— Тогда я никуда не поеду! — пытается Квета протестовать, но репродуктор уже объявляет поезд в ее направлении: Опарно — Радейчин — Жаланы — Упоржины — Теплице, — и поток пассажиров подхватывает их обоих, выталкивает на перрон и несет прямо к вагону. Но в вагоне — конец всякой радости для Франтишка. Он все что-то говорит, говорит, а Квета уставилась в открытое окно — и ни словечка. Франтишек встает рядом с ней у окна — она моментально садится. Он к ней подсаживается — она встает. Такая пантомима продолжается до самого отправления поезда.
Это маленький поезд, в нем даже взрослые чувствуют себя словно на ярмарочной карусели. Когда он прибавляет ходу, дымный хвост сваливается с крыш вагонов, клочьями врывается в окна, оставляет на сиденьях черные заносы сажи. Единственный спутник нашей парочки в купе рывком поднимает раму. Вагонные окна только так и можно закрыть — рывком. Теперь уже конец всякой радости для Кветы. Она старается поддержать подмоченную репутацию прерванной игры «встань-сядь» хотя бы тем, что смотрит направо, налево, на черный пол, на потолок, только не на Франтишка. Их спутник отбрасывает всякие правила приличия, повелевающие хранить безучастный вид, и наблюдает за ними с откровенным любопытством. Когда до нужной станции остается еще три остановки, Франтишек вдруг встает и почти спокойно заявляет:
— Я сейчас выхожу. Мне вовсе неохота разыгрывать из себя шута. Не стану обременять тебя, и ты тоже можешь себя больше не утруждать: не жди меня в понедельник.
Прежде чем Франтишек скрылся из поля зрения спутника, дверь купе заслонила Квета. Кинувшись в заплеванный коридор, она схватила Франтишка за руку, стиснула до боли и потащила, как заупрямившегося ребенка, обратно. Все это выглядело довольно комично.
Во всех купе много свободных мест, но они вернулись в прежнее, где их спутник с интересом ждал, что будет дальше. Они сели на свои прежние места и промолчали весь остаток пути. Молчание Франтишка обоснованно: он полагает, что ему нечего объяснять. А Квета, вероятно, не хочет говорить при постороннем. Однако прежде, чем их молчание стало тягостным и для них, и для их спутника, поезд подкатывает к маленькой веселенькой станцийке. С карнизов крытой платформы свисают деревянные ящики с пеларгониями, похожие на неугасимые лампады. Квета и Франтишек выходят. Так мало проехали, а уже в самом сердце гор! Их темные пики вонзились в голубое небо. Франтишек радостно озирает этот прелестный уголок земли, словно плывущий в белой пене расцветших деревьев, над прибоем которых высятся одни лишь горные вершины да шпиль церкви.
— У вас тут и впрямь красиво, ты верно рассказывала! Крыш не видно, одни цветы… Белые, розовые… Как на картинке!
Квета самым прозаическим образом прерывает эту оду на местные красоты:
— Ты сделаешь лучше, если поскорей забудешь, о чем я рассказывала!
Франтишек снова — слегка обиженно, но уже гораздо мягче — предлагает вернуться. В конце концов, у Кветы могут быть причины. Может, именно сегодня ее родителям неудобно принимать чужого человека. Может, они больны, не в духе, рассорились, наконец. Вдруг они, например, как раз разводятся…
— Мне правда в голову не приходило, что мой визит может быть неуместным. Я отлично могу вернуться на станцию и подождать обратного поезда.
Но Квета берет его за руку, сжимает так же крепко, как в поезде. И прибавляет шагу:
— Ладно, раз уж приехал — идем…
В ее тоне, в ее походке есть что-то судорожное, какая-то фальшь. Она неестественно выпрямилась, ее каблучки часто и отрывисто стучат по камням, которыми укреплена деревенская дорога. По мощеной улице и двухэтажным домам это скорее городок, чем селение.
Держа Франтишка за руку, Квета без конца вертит головой по сторонам, вызывающе смотрит на встречных, нарочно заглядывает в прищуренные окна солидных домов. От ее поведения Франтишка коробит; оно совершенно непостижимо, потому что встречные равнодушно минуют их, из окон никто не высовывается, не здоровается с Кветой, не машет ей. К чему же такая демонстрация? Так они подошли к небольшому прелестному замку, утонувшему в густых и высоких липах. Окна, двери, крыша замка, его стены — все вибрирует, словно через них пропущен электрический ток. Но эффект вибрации производит монотонное жужжание — как будто туча пчел ни на секунду не прекращает своих трудов. Едва оправившись от удивления, Франтишек вдруг заметил, что Квета стоит как мокрая курица, как заводная игрушка, в которой лопнула пружина: без воли, без жизни, отданная на произвол хозяина. Разжав пальцы, судорожно сжимавшие руку Франтишка, она едва слышно произносит:
— Вот теперь, если хочешь, возвращайся.
Рефлективным движением Франтишек вытер ладонь о брюки — ладонь, всю влажную от Кветиных пальцев. Перевел взгляд с девушки на замок. Рядом с тяжелыми деревянными резными воротами, над которыми укреплено облупившееся изображение белого плаща, увенчанного алой коронкой — герб бывших владельцев, — прибит овальный щит с надписью:
Франтишек растерянно спрашивает:
— С чего это мне возвращаться?
