хором, о чем свидетельствовала надпись на Бау-Ра, иероглифическом письме. В общем, Дорогой Друг, сплошная мистика, сказки».
«Сказка ложь, да в ней намек… В связи с затронутой темой, уважаемый Аналитик, я хотел бы вспомнить, как в 1941 году наши доблестные чекисты отправились в Самарканд, чтобы вскрыть мавзолей Тамерлана и изъять находящиеся там сокровища. Хранители мемориала пришли в ужас и показали на предостерегающую надпись, выбитую на гробнице еще в 1405 году, которая говорила о том, что если кто решится потревожить покой усопшего, тот выпустит на свою страну страшных демонов опустошительной войны. Какие глупости! Хранителей арестовали за распространение панических слухов, и девятнадцатого июня 1941 года огромная нефритовая плита, закрывавшая саркофаг Железного Хромого — Тимур, если помните, носил железный протез, — была поднята. А ТАСС еще и сыронизировало насчет «страшного духа опустошительной войны», о чем не преминули написать советские газеты двадцать первого июня. Ну а на следующий день что заказывали, то и получили. А вообще-то, выражаясь по-научному, торсионная теория вакуума предполагает переход голографических насыщенных полей в плотное состояние. Лучше не будить лихо, пока оно тихо».
«В высшей степени занимательная история, Дорогой Друг. Какое же будет резюме?»
«Несколько неожиданное, уважаемый Аналитик. Срочно свяжитесь с господином Сорокиным и предложите ему сделку: процветание его бизнеса против сфинксов у Академии художеств, баш на баш. Если оттащит их с глаз долой послезавтрашней ночью, то к утру на всей акватории Невы конкурентов у него не останется, все будут кормить рыб. Поспешите, уважаемый Аналитик».
«Я возьму на себя смелость утверждать, Дорогой Друг, что господин Сорокин несомненно согласится. Он уполномочил меня договариваться на куда менее выгодные для себя условия».
«Ну вот и чудесно, уважаемый Аналитик. Часа через полтора ждите меня в гости, надо будет забрать кое-что. Сундучок мой, надеюсь, крысы еще не погрызли?»
«Очень, очень кстати, Дорогой Друг, я как раз собираюсь печь торт «Зять на пороге» с малиной и яблоками. Жду».
«Звучит многообещающе. Конец связи».
К ночи подморозило. На небо выкатилась полная луна в россыпи звезд, перестало капать с крыш, под колесами «УАЗа» захрустели корочки на лужах. Холодно, голодно, тоскливо. Осень.
— А вот пернатые на юг летят, хорошо им. — Младший лейтенант Марищук прибавил газу, завел вполголоса:
Гляжу я на небо, тай думку пытаю:
Чому я не сокил, чому не летаю…
Старшина Пидорич и сержант Дятлов командира не поддержали, засопев, отвернулись, уставились на городские ландшафты, — какая может быть песня на голодный желудок и трезвую голову?
— «Чому мене боже…» — Младший лейтенант поперхнулся, закашлялся, однако, смачно харкнув в форточку, затянул по новой: — Летят перелетные птицы…»
Из-за нехватки передних зубов и заклеенного пластырем носа получалось у него не очень, шепеляво и гундосо. Старшина Пидорич и сержант Дятлов выглядели не лучше: у одного были подбиты оба глаза, другой с трудом ворочал нижней челюстью и питался исключительно бульоном, вставляя носик чайника между распухших, вывернутых на африканский манер губ. Не так давно экипаж участвовал в задержании, жестоко пострадал, и, хотя потом подозреваемого — крепкого босого мужика в одном только свитере — ловили всей милицией, он как сквозь землю провалился. Вот так, преступник ушел, а побои остались. Нет в мире счастья. Справедливости, впрочем, тоже нет. Уж ночь на дворе, а в карманах голяк, и приходится, не жрамши, не спамши и не выпимши, кандыбать в колымаге по разбитым дорогам. Эх, жизнь…
Включив сирену, завернули на «пятак», прошлись с грозным видом по киоскам, шурша разрешениями, искали криминал, только старались зря: бумаги у ларечников были в порядке, а наливать за уважуху никто не стал, не те времена. Ну, бля, — сплюнули в сердцах, желтой молнией метнулись к дискобару, а там свои менты, гладкие, присосавшиеся, злые, эти своего не отдадут, лучше отстать, не связываться.
— Братва, пардон, ложный вызов. — Пришлось изображать конфуз и ехать побираться в блядовник, только и там не было удачи. Шкур уже ободрали гэзэшники, вон сидят в своих «жидулях», похоже, гамбургеры хавают. С пивком. Хорошая у них тачка, седьмой модели, теплая и с музыкой, на такой можно дела делать. Это вам не раздолбанный «УАЗ» с заблеванным бардачком. А пивко бутылочное, «Фалькон», холодненькое, наверное. Эх, и не так, и не в мать…
— Командир, давай-ка к мосту, наркоман там у меня один на примете. — Старшина Пидорич сглотнул слезу, сплюнул за окно обильно и тягуче. — Злостный, но из благополучной семьи.
Оба его подбитых глаза горели голодным огнем.
— «Взвейтесь, соколы, орлами…» — Сразу повеселев, Марищук гнусаво продолжил пернатую тему, лихо вывернул на набережную и внезапно помимо своей воли начал притормаживать. — Это что ж такое, бля?
