К счастью, приятель Франтишка обладал ярко выраженными способностями к точным наукам и успешно противостоял козням тех, для кого школьная реформа была бельмом на глазу. Но так как в отличие от Франтишка, который каждую минуту должен был отстаивать свое право на жизнь, приятель его вырос, не зная никаких забот, то в конце концов он не уберегся от сетей опытных интриганов из числа преподавателей, предоставив тем самым Франтишку случай внести в нарождающуюся дружбу такой вклад, о каком молодые сердца не забывают даже через много лет.
Учащиеся квинты, сексты, септимы и октавы порой прогуливали уроки. Эта практика была неизменной, неистребимой, ее не в состоянии были подорвать ни самые симпатичные отчеты директоров перед школьными отделами Национальных комитетов, ни рапорты председателей школьных организаций Союза молодежи своим районным властям. Учащиеся собирали макулатуру, цветные металлы, ездили на уборку хмеля, старшие еженедельно отправлялись на воскресники в кладненские шахты, назначались вожатыми нарождающейся Пионерской организации, в составе культбригад обеспечивали «художественную часть» торжественных собраний в школе и вне школы — и прогуливали уроки.
Этот стереотип следовало сломать. Со стороны дирекции были предприняты попытки, и слабые, и очень энергичные, использовать для ликвидации безобразия Союз молодежи, который, в представлении некоторых педагогов, возник как сообщество доносчиков с единственной задачей — укреплять положение учителей и углублять разрыв между членами союза и немногими учениками, не вступившими в него.
Попытки эти, разумеется, потерпели крах. Единственным результатом явилось своего рода регулирование прогулов: старосты классов вели учет прогульщиков и старались уговорами воздействовать на тех, кому, по их мнению, грозило разоблачение.
Дело Франтишкова приятеля возникало постепенно, как-то само собой, развиваясь на протяжении довольно-таки большого отрезка времени.
Вскоре после начала последнего года в гимназии этот приятель решил однажды уклониться от контрольной по математике и не явился в тот день в школу. Уже одно то, что причиной такого поступка была математика — предмет, которым он владел в совершенстве, — позволяло предугадать, какая из всего этого выйдет чепуха. Во избежание возможных недоразумений приятель Франтишка еще накануне заявил об этом молодой математичке и классной руководительнице в одном лице, мотивируя свое завтрашнее отсутствие необходимостью присутствовать на похоронах бывшего одноклассника по начальной школе. В наши дни он, несомненно, придумал бы автомобильную катастрофу, но в те времена смерть вследствие автомобильных аварий была редчайшим исключением. Поэтому приятель Франтишка умертвил своего бывшего одноклассника совершенно естественной смертью — порок сердца.
Итак, в роковой день, выражаясь литературно, приятель Франтишка пропустил занятия в школе, на что не обратили внимания ни педагоги, ни соученики, а с течением времени забыли об этом и все заинтересованные. В том числе сам прогульщик.
Все шло спокойно вплоть до какого-то совершенно незначительного родительского собрания. А на этом собрании классная руководительница задала отцу Франтишкова приятеля невинный вопрос:
— Пан Моравец, не скажете ли вы, кого это недавно хоронил ваш сын?
Отец тщетно старался вспомнить, наконец ответил так:
— Насколько мне известно, ни на какие похороны он не ходил. Но в свою очередь скажите, почему вы об этом спрашиваете?
Пан Моравец, человек с богатым жизненным опытом, с одной стороны, не желал выглядеть дураком, а с другой — как-нибудь повредить сыну.
Классная руководительница, еще не связавшая концы с концами, да к тому же не помнившая точно, был или не был Моравец-младший на контрольной по математике, лишь легкомысленно тряхнула головой:
— Да просто, кажется, он что-то говорил о каких-то похоронах…
После этого очень долго царили тишь да гладь. Отец Франтишкова приятеля был очень занятой человек, и раз классная руководительница не поставила похороны в связь с каким-либо проступком сына, то и он не видел причин усложнять себе жизнь этим вопросом.
Но вскоре тишь да гладь всколыхнуло письменное приглашение Моравца-отца в школу, и здесь директор в присутствии классной руководительницы заявил ему, что сын его совершил нелепый и непростительный обман, неслыханный в практике народно-демократической школы, — обман, бросающий на эту школу самую черную, самую гнусную тень. С какой стороны ни рассматривай этот поступок, он, директор, не видит никакой возможности вынести снисходительное решение. Дело, естественно, будет рассмотрено на специально созванном для этой цели педсовете в присутствии — тут директор сделал долгую, многозначительную паузу, — в присутствии председателя классной организации Чехословацкого союза молодежи, который, несомненно, осудит столь неслыханное нарушение школьной дисциплины.
Этим председателем был Франтишек.
