Но как уж оно бывает, все происходит совсем не так, как ожидалось. Франтишек сравнительно гладко решает задачу на правила Эвклида и никак не может взять в толк, почему все трое экзаменаторов стоят над ним с напряженным выражением лиц. Бывший артиллерийский офицер — в какой-то полувоенной форме, на нем офицерские брюки цвета хаки, зеленая гимнастерка и зеленый засаленный галстук; на бывшем узнике концлагеря — костюм, сохранившийся, видимо, со студенческих лет, учитель еще не успел завести новый. Он напоминает Франтишку актера-любителя перестарка, который должен играть в спектакле роль гимназиста и для этого меняет голос. Одна лишь девица выглядит нормально, хотя и она переняла от своих коллег выражение напряженности.
Математика — последний предмет на экзамене, и, после того как Франтишек устно обосновал свой вариант решения задачи, артиллерист не выдерживает и в тишине, в которой чувствуется облегчение, говорит:
— Слава богу, прямо камень с сердца!
Франтишек, привыкший искать в словах учителей скрытый смысл, наивно спрашивает:
— Почему?
И экзаменатор, отнюдь не привыкший говорить со скрытым смыслом, отвечает правду:
— Потому что мне было бы здорово досадно, если б именно ты провалился и нам пришлось бы выгнать единственного парнишку из рабочей семьи.
Впервые за все время своей карьеры в гимназии слышит Франтишек слова, в которых нет ни угрозы, ни издевки.
Так бывает, когда ждешь удара, а тебя погладили. Франтишку страшно захотелось немедленно сделать что-нибудь такое, чтоб показать, до чего нравится ему этот человек в полувоенном. Но ничего такого ему в голову не приходит, и он только улыбается, благодарно и глуповато.
— В какой же области хочешь ты продолжать учебу? — приготовился записать учитель.
Франтишек посмотрел на артиллериста и во внезапном озарении, полагая, что доставит этим приятное симпатичному математику, выпалил:
— В технической!
Так решилась вся его дальнейшая жизнь.
Невероятно, но факт. Решение пришло не как следствие долгих мучительных размышлений на уроках математики или во время бесконечных прогулок по историческим местам Праги, оно не вытекало из реминисценций о прошлом, из жажды постичь непостижимое, оно всплыло на гребне нежданной, неуловимой, неконтролируемой и неуправляемой волны благодарности. Несомненно, нет нужды подчеркивать, что было это решение колоссальным недоразумением, следствием весьма проблематичного отожествления математики с техникой. Но, как говорится, будущему поверять опрометчивые поступки настоящего.
Экзамены закончены, но ученики кварты озадачены: результаты, оказывается, вывесят в вестибюле позднее, к концу каникул.
Неумолимая эпоха, с удручающей регулярностью вносящая что-нибудь новое, небывалое, неслыханное, не остановилась на экзаменах в кварте. Нет, буквально за несколько дней до конца школьного года, когда уже прошел педсовет и выписаны табели, она преподносит еще один сюрприз: добровольные бригады в каникулярное время.
Хотя эта новость прямо-таки просится, чтоб ее приняли такой, как она есть, без всяких идеологических хитросплетений, а просто, на уровне мышления четвероклассников, как некую перемену, а главное, возможность подработать немного денег, на самом деле все происходит не так. Даже это обычное, как покажет время, дело неразумным людям понадобилось изложить неразумным образом.
Классная руководительница объявляет о приглашении в добровольную бригаду в следующих выражениях:
— Вы только что подверглись экзаменам, от результатов которых зависит ваш перевод в квинту. Я, конечно, не имею права никого принуждать, но обращаю ваше внимание: для тех, кто рассчитывает продолжать учиться в гимназии, участие в бригаде — в их собственных интересах.
Один раз Франтишек уже принял участие в таком мероприятии, устроенном дирекцией гимназии. Было это, правда, не во время каникул и не связывалось с переходом в старшие классы, но тот воскресник запечатлелся в его памяти.
Он проводился, видимо, по указанию сверху: только этим и можно объяснить, что на одно-единственное свекловичное поле — дело было на исходе весны, в пору прореживания свеклы, — не долго думая, без какой-либо организованности, ринулась вся гимназия. От ребятишек десяти-одиннадцати лет до восемнадцати-девятнадцатилетних молодых людей.
Государственное хозяйство, попросившее помощи, на такое рвение не рассчитывало. Гимназисты десятками, сотнями слонялись по полю, не обращая внимания на посадки, не обращая внимания на согнутых женщин, рыхливших мотыгами почву вокруг нежной ботвы. Новые и новые толпы учащихся валили на поле, подобно саранче. При виде работавших женщин старшие, уже нюхнувшие латыни, восклицали: «О женщины, женщины! Ave feminae!»[28] Управляющий метался среди гимназистов, пытаясь всучить им мотыги и вызвать хоть какой-то интерес к работе у этих высокомерных невежд.
