Подрядчик этот всю жизнь до того был занят строительными делами по всей округе, что из всех жителей Уезда, куда он переехал, женившись на местной, знает только добровольцев, возводивших сокольский клуб; он сам и спроектировал эту пристройку, и поставлял материал для нее со своих складов. Вследствие сказанного он единственный пал жертвой оптического обмана, вызванного костюмами, взятыми напрокат, и принял людей, явившихся усладить его музыкой и танцами, за истинных представителей рабочего класса.
И он плясал до изнеможения — вилла в двенадцать комнат того стоила, — а липкую, выдохшуюся жидкость глотал с видом высочайшего наслаждения. А вот заплатить-то забыл — вернее, не знал, что за это сомнительное снадобье полагается платить. Не помогли никакие жесты переряженной уборщицы вагонов, ни нарочно положенная на виду купюра на подносе. Подрядчик просто не догадался, и ряженые ушли от него несолоно хлебавши.
Заведующий школой Заградничек, с самого начала дожинок решивший никому не открывать и не ронять своего достоинства плясками на пыльной дороге, что вьется вдоль сточной канавы, эту внутреннюю борьбу проиграл. Он прекрасно знал цену и «стражникам», и шатающейся фигуре с красным зонтиком. Одного он не знал: как относится к маскараду Национальный комитет, местная организация компартии или кто там еще руководит деревней при новом режиме. В конце-то концов, маскарад разрешен, а фигура с зонтиком, с какой стороны ни возьми, рабочий класс. Неважно ведь, сколько времени в году он работает; но когда голод гонит его мести двор или пилить дрова, тогда — да, тогда он занимается физическим трудом.
И Заградничек пляшет среди заносов пыли, а наглотавшись ее, споласкивает горло упомянутой тепловатой жидкостью. И платит — не мало и не много. Старый деревенский учитель, он знает, что полагается.
Затем славящие дожинки добираются и до длинного ряда больших усадеб. Первые две пусты, в остальных только мелькнет за занавеской женское лицо, доказывая, что в доме кто-то есть, однако дверь нигде не открывают. Злорадная судьба обещала, казалось бы, удачу во дворе мелкого крестьянина Моравека. Черные фанерные лошадки на воротах словно весело кивали друг другу. Входите, входите! Калитка открыта. Веселье разом вспыхивает с новой силой. А то уж казалось, что воодушевление, вызванное добрым почином у бывшего национально-социалистического руководства, а ныне всего лишь начальника станции, постепенно иссякает. Музыканты заиграли, пьяница с зонтом пошел выписывать кренделя, «стражники», бряцая саблями, заскакали по двору, а переряженные женщины вошли в темные сени. И в ту же секунду с диким визгом вылетели обратно, роняя с подноса стопки прямо в навоз.
— Там, там… висит! — кричали они, перебивая друг друга.
Франтишек Моравек не перенес утраты мохноногих лошадок, которых лично отвел в общественную конюшню несколько дней назад, и повесился в сенях своего дома.
А красный зонт все еще подскакивает около свиного закута, где хрюкают свиньи, среди важных гусей, глупых кур, старательных уток. И «стражники» еще гоняют по двору. Ужасная новость не сразу доходит до отуманенных алкоголем мозгов. А когда она дошла — все выкрадываются со двора, молчаливые, пришибленные, словно виноватые.
Похоронное шествие в шутовских нарядах бесшумно рассеивается по многочисленным закоулкам старой деревни. Жутковатым гротеском завершается вековая традиция…
После дожинок у отца Франтишка начинается отпуск. Это тоже нечто непривычное. Если мерить меркой более поздних времен, довольно глупым покажется, что жители Уезда или вообще не брали отпусков, а если и брали, то для того, чтоб работать в других местах: помогали женам в полевых работах, на уборке или прополке свеклы, при посадке или копке картофеля, в хлевах… Год являл собой непрерывную череду рабочих дней без намека на исключение.
На второй же день отпуска Франтишков отец поджидал у коровника свою жену. Встретившись, оба двинулись домой переодеться в воскресное платье, ибо собрались они в официальное учреждение. День так хорош, что в лучах сентябрьского солнца даже Уезд может показаться уютным местечком. Опавшие листья источают пряные запахи. Кусты снежноягодника обсыпаны белыми шариками, которые дети, насадив на прутики, резкими взмахами разбрасывают по дороге. Перед домиками яркими красками цветут бессмертники. Необычайно пышные соцветия с дешевым запахом обыкновенной травы выгнали георгины. На всех дорогах рассыпаны желтая солома, сплющенные, как в гербарии, колоски ржи, пшеницы, овса. Дети и старушки уносят домой большие пучки собранных колосьев.
Захватив сберкнижки, родители Франтишка, одетые празднично, первым долгом направляются в сберкассу.
— Люди, вы нас разорите! — вздыхает кассир. — Сговорились вы все, что ли?