Моравец-старший хранил ледяное спокойствие, чем совершенно вывел из равновесия директора — многоопытного пожилого практика с самыми учтивыми манерами.
— Что ж, остается только ждать решения педсовета. Впрочем, я хотел бы еще сказать вам, что именно я навел вас на след проступка моего сына.
— Благодарю, этот факт был мне известен, хотя я не понимаю, к чему вы его подчеркиваете.
Оба господина, как мы видим, не отступали от дипломатического протокола.
— И смею вас заверить, — продолжал директор уже с сильным раздражением, — что народно-демократическая школа никого зря обижать не станет, но в то же время она не собирается прощать обманщиков, которые не ценят преимуществ, предоставляемых рабочим классом всем, независимо от социального происхождения. Лично я буду настаивать на исключении.
— Я же могу лишь надеяться, что педагогический совет даст справедливую оценку проступку моего сына.
Только после этого разговора вся история — да и то далеко не сразу — стала достоянием гласности, а тем самым казусом, или «делом».
Исключение из гимназии всегда вещь серьезная, но, несмотря на это, многие ученики из других классов ничего не знали вплоть до объявленного педсовета. А когда узнали, тех, кто потрусливей, охватил ужас перед всевластием педагогов, которые так подчеркнуто требовали от учеников товарищеского к себе отношения и неуклонно настаивали на обращении «товарищ», и вот эти же самые демократы с таким непостижимым коварством расправляются с учеником, которого с первых же его шагов по коридору гимназии принимали сдержанно и настороженно.
В день педсовета в класс явилась классная руководительница вместе с директором. Публично осудив проступок Моравца-младшего, они зачитали параграф школьного устава, который дает школе право в таких случаях исключать нарушителей. Под конец они заявили, что ожидают полного одобрения со стороны коллектива класса, хотя и не обязаны руководствоваться его мнением, и в ожидании такого одобрения приглашают председателя классной организации Союза молодежи, Франтишка, на заседание педсовета, назначенное на шесть часов вечера.
Войдя в шесть часов в учительскую, Франтишек с удивлением увидел, что у преподавателей — по крайней мере в этом помещении — нет другого дела, кроме как переносить с места на место классные журналы, вынимать одни тетрадки из отделений на полках и вкладывать туда другие. Появление Франтишка учителя восприняли с наигранной нервозностью. При виде ученика, позволившего себе шататься по учительской в неурочное время, то один, то другой сначала изображал возмущение, затем, подняв брови, строил гримасу, после которой всякий здравомыслящий человек ожидал бы слов: «Ach, so!»[35] — и снова, только уже с большим рвением, возвращался к прерванному занятию, словно желая поскорей наверстать минуты, потраченные на то, чтоб сообразить, чего, в сущности, ищет здесь этот ученик.
Педагогический совет открыл директор; развив то, что он уже говорил в классе, он добавил в заключение, что школа, приуготовляющая молодое поколение для социализма, обязана решительно избавляться от пережитков всего того, что оставила в нас лицемерная буржуазная мораль. Списывание, подсказки, прогулы — все эти пережитки должны быть искоренены немедленно.
— Буржуазная мораль — это лень, пассивность и безделье, что весьма соблазнительно для молодежи. Если мы вовремя не удалим их носителей из рядов учащихся — каким станет будущее поколение?!
Сей риторический вопрос директор произнес в полной тишине; она длилась и после того, как он закончил, пока не стала наконец тягостной. Директору пришлось несколько раз взывать к «товарищам» с предложением высказаться. И тут Франтишек со стыдом поймал себя на том, что замечтался — и это в то самое время, когда всерьез решалась судьба его приятеля!
От речи директора он не ждал ничего нового, а темнота за окнами, в которой мигали далекие огоньки, протяжное, ни на что не похожее взвывание останавливающихся и трогающихся с места трамваев, их дребезжащие звонки — все это напоминало о том, что близится рождество. С горько-сладким чувством покосился он на свое вечное перо, которое от долголетнего употребления свернулось набок. Первый подарок, полученный им, когда он был принят в приму гимназии имени Бенеша. И единственный. Запах эбонита, смешанного с запахом чернил, он не забудет никогда. Сестре тогда подарили тяжелую деревянную куклу, какие изготовлял и дешево продавал местный колесник. Для него-то рождество было куда щедрее! А братья получили кубики с картинками и игру «Вверх-вниз».
— Я согласен с товарищем директором, который настаивает на исключении, — ворвался в мысли Франтишка скрипучий голос преподавателя физической культуры — он, как и большинство педагогов, внезапно ощутил вкус той огромной власти над учащимися, которой облекло его государство, и поспешил подкинуть от себя горстку зерна в мельницу, чтоб со временем получить свою долю мучицы.
Горько-сладкое чувство, охватившее было Франтишка, начало рассеиваться.