Девушка тихонько вздохнула и, чему-то во сне улыбнувшись, потянулась к мужу. Маленькая ладошка скользнула по груди тальдена, согревая нежным прикосновением. Аня продолжала улыбаться, солнечно и ласково – наверняка ей снилось что-то приятное.
Наверное, он так бы и уснул: не раздеваясь и даже не шевелясь, вглядываясь в эти озаренные внутренним светом нежные черты лица, если бы не пробуждавшийся в нем зверь. Он чувствовал, кто находится рядом. Неосознанно тянулся к ней и вместе с тем продолжал отвергать свою ари.
Сейчас Скальде ощущал это как никогда остро: желание крепче сжать Аню в объятиях, исходившее от него, и в них же задушить ее – это желание терзало дракона.
Осторожно убрав руку девушки со своей груди и заменив свое плечо подушкой, Ледяной поспешил подняться. Заметил, как тревожно дрогнули густые ресницы, а на лбу пролегла едва заметная тоненькая складка. Но она тут же разгладилась, и Аня снова безмятежно заулыбалась. С самым блаженным видом обняла подушку, предпочтя остаться в своих светлых фантазиях.
– Охраняй ее, – велел кьерду Скальде.
Беззвучно поднявшись на лапах, снежный кот перебрался на кровать, улегся в ее изножье и замер, своими большими, в темноте почти черными глазами глядя на хозяйку.
Ледяной ушел, торопясь оказаться от нее как можно дальше. Сбежал, как и в прошлый раз, чувствуя, как в нем крепнет звериное начало. Тяжелая поступь императора эхом разлеталась по ночному замку, таяла в глубинах каменных переходов и открытых ветрам старых галерей.
Предчувствуя то, что сейчас должно было произойти, зверь внутри заревел, туманя разум своего хозяина одним-единственным желанием: отпустить его, превратиться в дракона. Стать тем, кем он был от рождения. Эта внутренняя борьба доставляла тальдену почти физические муки, и он страдал вместе со своим драконом. Но вместо того чтобы ему уступить, Скальде собирался ослабить зверя чужеродной силой, пока тот снова, сдавшись, не затихнет.
Когда за правителем сомкнулись двери кабинета, пламя в камине, уже почти догоревшее, ожило. Вздыбилось, зашипело злобно, пробуждаясь по приказу Ледяного. Испуганно задрожало над оплавленными свечами, почти растаявшими в грубых канделябрах. Рассыпая по комнате искры, огненные ленты потянулись к ледяному магу, заволакивая все пространство густым удушающим чадом. Ядовитыми змеями, извиваясь в воздухе, тянулись они к тальдену, готовые вонзиться в него, жалить и кусать.
«То, что вы творите с собой – противоестественно», – именно это сказал бы Тригад, узнай он, какой способ укрощения зверя избрал для себя Герхильд.
Скальде ни на мгновение не терял бдительности, не позволял огню проникать в его сущность – это было бы равносильно самоубийству. Он умело сдерживал чуждую ему силу, разрешая только пугать, загонять зверя все глубже. Заставляя его ослабевать.
Управление чужеродной стихией, исходящей не из естества тальдена, а извне – одно из умений, практиковавшихся в далекой древности, вскоре после изгнания Отверженных. Им в совершенстве владел дед Скальде, при жизни не перестававший повторять:
«Твои враги знают, кто ты. Знают, чего от тебя можно ожидать. Это их оружие. В этом их сила. Я хочу, чтобы и у тебя имелось свое собственное скрытое оружие».
Покойный император снова и снова заставлял внука, еще совсем ребенка, бросать вызов огненной стихии. Скальде и представить себе не мог, что однажды эта способность ему пригодится. Умение, которое он люто ненавидел во время тех давних тренировок с дедом. Ненавидел уходить из подземелья, в котором император лично следил за его обучением, едва держась на ногах. Ненавидел боль от ожогов на всем теле и слабость от влияния чуждой ему стихии.
К утру боль отступала, ожоги исчезали, а ночью все начиналось сначала.
Со временем Скальде научился вспоминать о тех месяцах в Лашфоре, проведенных с дедом – холодным, безжалостным, а порой и жестоким тальденом, без содрогания и сейчас, когда огонь яростно его жалил, Ледяной этого почти не чувствовал. Единственное, что он испытывал – злобу и страх, навязанные ему драконом. И свое собственное – тревогу, ведь он намеренно делал себя слабым и уязвимым сейчас, когда миру так нужны Хранители.
Поняв, что зверь внутри затихает, Скальде в последний раз заставил ленты пламени расстелиться по воздуху, в последний раз позволил огню с яростным шипением обжечь ему кожу, оставляя кровавые раны на груди и раскрытых ладонях, а сорочку превращая в тлеющие ошметки. А потом пламя, покорное его воле, втянулось в оскалившуюся обугленными поленьями пасть камина и затаилось где-то в тлеющих углях.
В ожидании нового разрешения напасть.
Я обожаю спать. Но еще больше я люблю просыпаться. В компании одного снежного красавца. В идеале – в компании обоих своих красавцев, но, видимо, дрыхнуть до полудня не входит в привычки Скальде. Чего нельзя сказать о ее лучезарности. А жаль! Мог бы хотя бы в честь нашей второй по счету свадьбы поваляться со мной в кровати. Медовый месяц – вот чего нам не хватает! Интересно, а у императоров они вообще бывают?
