тиберия цветет с того дня, как онвпервые увидел бедную Этрурию с рабами на осиротевших полях, когда ему грозилоотлучение от воды и огня! Я уверен, твой сын еще сравняется славой с твоимвеликим отцом!»
«Но когда? Когда?!» — воскликнула я, требуя немедленного ответа.
Но Блоссий вместо того, чтобы успокоить меня, пустился в свои обычныепоучения:
«Управляй своим настроением, ибо оно, если не повинуется, топовелевает...» И дальше в том же духе. Ты ведь знаешь этого мудрого чудака.Словом, сам того не желая, он только переполнил чашу моего терпения. Янезаметно оставила его, продолжающего рассуждать на тропинке, и направилась прямок сыну.
Тиберий, как всегда, ласково улыбнулся мне. Я попросила его уделить мненесколько минут и, едва дождавшись, когда отойдет в сторону Марк Октавий,спросила:
«Тебе известно, сколько лет было твоему деду, когда он прославился какпобедитель Ганнибала?»
«Да, — слегка удивленный неожиданным вопросом, ответил Тиберий. — Емубыло столько же, сколько сейчас мне».
«Столько же! — возмутилась я его спокойствием. — А знаешь ли ты, чтослава о справедливости твоего отца разнеслась по всему миру, когда он был ещемоложе? Что вскоре после этого он разгромил Сардинию, убил и захватил в пленвосемьдесят тысяч варваров, и рабы благодаря ему сделались такими дешевыми, чтородилась поговорка: «Дешев, как сард!» Неужели тебе не напоминает об этомприбитое к двери моего дома триумфальное оружие твоего отца, когда ты приходишько мне в гости?!»
Тиберий, побледнев, молчал. А я, хоть и стыдно теперь в этом признаться,лишь распалялась его молчанием и растерянностью.
«Значит, тебя больше славы отца и деда прельщает слава Гая Лелия, которыйтоже хотел провести аграрную реформу и вернуть крестьянам землю, но,испугавшись сената, отступился от своего намерения и заслужил благодаря этомупрозвище «Мудрого»? — спросила я.
Тиберий продолжал молчать, кусая губы. И тогда я сказала то, что большевсего мучало меня. Я спросила:
«Долго ли еще меня будут называть тещей Сципиона, а не матерью Гракхов?!»
Повторяю тебе, я не запомнила твоего деда. Но теперь я прекрасно знаю,каким он был. Глаза Тиберия загорелись, он весь преобразился. Теньизбранничества легла на его лицо, всю фигуру. Он сказал мне, по обыкновениютщательно отделывая каждую фразу:
«Я полагаю, тебе совсем не придется ждать, когда тебя назовут матерьюГракха! Мне самому давно уже надоело бездействовать и видеть, каким опасностямподвергается республика, как в самом Риме, так и на его границах. Я долгодумал, не зная, как помочь римскому народу, а теперь знаю».
«Это правда?» — воскликнула я, и Тиберий, глядя мне куда-то за спину,твердо ответил:
«Да. Я твердо решил бороться за преобразования в государстве и решениясвоего уже не изменю никогда, ибо я не Гай Лелий Мудрый!»
«Интересно, и как же ты собираешься это делать?» — услышала я позадисебя, обернулась и увидела твоего мужа, стоявшего в окружении Панеция,городского претора и разъяренного Гая Лелия.
«Да, как? — поддакнул претор, этот алчный старик, известный всему Римусвоей продажностью и умением за деньги раздавать должности. — По существующимобычаям предлагать проект новых законов может только человек, занимающий