Квета молчит. Франтишек поднял глаза к открытым окнам — а в них теснится множество девчачьих, а кое-где мальчишечьих лиц — и все понял. После реплики, прозвеневшей прямо над самым ухом Франтишка: «Говорила я, у Кветины кто-то есть? Говорила!» — лиц в окнах изрядно прибавилось. Теперь уже Франтишек чувствует себя обязанным взять Квету за руку. Только это ему и остается, если он не хочет, чтобы Квета убежала от этих жестоко любопытных, смеющихся зрителей. Ему, впрочем, до них и нет дела. Его куда больше угнетает мысль, что начинать придется с пустого места. Квета — детдомовка, нет у нее тыла в виде четырехкомнатной квартиры, нет над нею хранительной руки любящих родителей. Ягодки-то — одного поля!
Сжав руку Кветы, Франтишек двинулся к небольшой дверце в воротах. Ему приходится слегка нагнуть голову — и вот они уже в темной проходной. Вдоль стен ее тянутся полки, в их отделениях стоят резиновые сапоги, от карликовых размеров до таких, какие надевает мать Франтишка, когда отправляется в коровник. Не все пары, конечно, поместились на полках, множество сапог валяется прямо на земле. Из проходной открываются три пути: во двор, над которым, как над Сахарой, дрожит знойный воздух, в левое крыло замка и в правое; но Франтишек выбирает именно тот, который нужен. Это побуждает Квету наконец-то раскрыть рот:
— Идешь так уверенно, будто все здесь тебе знакомо. А ведь это я провела здесь полжизни.
Франтишек сделал довольно судорожную попытку пошутить:
— Полжизни? Значит, ты тут и родилась?
— Нет. Меня сюда поместили, когда мне было шесть лет. И жила я здесь до пятнадцати. А теперь мне восемнадцать.
— Ты ездишь сюда из благодарности?
Франтишек совершенно не информирован в этом вопросе. О существовании детских домов он знает только по газетам. Однако его дурацкий вопрос не вывел Квету из себя.
— Господи! На что им моя благодарность?
Над лестницей, ведущей к сверкающему чистотой коридору, — надпись:
Квета уловила недоверчивый взгляд Франтишка.
— Нет, здесь было совсем не плохо. Большинство из нас любит приезжать сюда. Такое благодарное чувство становится привычным. В альбом наклеивают наши фотографии — выпускной класс, свадьба, снимок с мужем, с детьми — и с гордостью показывают их представителям школьного отдела, отдела социального обеспечения министерства… — Квета вдруг осеклась, потом закончила извиняющимся тоном: — А иначе и нельзя. Ведь через этот дом проходят десятки, сотни детей.
Младшим школьникам, гоняющим по коридорам и лестницам, нет дела до чужого дяди и девицы, а хорошенькие пятнадцатилетние девочки самым прозрачным образом дают понять, что они хорошо воспитаны и умеют себя вести. Выбегут из двери — в руках вязальные спицы, клубок пряжи, начатый рукав, — обгонят Франтишка с Кветой, откроют окно в коридоре — и возвращаются, скромно потупив глаза. Проходя мимо Кветы, прошепчут: «Приветик!» — и скроются в дверях спальни, рабочей комнаты, класса. И тогда из-за этой двери слышится взрыв веселого хохота. Когда хохот утихает, из другой двери выбегает другая девица, обгоняет нашу парочку, закрывает окно, возвращается медленно, потупив глаза, шепчет: «Приветик!» — и скрывается за дверью, за которой тотчас взрывается веселый хохот. А то сбежит какая-нибудь девица с лестницы, накинется на кого-нибудь из первоклашек, накричит, зачем руки грязные, и потащит мимо Франтишка с Кветой в умывальню…
Коридор кажется бесконечным оттого, что Франтишек в центре множества мелких эпизодов, — впечатление обманчивое, и оно рассеивается, как только он осознает, что эти эпизоды происходят одновременно, все разом.
И вот он стоит перед дверью с табличкой «КАНЦЕЛЯРИЯ» и вопросительно смотрит на Квету. Та пожимает плечами, и не успел он постучать в эту дверь, как она предупреждает его, что стучать нет надобности. Они входят в канцелярию, и Квета представляет Франтишка очень красивой женщине в белом халате. Это заведующая детским домом, и держит она себя с той непринужденностью, какой требует дипломатический протокол от государственных деятелей на переговорах, назначенных заранее. Заведующая невинно обращается к гостю:
— А знаете, когда я в прошлый раз спросила Квету, есть ли у нее парень, она ответила отрицательно!
Франтишек, только что произведенный таким образом в женихи, чувствует, как все лицо у него вспыхнуло. Вот именно. Как у мальчишки. Но замешательству его еще не конец — заведующая, не меняя тона, спрашивает:
— Вы у нас заночуете?
Как в отеле для иностранцев. Франтишек, иностранец в этой стране, не владеющий ее языком, запинается, помогает себе руками:
— Да… то есть нет. Не знаю, как у вас… Возможно ли это… Вообще, разрешается ли… Мы ведь еще не женаты! Пока.
Прежде чем ему запутаться в уверениях, что брак с Кветой он оформит в ближайшее время, заведующая начинает смеяться. Смеется она звонко — наверное, даже в коридоре слышно. Когда приступ смеха проходит — что случается не сразу, смех то и дело возвращается мелкими волнами, перемежая слова заведующей, — она говорит неожиданно обиженным тоном: