управления армии да еще забирают для этой цели последние машины из дивизий.
Главное: подвоз б/припасов, продовольствия войскам, эвакуация раненых отбрасываются в сторону, а машины используются бесчисленным количеством военных чиновников, которые с важным видом летают во все концы. Спрашивается, зачем они летают, — оказывается, собирать всякой, рода сведения. Потом эти сведения чиновник привезет к себе, положит в сумку, и больше они никому не нужны. Неужели этого не могут уловить работники нашего Генерального штаба и сделать из этого разумные выводы. Ведь мы заинтересованы в том, чтобы успешно завершить войну. Так как машины находятся не в войсках, а возят чиновников и их грузы в армиях и фронтах, то в бою мы плохо маневрируем — у нас нет средств перебрасывать войска. К месту прорыва пехота пребывает с опозданием. Противник жмет, а затем наступает момент, что выправить положение уже поздно. Несколько слов о Воронежской операции немцев (выход немецкой армии к р. Дон южнее Воронежа), свидетелем которой я был. Сколько возмутительной бестолковщины, неумения предвидеть события. Противник 4 июля переправил через р. Дон у деревни Малышево (10 км. ю.з. Воронежа) взвод пехоты и закрепился в деревне. Ко мне приезжали в эти дни три зам. комвойсками Брянского фронта, я им сказал: “Я не пророк, но если фронт не примет мер немедленно, чтобы отбросить этот взвод немцев на зап. берег Дона, мы потеряем Воронеж, а возможно, создадим угрозу и Ростову”. Эту фразу я повторил им несколько раз и добавил: “Пусть на этом деле погибнет полк, а выбить нужно, ибо завтра немцы подтянут сюда танки и дивизию пехоты на место этого взвода”.
Никто, конечно, мер не принял, противник вошел в Воронеж, и вот только 10 июля что-то решили сделать, но уже стало трудно даже одной, двумя дивизиями выбить пр-ка из Воронежа. Готовность артиллерии к этой операции к 19.00 9.7, а приказ я получил в 22.00 9.7. Судите сами, что это будет за операция.
На фронте от г. Воронежа до г. Коротояк напичкали всяких частей и целую неделю не могут разобраться — кто же кому подчинен и кто отвечает за боевой участок. Снабжение войск не наладили. Я получил пять приказов, что мне придается 1-я истреб. бригада, а затем 5-я истреб. бригада, но целую неделю ее отыскивают и нигде найти не могут (генералы из штаба фронта и армии). Полки снимают с участков, не ставя в известность об этом к-ра дивизии, он случайно узнает, что фронт оголен, а противник наводит переправу.
Выводы делайте из этого сами...»
Пока письмо попало к адресату, в действующей армии все продолжалось по-прежнему. 1 июля 1942 г. 6 и 114 танковые бригады 23 танкового корпуса начали наступление, не имея данных о силах противника, без организации взаимодействия с пехотой, артиллерией и авиацией. «В результате такой неорганизованности, танки были встречены из засад активным артиллерийским огнем противника во взаимодействии с авиацией, что сразу нарушило боевой порядок наступающих наших танков. Вследствие непродуманного наступления, части корпуса потеряли только за два дня боя до 30 танков и с боем отошли на восточный берег реки Оскол», — продолжали докладывать особисты НКВД Сталинградского фронта в Управление ОО НКВД СССР. Словом, «что в лоб, что по лбу»! Но продолжим: «4.7.42 г. командование 23 танкового корпуса получила распоряжение от генерал-майора Пушкина о немедленном отводе частей корпуса и занять новый рубеж обороны на реке Валуй:
“... Начать отход немедленно. К утру 5.7 быть готовым драться на реке Валуй”.
Командование корпуса приказ Пушкина выполнило, свои части отвели и заняли (рубеж) на реке Валуй, оставив район обороны без прикрытия наших частей.
5.7.42 г. в 11-30 № 01/ОП командование корпуса получает от 28-й армии новый противоречивый приказ: “... Почему вы без приказа отошли на новый рубеж и в результате этим дали возможность распространяться противнику в районе Солоти на восток? Приказываю немедленно лично вам, всеми имеющимися у вас силами и средствами, закрыть участок Селиваново — Борисовка, где образовался разрыв между 13 и 15 сд”.
Части корпуса не успели сосредоточиться и занять оборону на новых рубежах согласно приказу Пушкина, как по приказу командования 28-й армии снова были брошены на старые рубежи обороны.
Такая неразбериха, недоговоренность бесцельно изматывали материальную часть, вследствие чего в частях 23-го танкового корпуса за непродолжительное время, не участвуя в боях, танки израсходовали моточасы на 35-40 процентов...»
Другой пример не менее характерен: «... Около 9-00 8.7.42 г. командир корпуса полковник Хасин поставил боевую задачу командиру 6-й гвардейской танковой бригады. В то время выяснилось, что часть танков из-за отсутствия масла и горючего отстали и стоят в пути, другая часть уже прибывших танков также не имели гсм и боевую задачу решать не могли.
