Партизанская война: спецназ, разведка, рыская по горам, могут не обнаружить ни одного боевика, а, отставая, машина со слабой охраной может загреметь под фанфары. По-моему количество не боевых потерь заметно выше боевых. У армии уже нет того стимула, что был вначале — мстители за русских, надежда на улучшение жизни в стране — и она разлагается. Чечены это понимают, и видя их ухмылки, когда вытягиваем машины из грязи, понимаешь их мысли: все равно, кафиры, надорветесь свои танки по нашим дорогам таскать, уйдете, а мы будем жить по своему.
Кто сказал, что в России есть плохие дороги? Он не видел чеченских! Особенно жалко мне пацанов артиллеристов сорок второй дивизии (…или сороковой? Которая там постоянно…) из-под Энгеноя. Во мученики! Тощие (один помер зимой), половина глухих (шлемофонов нет), забитые. Все нормативы по стрельбе давно перекрыли, но на их шакалов не угодишь. Наш кэп (комполка) распорядился отправить ихних дистрофиков в нашу пекарню на откорм. Но их шакалам стало «стыдно», и никого не отправили. Я обещал им помочь, но что я мог? Только написать эти строки.
Вообще, те из нас, кто был в Югославии, говорили, что американцы в наших условиях бы не выжили. Баб у нас нет и это правильно. Одну видел вертолетчицу. (Между прочим «крокодил» водит). Помашешь ей с горы рукой — обязательно ответит: помашет в ответ или машину качнет. Но в окопах бабам делать нечего. Что интересно, мораль у чеченок не у всех твердокаменная, и лавочники иногда предлагают проституток. Своих. Русских давно вырезали. Водку они тоже пьют, но втихую. На людях боятся. Алкоголиков бьют палками по пяткам у мечети. У своих не воруют: собак почти нет, замков нет совсем. Зато наши крадут вовсю. Караулы по ночам ставят в основном от своих. Все горловины баков на замках, все на печатях. Кто поумнее делает нехилые деньги за командировку, прочие шакалы пьют не просыхая. Солдаты тоже стараются не отставать, хотя, конечно, возможности не те. Центроподвоз — так это вообще тушите свет! «Гуманитарка» до солдат вообще не доходит, разве что зубная паста, остальное разворовывается по пути и сжирается шакалами на месте.
Только не думайте, что я черню офицерское сословие. У самого друг — офицер, прошедший и площадь Минутка, и спецназ ВДВ, и копейки с солдат не поимевший. Я отлично понимаю что это, если работать, — тяжелейший труд. Мы сидели с ним на броне и говорили про жизнь, он про офицерскую, я про рабочую, и отлично понимали друг друга. Потому что нет отдельно ни офицерской чести, ни пролетарской, а либо они есть у человека, либо отсутствуют. Такие офицеры даже по внешнему виду отличаются от шакалья. Когда он проходил ко мне в гости, наши солдаты наливали ему стакан… Мы садились на нары и читали «Лимонку». А так шакалье просто не понимало, что это за газета. Голых баб нет, о чем читать? Кстати, убедительная просьба к православным священникам: не присылайте вы свою пропаганду про государственных новомученников и о вреде курения. Там это не в тему. Как-то неудобно видеть это все в сортире.
Ну вот, полгода командировки пролетело, и под проливным дождем едет смена. Интересная вещь: стоит нам куда-нибудь выехать, как погода моментально портится, это в Чечне все заметили. «Дует ветер над бараками (точнее — палатками), БМД нам лязгнет траками, домой, домой, пора домой!» Быстрая сдача, и вот наша колонна едет обратно. За Ножай-Юртом заметно теплеет — и вот солнечный Дагестан. В Хасавюрте грузимся в эшелон, и спать. Утром просыпаемся под стук колес. Все таращатся в окно, любуются многоэтажными домами, гражданскими людьми, даже рекламой (в горной Чечне её нет). «Я ехал в вагоне по самой прекрасной, по самой прекрасной земле…» На радостях дают кашу с мясом и чай с сахаром. Эшелон делает крюк: через Москву ехать нельзя, дабы не нервировать наше дорогое правительство. По мере продвижения к Пскову радость пропадает: снова влезать в этот тупизм! В Чечне проще — шакалы пьют, ты работаешь, все при деле, а тут ни того, ни другого. Вот и Псков. Под рявканье комдива вылезаем из вагонов. Все мечутся, никто ничего не знает. Наконец, шмон, и контрактников отпускают. До завтра.
Сколько получим? Около 60 тысяч за семь месяцев. Срочники — 2500 рублей в месяц. Им там вообще за такие деньги делать нечего, при таком отношении к ним. Да и нам… Если работать, то этого слишком мало, если валяться в палатке (кто как устроится) — это слишком много. Получают по-разному — иные группировки сразу всё, другим тянут месяцами. Нас уже ждут: целые батальоны дамочек занимают позиции в кабаках. Как говорится, на дурака не нужен нож, он сам все отдаст.
Отпуск за Чечню: шакалам тридцать дней, нам — пятнадцать. Им нужней: вот, наш взводный так опух, что ни в одни штаны не влазит.
Многие контрактники расторгают контракт. Этих обкрадывают при расчете по-черному. Уходящих «по окончанию» грабят меньше. Ну, не везет начальству с этим народом! Наш новый комбат так и говорит всегда: какие плохие эти русские, как ему трудно с таким народом. И, словно услышав эти слова, наш Всенародноизбранный и Министр Обороны сообщили, что эксперимент идет успешно, обещали подкинуть деньжат и начать набор в странах СНГ, раз уж имеются маленькие трудности в России. Вероятно, защитников отечества будут отлавливать сетью или капканами. Как будет рад такому пополнению наш комбат! Он даже внешне похож на Президента. Жаль, что я этого не увижу — счел себя недостойным лицезреть такого распиздатого командира, и уволился.
Глядя, как вертятся наши правители, понимаю, что при оккупации России войсками НАТО никакой войны не будет, — нас сдадут с потрохами. А глядя на таких комбатов, понимаю, что они этому будут только рады.
Соседки (стенограмма одной пьянки)
«Лимонка» № 229 сентябрь 2003 г.
Место действия — мой дом.
— Нет, правда, ты сам это написал?
— Ну да, — я аж раздулся от гордости.
— А когда это было?
— В январе 2002-го. Ну, помнишь, когда после Катаями и Старых промыслов нашу роту ввели в бой, брали частный сектор; тогда еще прапору с санчасти голову оторвало. Ну, «комбат» — это комбат, «ротный» — это Жигулев, «замкомвзвод» — Иваныч, ну, контрактник, старшина… Здоровый такой, выше тебя на голову, усатый, бывший десант, самый старый во взводе — ему уж за 30 было. Вот он старика и завалил.
— То-то я и смотрю — позывные знакомые.
Замолчали. Влад первым нарушил тишину:
— Вообще-то Заричный был лучший комбат.
— Угу.
— Я таких больше не встречал. Ебал и кормил.
— Да че ты мне рассказываешь! Я шестерых комбатов поменял. Такого, как Заричный, не было. Я не говорю, что он был пиздец-образец. Он был умный, грамотный. И хитрый.
— Нет — очень грамотный и хитрый.
— Во. Брал все, что плохо лежит и что хорошо. И вообще, старался везде урвать, и у него получалось.
— И про свой батальон не забывал. А где он сейчас?
— Год как в академии. Вовремя свалил. В полку сифилис и разруха. Бардак полный. Округ задолбал проверками.
Опять замолчали. Блин. Зачем я ему «Соседа» показал? Похвастался своими литературными успехами. Весь разговор смялся, и настроение пропадает. Влад опять прервал молчание:
— Я тебе не рассказывал… Вообще никому. У меня похожий случай был. Ну, про это вообще никто не знает. Перед самым Грозным было. Не помню, зачем ехали — наверно, из штаба возвращались. И свернули не туда, там же равнина, ориентиров — хуй. Потом сориентировались: едем — дом стоит. А возле дома кто-то копается. Ну, пока подъехали, уже в дом зашли. Мы дом обшарили. Тоже до хуя чего нашли. Комбат приказал все загрузить. Потом на ПХД[2] отнесли. Полный десант забили. Мука, сахар, крупы всякой. Больше, сказал, ничего не брать. Да техника уже на хуй была не нужна. До этого натаскали. У меня в палатке два видака, телевизор. У бойцов в каждой машине магнитофон, разве что колонки на борта не вешали. Так, погромили. Представляешь — заходишь, и очередь по телевизору. Я там все раздолбал. Мы только по подушке взяли на броню, под задницу.
Я перебил:
— У меня ковер был. Я его взял еще в октябре 99-го. С кошары. Ну, помнишь, перед Первомайским стояли. А у меня кошара под обрывом стояла, мы ее всю на дрова разобрали. Я на нем спал, а когда ездили — скручивал и на броню — офигеннно получалось! Кстати, он у меня до февраля продержался. Пока я в Ростов не съездил.
— Это на опознание?
— Да. Тогда еще какого-то Важного Хуя с проверкой ждали, и комбат приказал всю мародерку выкинуть.
— Да-да. Нагрузили два прицепа барахла и отогнали подальше в лес.
— Во! А меня-то, хули, не было. И все выкинули. И из сумки все сигналки — пачки три было. Сволочи. Ну ладно, а че ты хотел рассказать?
— Ну, говорю же — продукты все перегрузили, а в одной из задних комнат нашли двух баб. Одна-то старуха, а вторая — хрен разберешь, замотанная вся в одежду, лицо как-то накрашено — не поймешь, то ли молодая, то ли старая. Да я и не разбирался.
Я опять перебил:
— А подвала не было?
— Нет.
— Точно не было?
— Да точно, точно. Все ж обыскали. Я ж говорю — продукты в мешках в комнатах стояли, а в задней комнате эти бабы прятались.
— А у старика, ну про которого написал, здоровый подвал был. Варенья-соленья. Я там, кстати, один-единственный раз за всю Чечню нашел баночку с грушевым вареньем! Полгода мечтал. Все абрикосы, алыча, айва. Одна-единственная баночка грушевого варенья за полгода! И то децельная — даже пол-литра не было. Я ее в одну харю заточил.
— Ладно, не перебивай. Ну, значит, когда закончили хавчик в десант складывать, я подхожу к своей 101-й, хочу уж на броню запрыгнуть, а комбат уже сидит. Ну, знаешь, где он всегда ездил? Вот. И говорит мне: «Заимов, иди разберись с бабами». Я сначала не понял: «Че», — говорю, — «разбираться-то?» «Разберись, чтоб проблем потом не было». Тут до меня доперло. «Не», — говорю, — «товарищ подполковник, я не буду. Ну их на хуй». «Ладно, позови Петрова». Я спрыгнул, пошел, Петрова позвал. Он на второй машине ехал. Петрова-то помнишь?