— Не верю я, что все ваше время занимают лекции, практические занятия да семинары! И не пытайтесь меня переубедить!
Трудно отвечать на столь авторитетные слова, и не только отвечать, но вообще как-то на них реагировать. Поэтому Франтишек промолчал.
В комнате, которую он отныне будет делить с приятелем, две металлические кровати, большой стол, книжный шкаф со специальной литературой, гардероб, патефон. Балкон во двор, на балконной двери белая занавеска до пола, покрытого зеркальным паркетом, на который брошен мягкий красный ковер.
Франтишку жарко и душно. Это оттого, что он не привык к центральному отоплению. Он распаковал вещи, поставил на полку свои книги и тетради, и тут обоих пригласили в гостиную на чашечку кофе.
Мерно колышется беседа на зеленых волнах гостиной, отец приятеля все время старается перейти на более непринужденный тон. Пожилым людям всегда трудно найти нужный тон в разговоре с молодыми.
— Гимназические, а затем студенческие годы — самая прекрасная пора в жизни…
Франтишек позволяет себе возразить, он никак не может разделить эту точку зрения, столь упорно отстаиваемую и повторяемую десятилетиями, но все его возражения — как об стенку горох.
— Вступление в практическую жизнь приносит с собой одни заботы, потому что тогда люди, как правило, женятся, и тут уж заботам не бывает конца…
Как будто «практическая жизнь» и неизбежная, роковая женитьба — нечто вроде первых из множества остановок на крестном пути к Голгофе! В ответ на замечание Франтишка, что люди ведь женятся по любви, отец приятеля бросает раздраженно:
— Э, любовь!..
Беседа за кофе происходит в двух тональностях, которые сменяют друг друга через равные промежутки времени. Это тональность бодрая и тональность озабоченная. Последнюю отец Франтишкова друга избирает, обращаясь к жене. В разговоре с ней он называет по именам известных министров, политических деятелей, писателей, журналистов. Словно все они члены одной семьи.
Но все на свете кончается — кончился и импровизированный прием. В последующие дни, недели и месяцы подобные приемы повторяются не слишком часто, к безграничной радости обоих приятелей. Впрочем, если б Франтишку пришлось выносить их ежедневно, он делал бы это с радостью: после первых дней жительства в Праге, отмеченных какой-то растерянностью, Франтишек все больше входил во вкус преимуществ, проистекающих от удобного расположения его нового жилища, и он охотно примирился бы с таким мелким неудобством, как общение с родителями друга. К тому же и мать и отец его часто уезжают, даже за пределы республики — явление в те времена чрезвычайно редкое, — и в распоряжении юношей остаются не только комната с двумя кроватями, кухня с мейсенским фарфором и гостиная с небольшими креслами зеленого плюша, но и уютная светлая спальня, где стоят две мягкие, белоснежные супружеские кровати, где в воздухе разлито особое благоухание, которое Франтишку, выросшему в Жидовом дворе, кажется смесью мужского одеколона и тяжелых дамских духов, знакомых ему по редким вылазкам в театры.
Стена возле супружеского ложа вся состоит из целой системы зеркал, полочек и ящичков с флаконами, баночками, тюбиками; в первый раз Франтишек даже испугался, когда, присев в ногах кровати, увидел себя в самых разнообразных ракурсах отраженным в зеркалах. Какой контраст с кабинетом, где надо всем доминирует письменный стол — его скорее примешь за предмет обстановки имперской канцелярии — и книжные шкафы с томами Научного словаря Отто, технического словаря, франко-чешского, немецко-чешского, англо-чешского, испано-чешского словарей, с томами «Капитала» Маркса и Собранием сочинений Ленина…
Частыми отлучками родителей приятель Франтишка пользуется, чтоб водить к себе девушек. Это смущает Франтишка, он не знает, как ему себя держать, когда он сталкивается в дверях ванной с полуодетой девицей, не знает, куда смотреть, заметив на стульях детали женского туалета.
Прошло немало времени, пока он сам отважился пригласить девушку, с которой познакомился в студенческой столовой и в которую сильно влюбился еще до того, как переехал к приятелю. Пригласил он свою пассию под сомнительным предлогом отметить какой-то маловажный зачет.
Об этом он заявил приятелю равнодушным тоном, хотя это простое дело было для него — как множество, как большинство простейших дел в те времена — настоящей маленькой драмой, вроде тех, что переживали люди, не знающие, как теперь правильно обращаться друг к другу, какими словами здороваться.
— Я пригласил ее на субботний вечер, — сказал Франтишек своему приятелю, спрашивая себя, как далеко простирается его право пользоваться чужой квартирой.
