— Но позвольте! Здесь вам не гостиница с почасовыми номерами. Нет, уж лучше ничего не объясняйте! — И, повернувшись к Квете, она продолжает: — Скажи же и ты что-нибудь, господи! Если мы предоставим говорить ему, он еще скажет, что свадьба у вас на носу, и попросит у меня твоей руки!
Квета отвернулась, но Франтишек знает, что она тоже смеется. Наконец, став снова серьезной, заведующая объясняет:
— Пока они маленькие, наш дом — действительно их дом. Большинство из них лучшего и не знают. Хуже дело, когда они вырастают. Мы отправляем их в мир — на учебу, на работу. Там у них есть, правда, крыша над головой, но… им некуда возвращаться. И вот по воскресеньям они ездят к нам. Сначала одни, потом парочками. Поэтому заведены у нас и гостевые комнаты.
Заведующая опять засмеялась.
— Конечно, мы не поместим вас с Кветой в одной комнате на ночь! Это вызвало бы здесь революцию. Комнаты для гостей расположены в крыле, где живет персонал. Там можете быть как дома. Только, прошу вас, не надо смущаться. Я каждый год выдаю замуж по нескольку девиц. А сама при этом незамужняя… Никто меня не берет, а в школьном отделе меня упрекают за то, что дети вместо официально предписанного обращения называют меня «наша барышня». Новый режим, все мы теперь товарищи, но барышни так и остались барышнями!
Заведующая — красавица. У нее бело-розовое лицо, белые зубы, медово-золотистые волосы. Но красота ее не от нашего бренного мира. Она не отмечена ни страстями, ни материнством, а следовательно, ни изменами, ни болезнями, ни разочарованиями… Руки у нее красные, со следами въевшейся грязи в мелких трещинках, но на лице кожа гладкая и нежная. Она из рода женщин, которым целуют не губы, а руки. Как матерям и бабушкам. Трудно решить, не сквозит ли в ее словах оттенок печали. Видимо, нет: речь ее течет плавно и, кажется, бездумно.
— Квета, покажи ему, где он может переночевать. И пойдите прогуляйтесь перед ужином. У нас тут чудесная природа. Быть может, она поможет ему привыкнуть к мысли, что ты детдомовка. А то он, бедняжка, совсем с панталыку сбит.
Под Франтишком закачался пол, тщательно натертый воском. Заведующая постоянно что-нибудь делает. Вот сейчас доливает воды в вазочку с ландышами, в большие вазы с сиренью. И при этом все говорит тоном радиодиктора, объявляющего время дня или сводку погоды.
— Главное, мой мальчик, не старайтесь делать вид, будто здесь вас ничто не поражает. Притворство и героические жесты не нужны. Никакой милости вы Квете не оказываете. Наши девушки умеют шить, стряпать, стирать, убирать и ходить за малыми детьми. Добродетели несколько старомодные, но из-за отсутствия их люди до сего дня разводятся. Не знаю, как наши девчата умеют любить, в этом я не разбираюсь, но думаю — не хуже других.
Франтишек переминается, силясь удержать равновесие на полу, уходящем у него из-под ног; он невольно перенимает равнодушный тон заведующей, естественность ее движений. И тогда сверкающий пол превращается в прочно прибитое зеркало и отражает их фигуры. Франтишек подходит к столу и начинает равнять в вазе ветки белой и голубой сирени.
— А зачем мне притворяться. Я сам вырос в бывшем амбаре имения, которое до сих пор зовется Жидов двор. Нас было восемь человек в комнатушке с кухней. Бабушка, дед, родители и четверо детей. Если кто приезжал погостить — спали на полу. Там даже не вся наша мебель помещалась.
Франтишек уже и сам растроган трудной историей своей семьи, но заведующая его не пожалела, не выразила ни симпатии, ни радости оттого, что они с Кветой одного поля ягода. Сказала только:
— Вот видите, у вас с Кветой есть о чем потолковать. Да не задерживайтесь, одеты вы легко, а здесь в горах вечера холодные.
Область высокого давления над Украиной перемещается к северо-западу. Слушайте сигналы точного времени. Каков уровень воды в чешских реках сегодня на семь часов утра? С ума сойти.
Выйдя из канцелярии, Франтишек озирается, как вор, укравший какую-нибудь ерунду — пользы никакой, зато, если накроют, сраму не оберешься. Квета виновато улыбается:
— Не сердись на нее. Она нас любит.
— Если она таким образом проявляет свою любовь, то уж лучше бы не любила.
Но злится он недолго. В комнатке, отведенной для его ночлега, — одна образцово застланная кровать. Ее металлические части сверкают, как хирургические инструменты. У журнального столика — два плетеных кресла. Столик накрыт клетчатой скатеркой, на нем — вазочка с ромашками, васильками и маками. Но вид у букета такой, словно его подобрали на свалке. Ромашки помяты, их середина желто-черная, алые лепестки, венчающие маки, порваны, тем не менее букет издает сильный, дурманящий аромат. Местная курьезность… Квета понюхала букет и брезгливо отвернулась:
— Одеколон! Знак внимания от девчонок. Хотели порадовать тебя цветочками, а так как они, — Квета щелкнула по мертвым соцветиям, — не пахнут, то облили их одеколоном. Вот дурочки!
