— Только Мелькиора или обоих?
Этот вопрос заставил Льюи задуматься.
— Думаю, обоих. На самом деле их невозможно было разделить. Во-первых, они были похожи друг на друга, а во-вторых, вели себя совершенно одинаково. Так что сделать это могли оба.
Айзенменгер снова ощутил какое-то внутреннее напряжение. «Но у Мартина ведь было алиби», — успокоил он себя.
И тем не менее что-то его тревожило.
— Вы же наверняка общались тогда с полицией, — заметил он.
— Еще бы. Они без конца вызывали в участок Мартина и Мелькиора, так что всю работу приходилось делать нам с Джо. А затем они арестовали Мелькиора и целую неделю торчали в морге в поисках улик и поджаривали на медленном огне меня и Джо. Мы потом в течение нескольких недель наверстывали упущенное.
— А Мартин продолжал работать в морге после того, как арестовали Мелькиора?
Льюи улыбнулся с хитрым видом:
— Не-а. Начальство воспользовалось случаем и закрыло морг; они давно уже планировали организовать объединение моргов, и Мартина перевели в санитары. Джо без хлопот отправили на пенсию, а я перешел сюда.
Айзенменгер вернулся к последнему телу с вполне очевидным раком поджелудочной железы. Льюи зашивал предыдущее.
— Они могли бы сразу догадаться, что это он, — неожиданно заметил санитар. — После того, что он сделал с Баддом.
— А кто такой Бадд? — поднял голову Айзенменгер.
— Подсобный рабочий.
— И что он с ним сделал?
У Льюи наготове была еще одна история, и Айзенменгера это явно обрадовало.
— Это случилось вскоре после того, как он начал здесь работать. Бадд сказал ему что-то обидное.
— Что именно?
Льюи нахмурился, пытаясь вспомнить.
— Что-то о его родителях. Что-то грубое. Бадд не стеснялся в выражениях.
— И что произошло дальше?
— Это не было доказано. — Льюи вдруг словно опомнился.
— Что не было доказано?
— Что это сделал Мелькиор.
— Так что произошло?
— Кто-то набросился на Бадда, когда он возвращался домой после вечерней смены. Его сбили с ног и разрезали ему спереди всю одежду. А потом сделали неглубокий надрез от горла до самого члена. Ничего угрожающего для жизни, но кровищи было море. — Льюи было явно не по себе от этих неприятных воспоминаний. — Но, как я уже сказал, им не удалось доказать, что это Мелькиор, и у Бадда не было никаких улик, однако с тех пор никто даже не пытался придраться к Пендредам.
Арнольд Кокс не имел ни малейшего представления о том, что произошло, пока ему в дверь не позвонил первый репортер. Поскольку его жена уехала к своей сестре, он поздно встал, не побрился и даже не подумал о том, чтобы включить радио или телевизор. Поэтому он был совершенно не готов к последовавшему штурму. К несчастью, его смущение и неведение, пропущенные сквозь соответствующую журналистскую призму, очень подходили для превратного истолкования.
— Старший инспектор Кокс?
Кокс сразу понял, что перед ним репортер, хотя никогда прежде не встречался с этим человеком. В нем тут же сработала защитная реакция, достигшая автоматизма за предыдующие годы, однако механизм ее заржавел, так как он давно ею не пользовался.
— Да?
Возникший из кармана диктофон тут же оказался перед его носом.
— Что вы можете сказать по поводу случившегося?
— По поводу случившегося?
— Да, сэр.
— А что, собственно, случилось? — Он уже начинал догадываться, но ему нужна была исчерпывающая информация для соответствующего ответа. К несчастью, его неведение было истолковано как безразличие.
— Как, вы не знаете? — Этот вопрос был задан с несказанным изумлением.
Кокс покачал головой, а репортер, производивший впечатление такого неоперившегося юнца, словно его только оторвали от материнской груди, продолжил:
— Совершено новое убийство, точно такое же, как первое. И оба они идентичны тем, из-за которых вы упекли за решетку Мелькиора Пендреда.
Кокс закрыл глаза, вдруг ощутив, как ему на плечи навалилась вся тяжесть прожитых лет.
— Старший инспектор? Вы можете это как-нибудь прокомментировать? Что вы ощущаете, осудив невинного человека? Вас не мучит совесть из-за того, что он скончался в тюрьме?
— Уходите, — устало произнес Кокс, пытаясь закрыть дверь, но, как все бойкие журналисты, его посетитель уже протиснулся в проем.
— Значит, вам наплевать.
— Пожалуйста, уходите.
— Неужели вы не чувствуете раскаяния? — размахивая диктофоном, продолжил журналист.
Кокс налег на дверь, довольно сильно прижав бедро журналиста, но это никоим образом не отбило у того желания получить информацию.
— Я так понимаю, что вам не только не стыдно за смерть Мелькиора Пендреда, но вас также нисколько не волнует гибель Дженни Мюир и Патрика Уилмса?
Когда и следующая попытка закрыть дверь не произвела никакого впечатления на профессиональный раж репортера и он продолжил выпаливать свои вопросы, каждый из которых еще больше усугублял вину Кокса, тот не выдержал. Он оставил свои попытки раздавить всмятку ногу репортера и неожиданно распахнул дверь.