– И как мы сегодня поживаем?
Попытка обнять и притянуть к себе пушистую тушу кьерда с треском провалилась. А я, обессиленная этой самой попыткой, повалилась на кровать и принялась чесать своего ленивца за ухом, в ответ на проявление ласки со стороны хозяйки изволившего приоткрыть аж целый один глаз. Который его пушистость тут же закрыл обратно, всем своим видом показывая, что ему все это сюсюканье и даром не надо.
Ну знаете ли…
– Снежок! Я, конечно, все понимаю… Но если уж меня простил и помиловал дракон, магически запрограммированный на непрощение, то тебе пора и подавно! Ты так не считаешь?
Судя по ленивому взмаху хвоста (будто назойливую муху от себя отгонял), кьерд так не считал.
– Только не думай, что я от тебя отстану, – предупредила Герхильда-младшего.
Нетушки, сдаваться точно не собираюсь. Тем более что, размышляя о странном поведении Снежка, я вспомнила, что уже где-то читала о подобном. Когда искала способ разорвать нашу с ним привязку. Еще бы вспомнить, что именно в той книге говорилось о котячьей апатии и как она называлась. Книга, а не апатия.
Не желая больше бездельничать и бездействовать, решительно откинула одеяло. Сейчас же пойду знакомиться с библиотекой этого маленького уездного замка. Тем более что все равно до послеобеденных сражений делать мне здесь нечего.
Это я так считала… Наивная, наивная, Аня. Больше часа ушло на одни только сборы и прихорашивания: оказывается, ее лучезарность на второй день турнира должна была выглядеть еще более эпатажно, хоть сомневаюсь, что такое вообще возможно. Следующий час пришлось убить на завтрак с фрейлинами и попытки от них отвязаться.
Нет, девчата, я так не играю. Если мне каждый день придется изгаляться, чтобы с вами с утра до вечера не тусоваться, боюсь, я еще до коронации уйду на пенсию. Покажу, так сказать, наглядный пример старейшинам.
С горем пополам отделавшись от жаждущих пообщаться со мной топ-моделей (судя по нездоровому блеску в глазах, тоже о Земле собрались пытать или, как вариант, выяснять, где это мы вчера пропадали с Герхильдом), я отправилась в библиотеку, по пути решив наведаться к Крейну. Отыскать покои больного труда не составило: здесь каждый, будь то слуга, стражник или придворный, стоило только поманить пальцем, бежал ко мне, спотыкаясь и падая, готовый выполнить любой каприз ее лучезарности.
Нет, пожалуй, с пенсией до коронации я погорячилась. Но это не отменяет того факта, что надо что-то делать с фрейлинами! Вот почему за Скальде не бегает табун разряженных девиц? Впрочем, пусть лучше не бегает. Ему вполне хватает стаи советников, а у меня запасы нервных клеток, знаете ли, не бесконечны.
С другой стороны, может, и стоило прихватить с собой в библиотеку манекенщиц. Почитали бы о кьердах вместе. Хоть какая-то была бы польза от этих бездельниц.
Мысли о снежных фрейлинах и назойливых котах (вернее, наоборот) выветрились из головы, стоило переступить порог герцогской спальни и увидеть самого герцога, лежащего на широкой кровати. Даже в полумраке лицо его казалось необычайно бледным, осунувшимся, каким-то постаревшим. Сорочка на груди была распахнута, и сквозь темную поросль я различила непонятную вязь, наползающую на руки и шею. Вот только это была не татуировка, а яд, роковым узором отпечатавшийся под тонкой, точно пергаментной, кожей.
Не знаю, мог ли Блейтиан, погруженный магами в сон, меня услышать. Наверное, нет, но я все равно старалась двигаться как можно тише. Встала в изножье кровати, обняла витую колонну балдахина, щекой прижавшись к теплому дереву, и замерла, вслушиваясь в едва различимое, рваное дыхание мужчины.
Как же он все-таки похож на Воронцова… Вздрогнула, вдруг задавшись вопросом, а что бы сейчас испытывала, если бы это был не Крейн, а Леша.
– Его светлость умирает, – раздался за спиной сухой, ничего не выражающий голос мага.
Я резко обернулась, с трудом подавив в себе желание перекреститься и торопливо прочитать какую-нибудь молитву, а может, выкрикнуть: «Сгинь, нечистый!»
– И, боюсь, нам так и не удастся с ним поговорить. – Старейшина приблизился бесшумно, как будто подкрадываясь. – Я каждое утро и каждый вечер сюда прихожу. Надеюсь. Жду.
– Вы только об этом переживаете? – усмехнулась тихонько. – Что не сможете его допросить?
– А вы? – пытливо посмотрел на меня советник.
– Мне жаль его. И это все, – добавила с нажимом, пока Тригад не навоображал себе тагр знает что.
– Вы слишком жалостливы… Аня.
Мое имя он произнес после короткой паузы. Видимо, так и не нашел в себе силы назвать меня лучезарностью.
Я тоже решила особо не церемониться:
– А вы – жестоки и беспринципны.
– Талврина тоже будете жалеть и просить своего мужа о помиловании? О помиловании его и всей его семьи.
– При чем здесь его семья? – нервно переспросила я.
Старик передернул плечами.