Вскоре удалось достать на авиабазе около тонны бензина и немного масла, машины были минимально заправлены и в 10.30 бригада выступила из с. Ржевка на выполнение боевой задачи.
До переправы Россошь танкам предстояло пройти около 40 километров. Было ясно, что танки из-за отсутствия гсм (горючесмазочных материалов. — Примеч. ред.) и боеприпасов в отрыве длительного боя вести не могли и были обречены на гибель, что признавал и сам командир корпуса, но приказ 28-й армии требовал любых жертв.(...)... наступление танков началось в тот момент, когда противник быстро распространялся от Россоши на юго-восток, а наши части поспешно отходили.
По существу, танки корпуса пошли в глубокий рейд без пехоты и боевого обеспечения, что грозило им окружением.
Танки, как и следовало ожидать, своей задачи — овладеть переправой — не выполнили. Россоши не достигли, встретив упорное сопротивление противника, потеряв несколько танков, были вынуждены отойти в район Кривоносовка».
21 августа 1941 г. командование 37 гвардейской стрелковой дивизии получило из вышестоящего штаба 4-й танковой армии два совершенно разных боевых распоряжения:
«Первым боевым распоряжением частям дивизии было приказано: перейти в наступление и выбить противника с восточного берега р. Дон; второе боевое распоряжение предусматривало наступление только частью подразделений дивизии, остальным подразделениям ставилась совершенно другая задача.
Наступление должно было начаться в 22.00 21.8-42 г., приказ получен в 21.00, а в 23.00 в штаб армии был вызван представитель штадива для получения новой боевой задачи.
В результате такого руководства, приказ дивизией был не выполнен, несмотря на превосходство наших сил».
24 сентября 1942 г. заместитель начальника Генерального штаба Боков связывается с командованием Сталинградского фронта (Еременко и Хрущевым). Их разговор сам по себе интересен той же проблемой, которая мешала Красной Армии с начала войны.
Боков спрашивает: «В чем основная причина наших неуспехов?»
Еременко: «Основная причина: а) это неумение командиров дивизий организовать бой, видеть этот бой, влиять на ход боя;
б) низкая требовательность;
в) и самое плохое, самое похабное, я бы сказал, это то, что командиры дивизий и полков не знают, что перед ними, какой противник, не изучают врага и часто начинают бой, ведут артподготовку почти по пустому месту. Я разговаривал с семнадцатью командирами дивизий и тремя командующими (66-й, 24-й и 1-й Гвардейской) армиями. Выяснилось, что за десять дней действий ни одна дивизия не захватила ни одного пленного (это при наступательной-то операции) и совершенно никто не знал из них, удивительно, что ни один из них не знал! Кто перед ним, какой противник и сколько его. Ведь при наступлении 18 сентября 1942 г. на фронте двух ударных армий — 24-й армии и 1-й Гвардейской — было всего четыре полка противника против наступающих двенадцати дивизий. Противник явно был захвачен врасплох, и все же операция не удалась».
Боков не понимает и переспрашивает: «В чем основная причина неудачи?»
Еременко: «Если неудачи первых двух наступлений объясняли тем, что не было времени, спешкой, то тут дано было и время, и превосходство перед врагом, за исключением авиации, а успеха нет».
Боков спрашивает еще раз: «В чем же причина?»
Еременко: «Я эту причину вижу прежде всего в том, что, не имея данных о противнике, полки и дивизии атаковали предполье и свой артиллерийский огонь, по сути дела, был направлен по пустому месту. И, второе: выдвижения частей пехоты за танками не было. Немецкие автоматчики остановили передовые части, а все задние застопорились из-за глубокого построения. Появление сильной авиации противника над полем боя прижало части к земле, так как маскироваться на открытой местности очень трудно. Воздействие авиации противника было очень сильное, так как дивизия имела участок от одного до полутора км фронта, создавали большую плотность, вследствие чего каждая брошенная бомба с самолета противника попадала по цели. Командный же состав не понял того, что, чем больше лежишь на месте, тем больше несешь потери от авиации. Наоборот, при движении, а особенно когда входишь в огневую связь с противником, вклиниваешься в его боевые порядки, потерь меньше, так как затрудняется воздействие авиации противника по нашим войскам из-за боязни поразить своих. Кроме того, пехота наша потеряла душу пехоты, из такого сильного автоматического оружия, которое мы имеем, из такого мощного пехотного оружия, которым она вооружена, совершенно не ведет огня, не ведет настоящего пехотного боя, то есть того, чем она сильна.
Противник десятками автоматчиков, находясь в обороне, сдерживает целые полки при наступлении, а наша пехота с ними не вступает в огневое единоборство. Только и слышно на поле боя артиллерию, рс (реактивные снаряды. — Примеч. ред.) и авиацию. Ручная граната совсем забыта на поле боя.
Противнику выгодно, когда мы скученно наступаем и на узком фронте, потому что он, имея подвижные части, быстро их стягивает на это направление и имеет при этом возможность наносить сосредоточенные удары с воздуха...».