В конце концов весь этот маскарад разогнал кто-то из Национального комитета, заставив равнодушных педагогов под угрозой вызвать милицию удалить с поля это взбесившееся стадо подростков и отправить восвояси.
Отбытие было торжественным. Старшеклассники, приехавшие в собственных автомобилях (гимназия располагалась в квартале богатых вилл), натолкали в них, сколько вошло, народу. Клаксоны гудели, звенели песни, раздавались взрывы разных химических веществ…
Однако, хотя апокалипсический образ того воскресенья до сих пор не изгладился из памяти Франтишка, вовсе не это подвигло его вслед за неизменными «да» на вопрос математички об участии в бригаде ответить «нет». Причина у него совсем другая, простая, хотя и не лишенная романтики.
Его отказ вызвал волнение. Математичка сбита с толку. Она сказала только:
— Каждый кузнец своего счастья. Вы вредите сами себе. Но не школе.
И она перешла к следующим фамилиям, чтоб записать по порядку очередные «да», «да», «да». И все же она не могла успокоиться.
— Не откроете ли вы все-таки, где вы собираетесь провести каникулы?
На что Франтишек ответил только:
— В палатке.
Ни за что не желают сходить с его языка дальнейшие объяснения. От него этого, в общем-то, вроде и не требуют, но атмосфера в раздраженном классе такова, что было бы очень желательно услышать от него больше. Но господи боже ты мой, как объяснить им то непонятное, странное, фантастичное, что придумала французская тетка? Да и зачем отнимать время у математички, которая должна за этот урок не только добиться стопроцентного участия в каникулярной бригаде, но и преподать хоть что-нибудь из математики! За несколько дней до конца школьного года эффективность уроков, естественно, сомнительна, тем более в кварте, где все поглощены мыслями о том, что будет с ними дальше. Но фантазия у математички так скудна, что заполнить урок иными средствами она не в состоянии.
Франтишек выдержал характер не только до конца урока, но и до конца учебного года, этого решающего года, когда он в какую-то долю секунды принял решение, определившее всю его жизнь.
В первую неделю июля Франтишек в составе экспедиции, организованной французской теткой, отправляется в Чешское Среднегорье — в те места, которые обе ветви его семьи покинули в тягостные для страны времена, когда решалась дальнейшая ориентация Чехословакии.
Несмотря на невероятные трудности, переживаемые после второй мировой войны довольно сильно пострадавшим государством, оно, надо сказать, в высшей степени корректно отнеслось к сотням семей репатриантов. А так как фамильной чертой Франтишковых родных была способность принимать скоропалительные решения, то французская тетка тотчас по возвращении на родину сразу и решилась. Стоило чиновнику комиссии по репатриации вскользь упомянуть о нехватке рабочих рук в шахтах — и семья тетки выбрала местом жительства шахтерский город Лом, неподалеку от Моста, в Северной Чехии.
Если решение Франтишка было непродуманным, то решение тетки казалось парадоксальным. В двадцатые годы, после подавления забастовки сельскохозяйственных рабочих, ее семья, лишенная средств к существованию, отданная на произвол приказчиков, управляющих, надсмотрщиков, сборщиков налогов и советников экономики (причем самой тетке еще грозили суд и тюрьма), эмигрировала в Лотарингию. Там муж ее, сельскохозяйственный рабочий, а точнее — конюх, сделался шахтером.
Существует какая-то закономерность. Дайте семье бедняка выбирать из тысячи возможностей — она выберет худшую. Дядя заболел туберкулезом, семья снова очутилась на мели, и тогда они перебрались на юг, под Марсель, тетка пошла на табачную фабрику, подрабатывая изготовлением искусственных цветов, дядя нашел работу на велосипедном заводе. Но вскоре они сумели арендовать небольшую ферму, что, конечно, было ближе их простым деревенским сердцам.
И вот теперь с упорством, достойным более разумной цели, дядя четверть века спустя снова стал работать под землей. А тетка — хотя поселили их в элегантном маленьком коттедже, будто бы принадлежавшем раньше штейгеру-немцу, с крошечным садиком, где тетка выращивает только салат, так как вся семья была помешана на французской кухне; хотя никто не мешал тетке изготовлять бесчисленные кладбищенские венки из сотен ужасающе мертвых искусственных цветов и, к полному отчаянию Франтишкова семейства, непрерывно посылать их на могилу родителей, умерших вскоре после войны, накануне возвращения теткиной семьи из Франции; хотя муж зарабатывал столько денег, что у тетки кружилась голова, — тетка тоскует по местам, где она родилась, вышла замуж и произвела на свет первого ребенка — впрочем, еще до свадьбы.
Нет, тетка вовсе не намерена бахвалиться в родной деревне своим знанием света — ей бы просто почесать язык с теми, кто ходит за коровами и лошадьми, кто работает на хмельниках, в абрикосовых и черешневых садах. И в голову ей втемяшивается идея, достойная легкомысленной француженки. В один прекрасный день, отправившись в соседний Мост, она возвращается с такими покупками, что и ей самой, и шоферу такси приходится изрядно попыхтеть, пока они все выгрузили.