Томас неожиданно вздрогнул.
— Ты попробовала мои губы на вкус, а я — твои. Ты можешь лгать, но чего это будет стоить твоему сердцу?
— Мое сердце не имеет никакого отношения к этому гребаному дерьму. — Я начала злиться.
Он скривил губы.
— Разве? Тогда почему ты оказалась именно здесь?
Томас был прав, и у меня не было настроения спорить.
Помолчав, я провела пальцем по прохладному стеклу окна и спросила о том, что не давало мне покоя:
— Как ты докатился до такого? — Не дождавшись ответа, я взглянула на Томаса и попыталась снова: — Как ты можешь делать то, что делаешь, и не стыдиться этого?
— Стыд — это личное, Голубка. Я испытываю стыд точно так же, как и любой другой человек, в зависимости от того, что сделал. Но не буду лгать, что не сплю по ночам из-за своих поступков. Это просто, — он развел руками, — то, что я делаю.
— Тогда тебе, наверное, это нравится.
Он потер подбородок.
— Да. Я хорош в этом, и, ко всему прочему, получаю хорошие деньги.
Я с отвращением покачала головой.
Когда Томас снова заговорил, то тихо и прозаично:
— В крови есть искусство, Голубка. И я в некотором роде ценитель. Если хорошенько пригляжусь, то смогу найти красоту в мельчайшей детали прекращения чьей-то жизни. — Он резко выдохнул. — Я и не жду, что ты поймешь. Просто пытаюсь объясниться, и, похоже, ужасно с этим справляюсь.
— Так и есть, — пробормотала я.
— Вероятно, потому, что мои действия невозможно оправдать. Я хотел бы сказать, что убивал и причинял вред только тем, кто этого заслуживал, но я не судья и не присяжные.
— Ты — всего лишь палач.
Он кивнул.
— Верно. Однако большинство моих жертв, если тебе угодно их так называть, становятся ими по какой-то причине. Это не спортивное состязание.
— Что с тобой случилось? — Я словно бы тревожилась за него, и ненавидела себя за это. — Ты же не просто однажды утром, встав с постели, решил быть убийцей?
— Я не всегда убиваю.
Я усмехнулась.
— Позволить им жить так, как Мурри, намного лучше?
Он на мгновение прикусил губу, и мне захотелось влепить себе пощечину за то, что восхищалась тем, как его скулы еще больше заострились.
— У Мурри есть своя история. Когда будет готов, я уверен, он тебе скажет.
Любопытство смешивалась с отвращением, и в тот момент я не знала, кто является источником этого отвращения — он или я сама.
— Если не хочешь рассказывать, как стал таким, то, по крайней мере, скажи, когда.
Томас вздохнул.
— После смерти моих родителей.
Я прислонилась спиной к стене и ждала продолжения, но его не последовало. Поэтому снова попыталась достучаться до него с помощью информации, которую дал мне Майло.
— Ты искал информацию обо мне и моей семье. Почему?
Томас наблюдал за мной тягостное мгновение с отсутствующим выражением лица.
— Ты когда-нибудь выясняла, что произошло в ту ночь, когда умерла твоя мать?
Я нахмурилась, а мое сердце сжалось.
— Почему ты спрашиваешь?
— Ответь мне.
Вздохнув, я закинула ноги на подоконник и натянула ткань ночной рубашки на колени.
— Отец сказал, что это был несчастный случай, поэтому я никогда не настаивала на подробностях.
Томас потер пальцем лоб.
— Да, это выглядело как несчастный случай.
Я обхватила свои ноги.
— Что?
— Я знаю, как ты любишь истории, Голубка. Позволь рассказать тебе одну, прежде чем уйду.
Прозвучало не совсем как вопрос, но я кивнула, несмотря на дурное предчувствие.
— Пара, возвращавшаяся домой, врезалась в машину твоей матери.
— Это я знаю.
— Супружеская пара. — Томас встал и принялся расхаживать по ковру. — Видишь ли, они поссорились. У мужа уже больше года был роман на стороне. Никто об этом не знал, пока однажды маленький мальчик не увидел их в лесу за своим домом. Он был так напуган, что его матери чуть ли не силой пришлось выбивать из него то, что он увидел.
— Томас… — У меня вдруг пересохло в горле.
Он поднял палец и продолжил расхаживать взад-вперед.
— Мальчик был юн. Он не знал, что за правду будут последствия. Только годы спустя он понял, что не виноват в том, что случилось позже.
У меня сдавило грудь, кислорода в комнате стало слишком мало.
— Мать мальчика была в ярости. Пригрозила уйти от мужа, если он не бросит любовницу. Так он и сделал. Во всяком случае, на какое-то время. Несколько месяцев спустя мать мальчика сама обнаружила их, и это стало последней каплей. К этому моменту отец мальчика уже решил уйти из семьи. Он хотел жить с другой женщиной, даже если из-за жены потеряет половину своего состояния. Мать мальчика сделала, что могла, чтобы удержать мужа, но все было напрасно.
Томас замедлил шаг, его тон стал приобретать нотки ностальгии.
— Однажды вечером отец пригласил жену поужинать. Мальчик никогда не забудет, какой счастливой выглядела его мать. Они практически сияла в своем мерцающем голубом платье и с накрашенными красным губами. Ее глаза светились надеждой.