— Убирайся! — закричал он. — Вон из моей частной собственности! Оставь меня в покое!
Репортера это нисколько не удивило, и он не проявил ни малейшего намерения последовать рекомендациям Кокса. Более того, у него эта эскапада вызвала только улыбку. Он уже открыл рот, чтобы продолжить свои расспросы, но Кокс не дал ему это сделать.
— Вы — паразиты! Стервятники!
— Вы позволите это процитировать? — с еще более широкой улыбкой осведомился репортер.
Кокс принялся его выталкивать, как делал это в молодости, когда его еще не мучили боли в груди.
— Уходите! Пожалуйста, уходите!
Репортер чуть отступил, не давая закрыть дверь — кованый носок предохранял ногу от каких-либо повреждений.
— Старший инспектор, поделитесь своим мнением, и я тут же уйду.
Однако Кокс был хорошо знаком с прессой и знал, что журналисты хуже самых закоренелых преступников, с которыми ему доводилось встречаться, потому что они прикидываются дружелюбными. Он глубоко вздохнул и ощутил первый укол знакомой боли, однако решил, что успеет со всем разобраться, прежде чем она разрастется, как это бывало уже не раз.
— Послушайте, мне нечего вам сообщить.
— Неужели вас не удручают последние убийства?
— Конечно, удручают… — Он оборвал себя, но было уже поздно. Ловушка беззвучно захлопнулась, и лишь удовлетворенная улыбка на лице репортера сказала Коксу о том, что его ждет. Но это было уж слишком.
— Негодяй! — крикнул он и, широко раскрыв дверь, вышел наружу, всем своим видом демонстрируя решимость. Репортер попятился, и улыбка на его губах сменилась выражением надменной угрозы.
— Совсем не обязательно проявлять агрессию.
— Обязательно, шакал. Все вы как вампиры. А ты — худший из худших. Подонок. Несчастный мерзавец.
Он ненавидел ругательства и зачастую упрекал своих подчиненных за их использование, но сейчас иных слов ему подобрать не удавалось. Кокс продолжал наступать, и репортер начал пятиться по дорожке, шедшей через ухоженный сад с его розами, кизиловыми кустами и невысоким лавром, росшим посередине подстриженного газона. Боль в груди становилась все сильнее, но теперь Кокс не обращал на нее внимания; пара таблеток под языком должны были ее снять.
Они добрались до ворот, и репортер, оглянувшись, поспешно выскользнул на улицу. Оказавшись на тротуаре за пределами собственности Кокса, он вновь осмелел:
— Что-нибудь еще в заключение, старший инспектор?
Кокс бросился вперед, но это была не столько попытка настигнуть своего мучителя, сколько театральный жест. У него началась одышка, а боль с ревнивой лаской лениво заструилась вверх к левому плечу и шее. Журналист отскочил и двинулся прочь.
— Я так понимаю, что это значит «нет», — кинул он через плечо, пытаясь нанести последний удар.
Однако Коксу было уже наплевать. У него перехватило дыхание, и его гнев начал испаряться, по мере того как сердце все сильнее колотилось о грудную клетку, а кожа становилась влажной и липкой.
Он развернулся и медленно двинулся к дому. Закрывая входную дверь, он увидел, как перед домом остановилась машина, из которой вышли мужчина и женщина. Женщина держала диктофон, а мужчина видеокамеру.
Льюи принял душ и предложил Айзенменгеру чашку чая. Они устроились в маленьком кабинетике на драных стульях из секонд-хенда и принялись болтать о всякой ерунде, поедая шоколадное печенье; они начали с самых общих тем — Льюи интересовало, где Айзенменгер работал раньше, — а затем разговор неизбежно перешел на его новых коллег.
— Ну и что вы о них думаете?
Айзенменгеру не раз приходилось встречаться с ассистентами при моргах, и он знал, что они собирают сплетни для того, чтобы в дальнейшем пользоваться ими как разменной монетой. Поскольку их обязанности неизбежно обрекали их на одиночество и способствовали отчуждению от остального больничного персонала, они пользовались этой разменной монетой, чтобы пробить себе дорогу в общество.
Однако Айзенменгера было не так-то просто купить.
— Забавная компания, — ответил он с понимающей улыбкой.
— Еще бы.
— Они вам сильно надоедают?
Льюи задумался.
— Только профессор. Постоянно критикует меня за отсутствие порядка и всякое такое, но я не обращаю на него внимания. — Льюи явно относился к числу людей, которых не могут встревожить какие-то профессорские замечания. — Хотя на самом деле он редко сюда спускается. Только в дни экзаменов.
Речь шла о практических экзаменах для кандидатов на поступление в Королевскую коллегию патологоанатомов.
— А кто является вашим непосредственным начальником?
— Доктор фон Герке.
Айзенменгер откусил кусочек печенья.
— Ну, наверное, с ней у вас нет проблем.
Льюи уловил заговорщический тон и кивнул:
— Нет. Она лапочка.
В этом разговоре было что-то убаюкивающее. Айзенменгер пил чай, а Льюи не сводил глаз с перевернутой крышки черепа, в которой держал свои заметки.