— Но что же тут раздумывать?! — Сонливость мигом соскочила с лица Франтишковой девушки. — Я знаю студенток, они готовы замуж пойти, учебу бросить, родить ребенка, двух, трех, четырех — только б остаться в Праге!
Тут уместно заметить, что за все время существования пражских высших учебных заведений среди студентов не бывало еще такого нежелания покидать столицу, как в пятидесятые годы нашего века. Быть может, это объяснялось нежеланием разрывать узы дружбы, страхом перед одиночеством.
— Что ж, значит, я другого мнения, — пожал плечами Франтишек. — И вообще, сегодня мы этот вопрос не решим. Тем более что пани… — Франтишек, как вычислительная машина, в долю секунды нашел правильное обращение, — пани учительницу, боюсь, вряд ли могут занимать мои проблемы…
Не слушая уверений в обратном, он снова наполнил рюмки и быстро перебрал несколько пластинок в поисках нужной.
Во времена, когда танцевальная музыка в исполнении оркестра Карла Влаха звучала по радио один-единственный разок в неделю, да и то лишь полчаса, во времена, когда молодежные культбригады не знали других песен, кроме «Ехал Франта мимо садочка», «Go home, Ami, Ami, go home»[38], «Солнце скрылось за горою» и «Слава шахтерам, слава», песни из музыкальных спектаклей, еще не получивших название «мюзикл», таких, как «Сто дукатов за Хуана», «Прятки на лестнице» или произведения Ежека{57}, были неизменным аккомпанементом домашних вечеринок.
Прелестные песенки о любви, которая «средь танца цветок срывает померанца», и о благоуханных цветах шафрана понеслись из радиолы и быстро заглушили слова, под которыми могли таиться коварные камни преткновения. Томная музыка смазала разницу в возрасте, которая чуть было не испортила хорошее настроение. Вечеринка приобрела даже какой-то стиль, если, конечно, позволено говорить о стиле там, где не умеют различать вина по худшим, лучшим и великолепным маркам, а знают только, что вино — оно и есть вино. Элемент стиля внес приятель Франтишка, обнаружив у отца в шкафу — компания тем временем перебралась в зеленую гостиную — бутылку украинской горилки, на дне которой лежал стручок огненно-красного перца, а в холодильнике нашлись банки с крабами и устрицами. Все залюбовались пестрыми этикетками, украшенными причудливым орнаментом, французские слова на них были похожи на экзотических бабочек.
— Надо спросить у французской тети, известны ли ей эти деликатесы, — брякнул Франтишек, которого на этой стадии вечеринки оставила уже всякая принужденность.
Во времена, когда командировки в Дрезден, Лейпциг и Варшаву — редкость, о которой говорят с почтительным вниманием, неудивительно, что после такого заявления Франтишка в глазах присутствующих появилось голодное выражение и посыпались выкрики:
— У тебя родственники во Франции?!
— А ты к ним ездишь?!
— Они живут в Париже?!
Франтишка заставили рассказать о тетке с легкомысленными манерами, о дяде ростом гораздо ниже жены, что он восполняет чувством собственного достоинства и стремлением слыть мастером на все руки, хотя бы в таких делах, как истребление мышей и тараканов, откупоривание винных бутылок или приготовление домашнего пива из хлебных корок.
Но ведь во Францию-то ездят на Лазурный берег, по торговым делам или в «Мулен-Руж», а не для того, чтоб своими руками добывать уголь, доить козу или таскаться по белой пыли с тяжелой корзиной винограда за спиной…
Поэтому Франтишка выслушивают до того внимательно, до того вежливо, что ему уже не по себе, и он сокращает свое повествование, вынужденный признать, что консервы, привезенные из командировки, — знак отличия более высокий, чем, скажем, ленточка Почетного легиона или Чехословацкий военный крест. Тем более что пора спать.
В этом возрасте разговоры ведутся по простой схеме с двумя-тремя вариациями. Схема такова: воспоминания о собственных подвигах, в которых главные темы — алкоголь и школа, а также первые опыты курения, первые признаки отдаления от родителей; затем рассказы о знакомых, добившихся успеха в жизни, причем рассказчик намекает, что он и сам в ближайшее время ступит на верный путь к успеху, залогом чего служит его умение выбирать друзей; и наконец байки и анекдоты из той области, в которой рассказчик предполагает трудиться. Но сегодня вечером пальма первенства осталась за консервами из крабов.
Приятель сделал Франтишку знак выйти с ним на кухню и там задал вопрос, вызвавший настоящий шок:
— Где ты хочешь с ней спать? У нас или в спальне?
Иллюзия выбора должна вплести дополнительную прядку в крепнущие узы дружбы. Увы, Франтишек еще не полностью выплатил долг за квартиру! И он «выбирает» спальню, хотя ему отчаянно хочется, чтоб этой ночью его окружали те пустячки в их холостяцкой комнате, которые еще связывают его с Жидовым двором. Красный чемодан, смешной рисунок младшего брата на мягкой обложке учебника — усатый жук…
— Думаю, пора и ложиться. — Приятель Франтишка притворно зевает и уводит учительницу в свою комнату.