В этой комнате, где слабо пахнет воском, которым натерт пол, и чистым постельным бельем, высушенным на жарком солнышке, в комнате, в которую из садов и огородов, расположенных у подножия гор, доносится через открытое окно кладбищенский запах земли, аромат простого одеколона очень приятен. Ведь он — чей-то, в то время как сверкание никелированной кровати и матовый блеск линолеума — общее достояние. Универсальная обстановка детского дома, личность неувядаемо красивой заведующей — все это так сильно воздействует на нервы, что в этой прелестной комнатке с видом на горы Франтишек чувствует себя как на иголках. Поэтому, показав на отдаленную вершину, вознесшуюся к небу, подобно готической башне, он спрашивает:
— Доберемся мы до нее засветло?
Из-за присутствия Франтишка знакомая обстановка детдома кажется Квете чужой. Ничего здесь ей не принадлежит. Только сам Франтишек. И она дает ему это понять, всей тяжестью повиснув у него на шее — движение, подобающее скорее борцу, чем влюбленной девице. Но борец-то слабенький! Если б Франтишек хотел, он стряхнул бы ее без труда. Но он не хочет. А Квета шепчет ему на ухо:
— Ты зачем рассказал ей про Жидов двор? Ради меня?
— Нет.
— И вы правда спали на полу?
— Да.
— Значит, дом с желтым кафелем…
— Я выдумал.
— И посуду с синим узором…
— Тоже.
— И зеленую гостиную…
— Да! И книжный шкаф со словарями, и журнальный столик, и кресла зеленого плюша — все я выдумал.
Франтишек слегка отстраняет Квету и, глядя куда-то вбок, спрашивает:
— Сердишься?
Квета, в знак отрицания, так порывисто замотала головой, что ее золотые волосы вскинулись направо-налево. Она виновато улыбнулась:
— Я ведь тоже не говорила тебе про детдом. Боялась ужасно, что пригласишь меня в Прагу, и твои родители начнут меня расспрашивать, и придется мне все выдумывать… Про милого папочку, милую мамочку…
Франтишек делает попытку заступиться за своих родителей:
— Ну, мои многое могут понять, их не так-то легко удивить.
— Даже тем, что я никогда не видела своего отца трезвым?
Франтишек степенно покачал головой. Квета повысила голос:
— И даже тем, что моя мама в третий раз замужем?
Франтишек и это отрицает. Для подобных дел в Жидовом дворе не нужно даже официального оформления брака.
— Ни тем, что ты со мной… дружишь?
Это Франтишек не сразу решился отрицать, что было бы лицемерием, и Квета мгновенно подметила его нерешительность:
— Вот видишь!
Оба вздохнули — громко, как дети, когда они играют во взрослых, — обнялись и, словно актеры-любители, забывшие роль, все повторяли:
— Я не хотел тебя терять…
— Ты правда не хотел меня терять?
Потом, когда они сообразили, что засветло им не добраться до вершины, похожей на готическую башню, а в темноте бродить по тем местам небезопасно, Квета с поразительной трезвостью осведомилась:
— Ладно. В таком случае, куда же ты ездил каждое воскресенье?
Услышав ответ, разочарованно вздохнула:
— Ах, дом-то строить легко…
Франтишек понял этот вздох во всей его многозначительности и не стал спрашивать, что она хочет этим сказать. Но Квете нужно убедиться еще в одном:
— Но это-то уж правда, да?
Франтишек усмехнулся с легкой горечью:
— Конечно. Раз мне не стыдно об этом сказать — значит, правда.
Больше Квета не расспрашивала.
Чтоб не дразнить невероятно живое воображение фантазеров переходного возраста, вечер они провели у телевизора в обществе старших воспитанников и по комнатам своим, в противоположных крыльях замка, демонстративно разошлись на глазах у всех. Однако даже это не спасло их от подозрительных взглядов и истерического хихиканья.
Утро, которое мудренее вечера, напомнило им о неосуществленной прогулке. Франтишек, приехавший налегке — как отозвалась заведующая о его одежде, состоящей из вельветовых брюк и рубашки, — был готов в два счета. Квета, для которой детский дом, согласно надписи над лестницей, был родным, собиралась дольше. Быть может, это объяснялось тем, что они решили после прогулки сразу вернуться в город.
Франтишек нетерпеливо прохаживался перед канцелярией; комнатка Кветы — в конце коридора, и ему неловко стучаться к ней, точно так же как и топтаться поблизости от ее двери. Но сейчас еще слишком рано, к тому же воскресенье. Коридор пустынен и тих. Когда же из спален начал доноситься шум, Франтишка спасает появление заведующей, которая приглашает его к себе.
— Вам надо было условиться с Кветой, в котором часу вы встретитесь. Теперь вы стесняетесь постучаться к ней, она — к вам. А вы постучите — у нее нет привычки поздно вставать. Наверняка уже оделась.
Франтишек двинулся было к двери, но не успел ее открыть, как заведующая заговорила опять своим раздражающе безучастным тоном, снова приводя при этом что-то в порядок, — Франтишек даже не сразу понял, что обращается она к нему.
— Вы должны быть добрым к Квете. У нее была тяжелая жизнь. Иному и за пятьдесят лет не выпадет на долю того, что ей пришлось пережить за восемнадцать.