Но спрашивать себя об этом ему вовсе не нужно. Приятель и сам не собирается проводить субботний вечер в одиночестве. К нему в гости придет женщина старше его более чем на десять лет, то есть совсем взрослая, о которой он бредит уже полгода. Приятель Франтишка постоянно спорит с воображаемыми противниками, которые хотят разуверить его в этой любви или даже воспрепятствовать ей. Франтишек всегда краснеет, убеждая друга, что отношения с женщиной, старшей по годам, — самые прекрасные на свете. Родители друга решительно отказываются принимать от Франтишка какую-либо плату за квартиру, и он выплачивает свой долг такими вот ежедневными заверениями, хотя, во-первых, ему это совершенно безразлично, а во-вторых, у него нет никакого мнения на сей счет. Но он то снисходительно утешает друга, то выдумывает какие-нибудь аналогичные случаи.
— Вообще-то моя девушка не пражанка, так что, может, и не придет, — заранее готовится Франтишек к возможному разочарованию.
Но девушка приходит, и даже раньше немолодой партнерши приятеля. Это маленькая блондинка с длинными волосами и голубыми, чуть раскосыми глазами. Вид у нее такой, словно ей все время хочется спать, но держит она себя весьма непринужденно. Впрочем, между ее непринужденностью и той, какую обнаруживает старшая участница встречи, явившаяся вскоре, — диаметральная противоположность. Младшая трогает все предметы в квартире с таким видом, будто не знает их назначения и не догадывается, что может с ними случиться после того, как она их тронет. Когда она берется за водопроводный кран, нет никакой уверенности, что вода потечет, а стоит ей взглянуть на часы, замаскированные под мейсенскую тарелку с синими разводами, и никто не удивится, если они перестанут тикать. Но сделай все то же старшая, и каждому станет ясно, что вода потечет, часы не остановятся, бачок над унитазом сработает с грохотом, если потянуть за цепочку, и газ загорится фиолетовыми язычками, когда она повернет краник и поднесет к горелке спичку, и винные пятна сойдут, если она насыплет на них соли, и кровь отстирается, если она сразу намочит вещь в холодной воде.
Вот какая, несколько разнородная компания сошлась в комнате наших приятелей; и первые минуты знакомства протекали под знаком смущения. Франтишек — нравится это ему или нет — чувствует себя обязанным по возможности сглаживать все недоразумения, все углы, которые нарушили бы гладкое течение беседы. Это он тоже считает одной из форм платы за квартиру, которую от него не только не требуют, но даже отвергают.
Старшая из женщин — учительница чешского языка и пения, и Франтишек, которому опытные педагоги гимназии помогли стать хорошим психологом, моментально отметил про себя вертикальные морщинки в уголках ее губ и понял, как нелегко ей с ребятами переходного возраста, у которых ломается голос. Морщинки эти рассказывают, что в класс она приходит, заранее настроенная на раздражение, которое затем, дома или хотя бы вот сейчас, когда они сидят за столом, заваленным учебниками и заставленным бутылками вина, сменяется у нее состоянием настороженной покорности судьбе.
Поэтому, когда приятель открыл вечеринку, подняв вопрос, давно интересующий обоих юношей («интересующий» — слишком слабое выражение для их долгих ночных раздумий и разговоров о недавнем замечательном предложении деканата), Франтишек отозвался уклончиво. Приятель откупорил бутылку красного вина, разлил по красивым рюмкам с ножками, тоненькими, как стебли цветка, и, подняв свою, повернулся к Франтишку:
— За то, чтоб ты принял правильное решение!
— За сегодняшний вечер, — возразил Франтишек под звон рюмок: он заметил, что морщинки вокруг губ учительницы приняли положение, предвещающее недовольство.
— Не хочешь об этом говорить, — усмехнулся приятель. — Но ведь ты не можешь ничего иметь против того, чтоб я сказал нашим гостьям, что мы отмечаем не только зачет, но и твои надежды на ближайшее будущее!
Франтишек, немало удивленный тем, что разговор повернул на его личность и на его дела, пробормотал, что вообще-то отмечать нечего, так как, во-первых, ему еще ничего не предлагали официально, а во-вторых, он и сам не знает, примет ли это предложение, — до сих пор ему и в голову не приходила возможность работать в столице, да вдобавок в своем же институте.
— Поговорите, поговорите об этом, — вмешалась учительница. — Мы вам мешать не будем. У нас ведь свои проблемы, — обернулась она к девушке Франтишка, чем и вызвала первую тягостную паузу в разговоре.
Похоже на то, что Франтишку не так-то легко будет выплатить свой долг за квартиру — ведь именно такого поворота разговора он и хотел избегнуть. Он прекрасно понимал, как может чувствовать себя учительница с десятилетним стажем среди студентов на десять лет моложе ее и без всякого стажа; и он попытался разрядить напряженность открытием, что вот, мол, скоро рождество и зимние каникулы…
Но девушка Франтишка заинтересованно подняла сонные веки и, прежде чем заявить: «А вот меня это как раз и интересует», помедлила ровно столько, сколько потребовалось бы для произнесения слов: «Что вы, мадам, какие могут быть у нас с вами общие проблемы?!»
Оставалось только пояснить загадочный тост приятеля, что невольно отстраняло учительницу от участия в разговоре.
— В деканате мне предложили остаться ассистентом на кафедре. Не знаю. Это так неожиданно. Я-то представлял свое будущее несколько иначе.