Та послушно следует за ним, и ее «спокойной ночи» звучит столь же убедительно, как и ее объяснения ученикам, что в тональности ре мажор квинтой называется аккорд ре-фа-диез-ля, а в предложении «Черная туча закрыла сияющее солнце» подлежащим будет «туча», сказуемым — «закрыла», а дополнением — «солнце».
Франтишек уходит с маленькой блондинкой в спальню, которую, ему кажется, всю заполнили сдвоенные супружеские кровати и смешанный запах мужского одеколона и тяжелых дамских духов; при этом Франтишек держится с такой уверенностью, что сам себе удивляется. Он рад, что ему не пришлось особенно много болтать в непроветренной гостиной и что оказалось ненужным придумывать мотивировку для приглашения девушки пойти в спальню и ломать себе голову над тем, как это сделать. И хорошо, что не надо ему больше слушать собственнические вздохи немолодой учительницы, от которых ему становится стыдно, даже когда он один. Это особый стыд. С ним связано глубокое понимание. Франтишек отнюдь не поддался иллюзии, что учительница влюблена в его друга. Для нее эта связь всего лишь шанс доступными ей средствами достичь трудноосуществимой цели. Такую связь Франтишек понимает. Суть дела, которой не видит приятель, проста и однозначна. Эта женщина, как стало ясно из болтовни сегодня вечером, живет с отцом, матерью и двумя братьями в двухкомнатной квартире, в окраинном районе Нусле. Сколько таких квартир в Праге! И таких родителей, которые ничего не знают о регулировании рождаемости и об угрозе жилищного кризиса. Такие люди живут в ничем не обоснованном убеждении, что дети у них само совершенство и старшей дочери стоит только мигнуть, только пошевелить пальчиком — и она тотчас со своим чемоданчиком, куда брошено несколько дешевых тряпок, въедет в самый великолепный квартал города, до того роскошный квартал, что вроде уже и не пражский. Для таких родителей человек типа Франтишкова приятеля всего лишь меньшее из зол, но все же, поскольку живет он в реальном добротном доме, какой-то выход.
Человеку, выросшему в Жидовом дворе, все время приходится думать. Даже такое простое действие, как уход в спальню с девушкой, в которую он влюблен, распадается для Франтишка на несколько этапов. И он должен все их учитывать, все держать в уме. Для него в соседней комнате спят не приятель со зрелой женщиной, а юноша из хорошей семьи, чуждый ему, хоть и приятель, и женщина из бедной семьи, которая близка ему, хоть и не подруга. Думать об этом утомительно, но Франтишек не может иначе. Его маленькая приятельница сократила для него по крайней мере три этапа в его сложных расчетах.
Когда после первых трепетных объятий оба начинают раздеваться, Франтишек гасит свет. И тут же пугается, чувствуя, что этим он как бы оборвал плавную линию современного способа любить, согласно которому сейчас должен наступить этап романтического воспламенения, когда более уместны стихи, чем холодящая ладони черная комбинация, которую можно скомкать и бросить на мягкий ковер у большой белой брачной постели, чем внезапно обнажившееся белое тело, которое в темноте, разжижаемой отсветом граненых флаконов и зеркал, при робком разглядывании не слишком отличается от нежных юношеских тел, знакомых Франтишку по душевой Виноградского спортзала, и которое тем не менее принадлежит маленькой девушке из студенческой столовки. То, о чем Франтишек слышал от старших товарищей, о чем он мечтал, мысленно перебирая знакомых женщин — от босоногих уездских девчонок до стройных четвероклассниц и перезрелых учительниц пражской гимназии, — происходит на удивление быстро. Некоторое разочарование вытесняется чувством гордости: Франтишек на собственном опыте познал, что все это, в общем, не так прекрасно, как в мечтах, но и не так скверно, как он опасался. Дыхание его еще не успокоилось, а он уже думает о себе: вот, за считанные минуты он превратился из робкого мечтателя в мужчину, ответственного за судьбу двоих людей, которой он сегодня нежданно-негаданно бросил вызов.
Когда девушка, уже снова в черной комбинации, начала легонько похрапывать, Франтишек, подавляя нарастающее отвращение к этому сомнительному проявлению близости, выкрался на цыпочках в гостиную. И, встретив там приятеля — его партнерша тоже заснула, — начал рассуждать вслух:
— Нет, не приму я места ассистента…
Приятель — куда больше под влиянием позднего времени (было три часа утра), чем разумных соображений, — такого решения не понимает.
— Видишь ли, мы оба с ней не пражане, — объясняет Франтишек. — У института нет никаких обязательств по отношению ко мне. Если же я поступлю на какой-нибудь химический завод в северном пограничье, то вполне могу рассчитывать на квартиру…
В те времена распределение окончивших институты производилось строго, и приятель живо соглашается. Что помешает им обоим просить направления в один и тот же район, на одно и то же предприятие? Водка, настоянная на перце, расширяет сосуды. Молодые сердца бьются взволнованно.