Мне казалось, я больше ничего не слышу.
— Остановись, пожалуйста.
— Я почти закончил. — И продолжил дальше: — Мама мальчика не соглашалась на развод, и тогда отец мальчика пригласил ее на ужин, чтобы обманом вынудить подписать документы. Он сложил бумагу и подсунул вместе с чеком за ужин. — Томас сухо рассмеялся. Мне это не понравилось. Мне нравился мелодичный смех с хрипотцой: его настоящий смех. — Отец мальчика был дураком. По дороге домой он рассказал жене, что сделал и злорадствовал. Мама мальчика практически обезумела. Увидев машину любовницы, припаркованную у их дома, она схватилась за руль и разом покончила со всеми троими.
Томас остановился, его глаза были пустыми и лишенными всякой теплоты, когда он сказал:
— Мои родители убили твою мать, а твоя мать убила моих родителей.
Я осмотрела окно, дерево, стены комнаты, покрытые красивой лепниной в виде короны, и мебель.
Мальчик в лесу.
Дворец.
Мои разум и сердце не желали успокаиваться.
— Сколько тебе лет? — спросила я, нуждаясь в еще большем подтверждении, хотя в нем вообще не было необходимости.
— Двадцать девять.
Томас терпеливо наблюдал, как я пыталась сопоставить факты.
— Мне почти двадцать четыре…
— Я не лгу тебе, малышка.
Мой мозг перестал что-либо вычислять, и я приоткрыла рот, когда вспомнила. Я вспомнила, как он называл меня малышкой.
Возвращайся, малышка.
— Значит, ты собирался убить меня и мою… мою семью.
— Да, я планировал это сделать, хотя, возможно, не все стали бы моей местью. — Слова были сказаны без намека на раскаяние. — А потом я встретил тебя, и, очевидно, ты разрушила мои планы.
— Но в смерти твоих родителей не было нашей вины, — прошептала я.
— Нет. — Он дернул плечом. — Но ты часть твоей матери.
— И твоего отца, — выпалила я в ответ.
Когда он моргнул, я покачнулась.
— Зная твое хрупкое состояние, я не собирался говорить тебе об этом прямо сейчас, но это убивает меня. Мне откровенно противно, что тебя кормили ложью с ложечки.
— М-мой папа… — Мои слова оборвались, и я закрыла глаза, а когда снова открыла их, то увидела Томаса, стоящего передо мной на коленях.
— Он знал, — мягко сказал он. — В то время он был женат на своей работе, и, желая сохранить семью, желая сохранить твою мать, он закрывал на это глаза.
Воспоминания о моей матери до того, как она умерла, просочились в меня, но…
— Она ни разу не показалась мне несчастной, — сказала я вслух.
Томас потянулся к моей руке, и, слишком потрясенная, я позволила ему взять ее, большими пальцами он скользил по моей коже. Его прикосновение было успокаивающим и теплым, и я хотела, чтобы Томас обнял меня, прогнав холод, циркулирующий в моей крови.
Я отбросила это желание, собираясь повторить его жест, когда он заговорил:
— Вероятно, она была очень счастлива. И как ты могла подумать противоположное, если это было так?
Он был прав, но слезы все еще собирались на моих ресницах, готовые вот-вот пролиться. Протянув руку, он провел большим пальцем по одному из них и слизнул с него влагу.
— Ты прекрасна, даже когда плачешь, но мне все равно это не нравится.
— Я… — Прерывистый вдох сотряс мою грудь. — Почему? Я не понимаю… почему…
Сдвинув брови, Томас пристально долго смотрел на меня, пока мой подбородок и губы дрожали, затем я оказалась в его объятиях, а он — на заднице на полу. Сильные, нежные руки скользили вверх и вниз по моей спине, в то время как мое тело содрогалось от силы всего, что я больше не могла сдерживать.
— Тише, Голубка. — Мне могло показаться, но я могла поклясться, что каждый раз, когда он повторял эти слова, его губы касались моих волос. — Тише, успокойся.
В тот момент мне было все равно, что он был монстром, или что я чувствовала себя еще более потерянной, чем после того, как мне сказали, что моя мать никогда не вернется домой.
Все, что имело значение, — это то, что его аромат корицы и мяты затуманил трещины в моем сердце, его прикосновения выровняли мое дыхание, а его слова заставили меня почувствовать себя в безопасности. Как будто он удержал бы меня от раскола, если бы я только позволила ему.
У меня больше никого и ничего не было, поэтому я это сделала.
В море стеганых одеял и шелковых покрывал я мечтала весь следующий день напролет с широко открытыми глазами, моргая и глядя в стену.
Впервые с тех пор, как я прибыла в этот… замок, я крепко спала. Томас был со мной, пока мои глаза не решили, что им надоело оставаться открытыми, затем он подоткнул мне одеяло и сидел на краю кровати, молчаливый и неподвижный, пока я не заснула.
Когда проснулась, его уже не было рядом, что неудивительно. Для меня стала неожиданностью мысль о том, что я не испытывала отвращения, когда позволила Томасу прикоснуться к себе. Когда позволила ему утешить меня. То, что я чувствовала, было благодарностью и тем знакомым теплом, шевелящимся под запутанными веревками страха, которые теперь ослабли и больше не были связаны узлами.