— Что — более серьезное? — спросил. — Что именно сидело?
Вот и полковник, хотел бы знать — что. А еще он хотел бы знать, почему оно — или он — отпустило Сашу живым и здоровым.
— Чертовщина какая-то… — сказал Саша, поежившись.
Да никакой особенной чертовщины тут нет, отвечал полковник. Эта чертовщина — самая обычная, рядовая. Еще и не такое увидишь, если доживешь. Пойдем-ка лучше на проходную, поглядим записи видеонаблюдения. Может, что интересное обнаружим…
Они спустились в дежурку, там скучал лейтенант Капустин. Увидев полковника, подскочил, вытаращил глаза: «Здравия желаю, товарищ по...»
— Вольно-вольно, — сказал Ильин. — За последние пятнадцать минут кто-то выходил?
— Так точно, Григорий Алексеевич, выходили…
Дежурный наморщился, вспоминая, но полковник прервал его служебную натугу — из посторонних кто-то выходил? Выяснилось, что из посторонних — никак нет. Точно никак? Совершенно никак, товарищ полковник! Но товарищ полковник почему-то не поверил, велел видеозапись показать.
Оказалось, прав был полковник, что не поверил, ошибался дежурный. На видеозаписи необыкновенно ясно было видно, что выходил все-таки из здания посторонний, и не какой-нибудь там терпила или свидетель, а именно, что сам Бусоедов своей собственной бандитской персоной. Видно было, как прошел он по коридору и приблизился к проходной…
— Заметил, — спросил полковник у Саши, — наручников на нем уже нет?
Капитан кивнул, не отрывая глаз от экрана. Видно было, что за секунду до того, как Бусоедов появился в поле зрения, дежурный задел локтем чайник и опрокинул его на пол. Лейтенант, конечно, бросился чайник поднимать, а Бусоедов в это время спокойно прошел мимо.
— Значит, не выходил никто? — повторил полковник, глядя на дежурного с упреком. Тот сделался красным, почти пунцовым, заохал ртом, как рыба, выброшенная на берег, силился вдохнуть, сказать что-то. Вдохнуть, однако, не смог и так и замер виновато, поедая начальство глазами.
Полковник кивнул Саше — за мной, они вышли на улицу.
— Что делать будем? — спросил Саша.
— Бежать, — отвечал полковник мрачно, — бежать сломя голову.
Капитан Серегин не успел еще уточнить — как бежать, куда, — а полковник уже садился в свой серенький «хендай». Молча кивнул застывшему капитану: что стоишь, залезай. Тот обреченно полез внутрь.
Отъехали от ОВД, вырулили на проспект. Пробок, на их счастье не было, ехали резво, споро. Некоторое время полковник молчал и сосредоточенно глядел на дорогу. И когда лейтенант совсем уже решил, что Ильин принял великую схиму и обет молчания, тот все-таки заговорил. Нет, сказал полковник, не к добру они взяли Бусоедова, и не к добру он смылся от них. Теперь ничего хорошего им не светит. Больше того, это нехорошее, по прикидкам Ильина, должно было наступить очень скоро.
— Ты понял, каким образом сбежал Бусоедов? — спросил он.
К великому сожалению, этого Саша как раз и не понял. Все остальное на свете он понимал — и специальную теорию относительности, и дольней лозы прозябанье, и гад морских подземный ход, а вот этого не понял, не взыщите, дорогой Григорий Алексеевич. Нет, он, конечно, видел, что прошел Бусоедов как раз в тот момент, когда дежурный полез за чайником, но что, вообще говоря, это значит? Подгадал момент?
Подгадал — это бы еще ничего, отвечал полковник. Хуже, если организовал. И ведь мог. Вся эта история с чтением мыслей — это ведь все было им самим подстроено. Не Саша ловил мысли Бусоедова, а тот сам ему мысли внушал — и смотрел на реакцию.
Но как же это, помилуйте, мысли? Сам же полковник заявил, что мысли читать нельзя.
— Читать нельзя, а внушать можно. Квалификация, правда, нужна высокая. Но у них там, в хаосе, такие твари есть, которые не то что мысль внушить — начисто мозги отшибить могут.
Саша по-прежнему не понимал. Ну, пусть так, пусть внушал — но зачем? Отвечать на этот вопрос полковник не стал. Хотя, если подумать, и самому догадаться было можно. Скорей всего, они капитана прощупывали. Тренировался ли он уже, инициирован ли...
— А я тренировался? — на всякий случай уточнил капитан — черт их в самом деле знает, этих магов, может он на самом деле тренировался, только не понял этого.
— Нет, конечно, — сердито отвечал Ильин, — когда бы ты успел. Не тренировался и не инициирован. И все потому, что дурак дураком.
— Григорий Алексеевич!
Да, именно так. И обидчивый к тому же... Женьку зачем выгнал? Из ревности? И к кому ревновал — к нему, полковнику. Стыд и срам, глупость несусветная! Но теперь все, хватит. Конец пришел и обидам твоим, и вольнице. Теперь будешь с утра до ночи тренироваться. Мы из тебя сделаем Блюстителя!
