Умудренный опытом вчерашнего разговора с ней, Франтишек постарался принять нейтральный вид, но заведующая недовольна:
— Не надо недооценивать того, что я вам говорю.
Ее безапелляционные назидания злят Франтишка. Теперь, когда они с Кветой кончили игру в прятки, проповедь заведующей, которая ничего о них не знает, в сущности, излишня. И он раздраженно отвечает:
— Моя жизнь тоже была нелегкой. С какой же стати мне быть особо добрым к тому, кому было еще труднее?
Заведующая посмотрела на него недоуменно.
— Хотел бы я услышать, что и ко мне кто-то должен быть добрым! Почему еще никто ни разу этого не сказал?
Загадочно усмехнувшись, заведующая стала его успокаивать:
— Потому что вы сильный. Я говорю не о простой физической силе. Что в ней толку? Годится разве для цирка. Сильный человек — это тот, кто в состоянии выдержать больше.
Франтишек не упустил случая напомнить ей вчерашний разговор:
— Не удивляюсь, что вами недовольны в школьном отделе. Ваши слова отдают проповедью христианских добродетелей.
Но заведующая — в точности как вчера — звонко рассмеялась:
— Что вы! Они справедливы и для христиан, и для коммунистов! — Она глянула на часы. — Но теперь вам уже и правда можно постучаться к Квете.
Франтишек попрощался, поблагодарил за ночлег; заведующая проводила его до двери и тут, взяв за локоть, вполголоса сказала ему на ухо:
— И не сердитесь на меня! Все старые девы слегка чокнутые…
Франтишек, вдыхая запах тонких сладких духов, пристально посмотрел в это прекрасное пустое лицо, но, прежде чем он успел что-либо сказать, был мягко выставлен за дверь.
А за дверью, в коридоре, летают подушки, пахнет мылом и зубной пастой, размазанной по губам и щекам младших детей. К счастью, Квета, готовая к выходу, уже стоит перед кабинетом заведующей.
Они сбежали с лестницы, прошли через проходную, через дверцу в воротах и двинулись к далеким пограничным горам, под сенью которых и провели весь прекрасный день. И в какой-то предвечерний час решили пожениться.
Их нежный договор, разумеется, привел пока лишь к тому, что на обратном пути в поезде Квете уже не было нужды вести себя невозможным образом, разыгрывая Коломбину и навязывая Франтишку роль Пьеро. И еще к тому, что, целуясь на прощание, они уже не прятались за углом вокзального ресторана, где пахнет пивными помоями. Для начала хватит и этого. Должно хватить, поскольку Франтишек живет пока в чудесной мансардной комнате, где стоит запах дерева и яблок, где стены оригинально раскрашены и увешаны керамическими изображениями драконов, камбал и павлинов.
Франтишек вернулся домой поздно, но приятель еще не лег. На сей раз уже он побывал в Праге. Поездка в детдом многое решила для Франтишка. Теперь он чувствует себя ответственным только перед самим собой. И приятель мгновенно улавливает эту перемену в нем, объясняя ее самой банальной, хотя и не лишенной логики причиной:
— Спорю на что угодно — ты наконец-то переспал с Кветой!
— И зря бы спорил.
— Ну да? Неужто вы и субботу, и воскресенье провели просто так?
— Просто так.
Годом-другим позже люди будут стыдиться прогулки «просто так». Но в описываемое время ответ Франтишка звучит правдоподобно. Однако приятель считает нужным предостеречь его:
— Смотри не удивляйся, если она найдет себе другого!
А это уже сигнал надвигающейся эпохи беспощадного состязания в одежде, в жилье, в марках автомашин и, конечно же, в любви. Все ведь взаимосвязано. Но пока что Франтишек позволяет себе усомниться в возможности такого исхода. Да и приятель не стал развивать эту мрачную тему. Отвернувшись, он вытащил из цинкового ведра возле умывальника бутылку красного шампанского, обтер ее грязным полотенцем и торжественно произнес:
— Да пробудь ты с Кветой хоть до утра, я бы все равно дождался тебя с этим вот!
Франтишек, крепко запутавшийся в тенетах грядущего супружества, обрадовался:
— Приезжает твоя учительница!
Ничего умнее ему в голову не пришло. Он так искренне рад за друга, что даже керамические драконы начинают ему нравиться, и он с упоением продолжал:
— Не хотел я тебе говорить… Сегодня мы с Кветой решили пожениться. И еще открою тебе: что касается жилья, то я попал в такое место, где решают именно такие вопросы!
Взволнованно пройдясь по комнате, Франтишек закончил:
— Наконец-то и я смогу оказать тебе услугу. Вот умора!
Он важничал, как петушок, но вскоре ему стало жалко приятеля, которому он и слова не давал вставить. А тот нервно дергал проволочку, придерживающую пробку, молчал и смотрел в сторону. Его молчание Франтишек объяснил себе той настороженностью, которая сопутствует откупориванию шампанского. Взгляд приятеля, устремленный в сторону, несомненно, измерял возможную траекторию полета пробки. Франтишек не торопил приятеля высказаться — такой он благородный. Но единственным, что нарушило тишину, был звук выстрелившей пробки и затем шипение пузырьков в стаканах. Когда приятель наконец открыл рот, то произнес нечто совсем не похожее на тост по случаю общего решения.
— Я был в Праге, — как-то бесцветно начал он, и каждую его следующую фразу сопровождала пауза, глубокая, как пропасть. — Разговаривал с отцом. Он сказал, что, еще когда мы были на предпоследнем курсе, он записал меня на кооперативную квартиру. Даю тебе честное слово, я об этом не знал.
Франтишек отодвинул стакан с вином. Опять он опоздал. Горизонт ощетинился разнородной мебелью, а сам он сидит на стуле, взятом напрокат. И немало прошло времени, пока он собрался с духом, чтобы спросить:
— Почему ты говоришь это мне?
— Потому что квартира готова. И занять ее надо как можно скорей. С квартирами чем дальше, тем труднее.
Приятель испытывал потребность оправдаться. Он говорил быстро и напористо:
— И вообще, разве я не имею права уехать отсюда? Никто мне здесь ничего не дал. Я никому не должен. Никому не обязан…
Он встал, заходил из угла в угол, притрагиваясь носком ботинка то к кровати, то к столу, к умывальнику, к шкафу.
— Здесь нет ничего моего. Это не мое, и это, и это тоже…
Стукнул кулаком по стене.
— Даже стены не мои! Если не понравлюсь здешним, ничто не помешает им меня выставить. Что же дает мне этот завод? Возможность провести лучшие годы здесь, в доме, где мне ничего не принадлежит? В оранжевом дыму и пыли?
Теперь поднялся и Франтишек. Не мог он долее сидеть и слушать в бездействии. И он спросил:
— А что даешь заводу ты?
Приятель не ответил.
— Давно ли мы сюда приехали?
И на этот вопрос ответа не последовало. Так стояли они лицом к лицу, пока обоим стало невмоготу. Очередь нарушить молчание — за приятелем; он ведь еще не дал ответа ни на один вопрос Франтишка. Это еще хорошо. Эпоха, когда единственным ответом на подобные вопросы будет смех, уже стучится в двери. Тук-тук-тук! Приятель улыбнулся, напряжение упало.
— Ладно. Ты прав. Для завода я не сделал ничего. Но согласись с одним: можешь ты назвать хоть одного человека, который на моем месте поступил бы иначе?
Франтишек подумал хорошенько и нерешительно протянул:
— Быть может, мой отец.
Приятель использует его нерешительность:
— Да нет. Я имею в виду кого-нибудь из наших. Из школы.
Франтишек медленно покачал головой, отрицая. Приятель совсем растаял.
— А теперь садись. Чего стоим как дураки. Я еще не все сказал. Как узнаешь, с большим удовольствием чокнешься со мной. Я заявил отцу, что у меня есть одно-единственное условие: пускай добудет квартиру и для тебя.
— И что отец?
— Обещал. Ты его знаешь. Он тебя обожает. А на его слово можно положиться.
Франтишек потянулся к стакану, но опустил руку.
— Поздно.
Приятель припустил это мимо ушей — он упивался розовыми картинами будущего:
— А пока уладится с твоей квартирой, будем жить вместе в моей…
— Предварительно размалевав ее, — подхватил Франтишек. — У нас еще осталась черная краска. Хорошо, что не выкинули.
— Ладно, только теперь лучше возьмем не черную, — без прежней уверенности согласился приятель.
Но тут уж Франтишек не выдержал.
— Брось валять дурака! — оборвал он приятеля. — Не желаю я полжизни раскрашивать чужие квартиры. Это ведь и для меня лучшие годы. О том, что будет дальше, мы с тобой спрашиваем по-разному. Я спрашиваю себя: что я могу сделать для других? И вывернуть это наизнанку не могу. Не умею, да и не хочу. Открыть тебе секрет? Ты мне свой секрет, я тебе свой. Меня выбрали в городской Национальный комитет.
С этими словами Франтишек торжественно поднял стакан. Друзья чокнулись, смущенно улыбаясь. Им уже нечего таить друг от друга. Нечего бояться. Они пьют вино, которое так же выдохлось, как и их дружба.
4
Возвратиться Франтишкову приятелю из пограничья в Прагу было, понятно, не так-то просто, как могло бы показаться после бутылки красного шампанского. Однако и не так уж сложно, как бы хотелось радикалу из городского Национального комитета. В обоснование своего увольнения приятель привел — а как же иначе! — семейные обстоятельства. Но так как эта пластинка слишком заиграна, то отец приятеля прибыл лично, чтоб объяснить эти самые семейные обстоятельства. Только посещение высокопоставленным правительственным чиновником местных властей и дирекции химзавода окончательно разрешило конфликт, грозивший затянуться до бесконечности по принципу: «Что лежит — не убежит».
Аргументы папаши, в сущности, сводились к тому, что длительное отсутствие сына, находящегося вдали от семьи, при скверном состоянии здоровья отца может вызвать перебои в работе целой промышленной отрасли. Судя по результатам личного вмешательства Моравца-старшего, никто в пограничье не пожелал взять такую ответственность на себя.
За этой закулисной борьбой Франтишек наблюдал со стороны, прикидывая в уме, долго ли она протянется. Он опирался на свой опыт, на многолетнее знакомство с жизнью, условия которой в данном случае представлялись ему как в математической задаче. Результат известен, а вот способы решения задачи индивидуальны. А так как в обычной жизни великие, роковые разлуки происходят довольно редко, то Франтишек соблюдал лишь самую необходимую меру участия в единоборстве высокопоставленного столичного чиновника с местной бюрократией; и когда все кончилось благополучно, он помог приятелю упаковать вещички, столь недавно доставленные сюда.