Ибо в местное отделение сберкассы, открытое только три дня в неделю — по понедельникам, субботам и воскресеньям, — сегодня с утра непрерывной цепочкой тянутся жители Уезда. Отсюда они отправляются в Национальный комитет, где в присутствии председателя, секретаря, директора госхоза и нотариуса вносят деньги за участок. После этого, уже на улице, люди собираются в кучки, стоят, обсуждают — правильно ли поступили, а может, нет? Сами себе они кажутся очень солидными особами, потому что впервые в жизни приняли серьезное решение, — и в то же время неопытными; и в них возрастает опасение, что они здорово попались. До сей минуты вся жизнь их была совершенно незначительна. Никогда им не представлялась возможность сделать хоть что-то, что требовало бы обдумывания. Разве что женитьба, переход от одного хозяина к другому, из одного государственного имения в другое. Никто из них не знает, как строится собственный дом, из чего его возводить. До этого момента они привыкли делать то, что им скажут. Скажут возить навоз — возят до тех пор, пока не скажут возить щебень.
После обеда все вышли осмотреть свои участки. На просторах полей, покрытых стерней, за деревней, в направлении к станции, люди кажутся себе потерпевшими крушение. Место-то вроде далековато от деревни, от лавки, и до трактира далеко, и до школы, и от дороги в стороне… Неразвитость пространственного воображения делает их беспомощными в этом желтом поле, которое замыкают вдали бледно-красные стены металлургического комбината «Польди», или «Польдовки», как они его называют. Участки, на которых обитатели Новых домов, Жидова двора, Леска и Казармы вознамерились жить в просторных комнатах с большими окнами, в домах с красными крышами, окруженных садиками, где много деревьев, грядок с клубникой и овощами, много цветов, обозначены колышками.
Здесь, посреди убранного, пустынного поля, где гуляет ветер, жители Уезда напоминают недовольных израильтян, которых Моисей вывел из египетского плена. И если те вздыхали по египетским горшкам, полным еды, то этим вдруг начинает казаться, что и под крышей Жидова двора живется не так уж плохо и, если не быть чересчур требовательным, можно вполне прилично жить и в Казарме.
И люди ходят от участка к участку, нервно смеются, потом начинают рассуждать разумно: сперва надо огородить свой участок забором да вырыть колодец. Потом вскопать землю, разровнять ее граблями, посадить деревца. А между ними посадить картошку, посеять свеклу и мак. Наметив, таким образом, последовательность работ, все сразу повеселели.
Родители Франтишка долго искали свой надел. Он оказался в самом центре. Сначала они испугались, что и теперь не избавятся от соседей, от их прихотей или дурного настроения, от детских драк… Слишком близким кажется им расположение других участков. Но это просто потому, что глаза их не в состоянии увидеть будущую улицу. Потом мать обошла все четыре стороны квадрата и сказала:
— Нет, наверное, это мне все-таки снится. За всю жизнь впервые у нашей семьи будет жилье, в котором все поместятся!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
«Тем, кто ездит на занятия из-за города, нипочем не кончить институт!»
Такую фразу произнес однажды на лекции в Химико-технологическом институте ассистент в белом халате.
Франтишек, вечно невыспавшийся и усталый, повторяет ее каждый день. Это для него волшебная формула, заклинание; оно должно все изменить, когда, убедившись в его верности, он произнесет его вслух. Образ жизни, столько лет казавшийся Франтишку вполне нормальным, вполне сносным, никогда — очень уж плохим, но и никогда совсем хорошим, в свете этой фразы явился вдруг совершенно абсурдным, этакой бесконечной цепью ненужных затруднений, которые все вместе и каждое в отдельности порождала, порождает и будет порождать необходимость ежедневно ездить в город на поезде.
Оглядываясь на длинный ряд лет, уже переваливший десяток, Франтишек вдруг сам себе показался идиотом. Мелкие, незначительные эпизоды, автоматически осевшие в памяти и вспоминаемые с улыбкой, приобрели чуть ли не символическое значение.
Скажем, демонстрируется где-то в предместье Праги фильм, о котором говорят, что это интересный фильм и видеть его совершенно необходимо. На данном этапе своего существования молодые люди до сих пор убеждены, что просмотр фильма, спектакля, прочтение нашумевшего романа или поэтического сборника поможет им разгадать кое-какие тайны жизни, возникающие в подавляющем большинстве случаев вследствие самых обычных, самых банальных недоразумений.
Если бы, скажем, Франтишек, еще в гимназии выбравший технический уклон, не обнаружил никаких способностей к математике, химии, начертательной геометрии, он все чаще и чаще попадал бы в безвыходное положение. Вряд ли вспоминал бы он атмосферу того дня, когда столь опрометчиво принял решение. Но можно без всяких сомнений утверждать, что причины жизненных неудач и невероятных трудностей он стал бы искать в чем угодно, только не в том изначальном недоразумении. Вероятно, он стал бы искать аналогию между собой и теми из знаменитых людей, которые, как и он, проваливались по математике, и полностью отождествлял бы себя с героями романов, фильмов или спектаклей, которым судьба наносила жестокие удары. В конце концов, все битые чувствуют себя одинаково, и неважно, за что человека бьют — за то ли, что он решил изменить ход истории в самый неподходящий момент, или за то, что проспал и не явился на важное заседание.