Капитан кивнул — и пожалуйста. Он не возражает. Он уже согласен, делайте. Но ответьте на вопрос: если этот Бусоедов — тварь, то почему он Сашу не убил? Ну, это не так просто, как кажется. Даже не инициированного Блюстителя защищает особая сила. Не всякой твари он по зубам. Если бы нас так просто было уничтожить, так от нас давно бы и ничего не осталось. Но те, кто устанавливал равновесие, обо всем подумали. Ну, или почти обо всем.
— А кто устанавливал равновесие?
— Те, кто были до нас.
— А кто был до нас?
— Много вопросов задаешь, капитан.
Вот это интересно! Надо же ему знать, чего ради он собственной шкурой рискует.
— Неправильная постановка вопроса. Не чего ради, а почему.
— И почему?
— Потому что другого выхода у тебя все равно нет...
И полковник выжал педаль газа.
Глава восьмая. Подлинная Инь
Комната, куда доставили Петровича, была очень странной. Как, впрочем, и дом, в котором эта комната располагалась. Ни описать этот дом толком, ни сказать хотя бы, где он находится, было совершенно невозможно. Во всяком случае, Петрович ни за что бы не взялся за такое глупое, чтобы не сказать дурацкое, предприятие. Тем более что сюда его доставили в полубессознательном состоянии и тихо сгрузили на диван — так что извините, граждане дорогие и примкнувшие к ним работники собеса, не будет вам никаких описаний.
Впрочем, нет, не совсем так. При желании комнату описать было бы все-таки можно, вот только поди опиши почти полную пустоту: белые стены, пол да потолок. Имелась тут, впрочем, одна тонкость — все детали интерьера, от дивана до бара, вынимались из стен, как вставные зубы изо рта, а если надобность в них отпадала, задвигались обратно. Когда все оказывалось выдвинуто, комната принимала вид человеческого жилья, только стены слепили глаз полярной белизной. Когда же все задвигали, жилец оказывался в обычной тюремной камере, только без нар и без окон. Кому и за что предназначалось такое заключение, сказать было трудно — вероятно, люди эти много грешили в прошлой жизни, и поганку такую им заворачивали для их же собственной пользы.
Тем не менее Валера, приволокший сюда тестя в виде бездыханного тела, настроен был мирно, и даже предложил выпить. Выпить Петрович был завсегда согласный, лишь бы яду не подлили.
— Смешно, Петрович, — укорил его Валера, — какой тебе яд, тоже мне Ромео и Джульетта. Пей, пока дают, на том свете, поди, предлагать не станут.
И Петрович уступил — буду пить, на том свете действительно не предложат. Только просил не наливать иностранной гадости, своей просил, русской водовки, потому что он настоящий импортозамещенный патриот, а не квасной какой-нибудь, безымянным пальцем деланный. А еще, сказал, в водке спирту больше, если не разбавлять ее слишком сильно — поэтому, опять же, водка лучше. Валера возражать не стал: если, сказал, станешь делать по-моему, так ты эту водку будешь пить, есть и купаться в ней в свободное от пенсии время.
Михеев пообещал открыть тестю самую страшную тайну современности — хотя, конечно, не сразу. Сначала требовалось выпить как следует. Петрович только после пятой дозрел до того, чтобы эту самую тайну узнать. Но тайна оказалась не про масонов, масоны — тьфу, ерунда. Мы все, если приглядеться, масоны в этом лучшем из миров. Хотя, наверное, если это правда, лучше тогда и вовсе не приглядываться. Слышал ли Петрович сказку про Робин Гуда?
Петрович слышал, хотя и краем уха — а при чем тут вообще Робин Гуд?
Робин Гуд при том, отвечал Валера, что обычно человека в жизни окружают одни враги. Все вокруг прессуют его, строят, нагибают и вяжут по рукам и ногам. Даже в туалет человек ходит не когда захочется, а когда туалет рядом. А вот Валерина организация ставит своей целью освобождение человечества от всех и всяческих пут.
Про освобождение Петрович уже кое-что слышал, конечно. Сначала освободят от денег, потом от имущества, от недвижимости, а под конец и от самой жизни — и добро пожаловать в Мавзолей, в компанию к лысому Ленину. Нет уж, спасибо, нам такой радости не надо.
Но Валера все равно настаивал, предлагал перейти на их сторону. Говорил, что Ленина они у себя не допустят, и вообще, говорил, если перейдешь к нам — будешь в полном и окончательном шоколаде.
Тесть все-таки сомневался. Полный и окончательный шоколад — это как-то уж больно торжественно звучит. Нет, все тут очень непросто. Он ведь, Петрович, не дурак. Он ведь понимает, что если на сторону Валеры перейдет, придется ему с Сашкой воевать. А Сашка Петровичу все-таки не последний человек, Сашка Петровичу какой-никакой, но зять. Когда Катька из дома ушла, он Петровича не выгнал, терпел его пьяные выходки. А когда Петровича собакой назначили, капитан вообще жизнью своей рисковал, чтобы тестя выручить. И не действующего тестя к тому же, а бывшего. Так сказать, почетного тестя, тестя хонорис кауза. Нет-нет, он капитана не сдаст, даже не уговаривайте!
Валера на это заметил, что Петрович просто цену себе набивает, чтобы подороже продаться. Но Петрович на такие грязные подозрения не соизволил даже отвечать. Он, Петрович, чист, как граненый стакан после посудомойки, он что думает, то и говорит. А если вы по-другому считаете, вы, значит, не доросли до общепланетарного масштаба, и махатма ганди из вас — как из говна пуля.