На берегу Невы, напротив Академии художеств, царила суета. Скрипели тросы, рычал стреноженный автокран, рабочие в оранжевых жилетах грузили на прицеп-тяжеловоз махину сфинкса. Второе гранитное чудище уже покоилось на деревянном ложе, тягач, впряженный в стоколесную платформу, пыхтел компрессором, вонял соляркой, водитель, стоя на подножке, выражался образно и без обиняков:
— Еш твою сорок, ангидрид твою перекись, тише майнай, тише, распротак твою через семь гробов!
— Так-так, разберемся. — Маришук вылез из «УАЗа» и со значительным видом подошел к рабочим. — Эй, мужчины, разрешение на проведение работ есть? Где прораб?
В гнусавом голосе его слышались властные нотки.
— Ты, начальник, тачку наблюдаешь? Стукни три раза по капоту, дверка откроется, и тебе все покажут. — Один из работяг, приземистый, со шрамом, широко оскалился, кивнул на стоявшую неподалеку «Волгу» с тонированными стеклами. — Только сильней стучи, у них там планерка идет, могут не услышать.
— Ага, понял. — Марищук резко повернулся, надвинул фуражку на глаза и, подойдя к машине, трижды, как учили, с силой приложился ладонью. — Гражданин прораб, на выход! Я сказал, на выход, гражданин прораб.
Повисла пауза, а потом случилось ужасное. Из «Волги» выскочил милицейский полковник, юркий, подвижный, очень похожий на хорька, и, не обращая на ошалевшего Маришука ни малейшего внимания, бросился к задней двери. Быстро распахнул ее и замер, отдавая честь, а из машины показался генерал, настоящий, с широченными лампасами на штанах, со строгим взором орлиных очей и огромными звездами на погонах. В лунном свете страшно блеснуло золотое шитье, в глазах у Марищука все помутилось, и, вытянувшись, он начал представляться:
— Участковый инспектор тридцатого отделения милиция младший лейтенант…
— Вольно, вольно. — Генерал поморщился, взмахнул рукой, будто отгоняя комара. — Не напрягайся, сынок. Лучше скажи-ка, кто у вас там в «тридцатке» командует?
— Подполковник Писсукин, товарищ генерал. — Марищук, не шевелясь, поедал начальство глазами, язык его от ужаса одеревенел. — Орденоносец, отличник милиции.
— Ах, отличник милиции? — Генерал переглянулся с полковником, и в его голосе послышалась сталь. — Павел Андреевич, заготовьте приказ. Этого Писсукина разжаловать до лейтенанта, младшего, и направить в патрульно-постовую службу, — развел бардак в районе.
Марищук вдруг ощутил горячее желание сходить по-большому, но как-то сдержался, только заиграли желваки на скулах да холодный пот потек вдоль спины к судорожно сведенному сфинктеру.
— Слушаюсь, Владимир Зенонович. — Полковник уважительно склонил голову, что-то черкнув в блокноте, ухмыльнулся. — А с этим что прикажете делать? — Он смерил взглядом окаменевшего Марищука, глаза его нехорошо блеснули. — В Чечню?
— Гм… — Генерал по-наполеоновски заложил руку за борт пальто, заглянул младшему лейтенанту в душу. — Ты, мон шер, патриот? Волнуют тебя судьбы родины? Сразу отвечай, не раздумывай!
— Мы это завсегда. — Марищук из последних сил сдержал естественную надобность, губы его скорбно дрогнули. — Только не надо в Чечню.
— Хорошо. — Генерал милостиво кивнул. — Тебе, сынок, уготована другая судьбина. Ты оказался в нужное время в нужном месте, в самом центре большой политики. Присваиваю тебе досрочно звание майора и назначаю вместо этого вашего Писсукина начальником отделения, утром явишься в Управление кадров за новым удостоверением и инструкциями. А сейчас приказываю обеспечить бесперебойное проведение работ и перекрыть мост. Ты понял меня, майор?
На его лице, породистом и интеллигентном, расцвела отеческая улыбка, он чем-то очень напоминал академика Лихачева, переодетого в генеральскую форму. Тем не менее люди искушенные легко узнали бы в нем законника Француза, получившего свое погоняло за пристрастие к языку потомков франков.
— Есть, товарищ генерал. — Сразу же позабыв про живот, Марищук рысью припустил к «УАЗу», рывком распахнул дверь. — Старшина, сержант, к машине!
И едва ничего не понимающие Пидорич с Дятловым выскочили на мороз, показал всю мощь своего командного голоса:
— Равняйсь! Смирно! Приказываю перекрыть движение на мосту, а ко мне впредь обращаться «товарищ майор». Бегом марш! За мной.
Глянул на подчиненных, залез в «УАЗ» и на второй скорости, чтобы не растягивать колонну, поехал на боевой пост. Богатое воображение подсказывало ему, что нужно будет сделать завтра с этим говнюком, пьяницей и взяточником младшим лейтенантом Писсукиным.
— Интересная история, прямо арабские сказки какие-то. — Антонина Карловна рассмеялась до того заразительно, что доктор Чох с Катей тоже заулыбались. — Роман можно написать, бестселлером будет.
Гостям подполковница была рада: нынче пришла со службы злая, как собака, коты, ободрав на входных дверях утеплитель, гадостный настрой только усугубили, и тут как раз кстати пожаловала Петренко, да не одна, а с начальством своим, хоть и мужиком, но приятным. Наплели всякой всячины про кольцо египетское, мистика, конечно, но интересно. Да впрочем, чего огород-то городить? И так ясно, что Башуров братца пришил и установочными данными его прикрылся. Любой следак дело размотает в шесть секунд, только зачем воду-то мутить, — живет с ним Катерина и ладно, опять-таки