— Само ездит, без шофера! — воскликнул тесть. — Колдовство!
Валера поморщился: да какое колдовство, обычный автопилот, экспериментальный экземпляр, наши сколковские умельцы самолично в Америке стырили. Но Петрович все равно восхищенно качал головой, повторяя: стырить тоже надо уметь, на том стояла и стоять будет... Валера запихнул его в машину, сам сел за руль. На заднем сиденье внезапно обнаружилась Катя.
— Наше вам с кисточкой, — вежливо сказал тесть, но та даже не посмотрела в его сторону. А он в очередной раз поразился, как эта совсем посторонняя женщина похожа на его родную дочь.
Машина двинулась с места так мягко, что Петровичу почудилось, будто не они поехали, а пространство вокруг поехало мимо них… Вскоре он задремал на мягких подушках, ему снились пустые и томительные сны: коридоры, королевские апартаменты, квитанции на оплату коммунальных услуг.
Определить, сколько они ехали, было трудно — может, несколько часов, а может, и несколько минут. Когда Петрович, наконец, проснулся, машина уже стояла рядом в большом и заброшенном парке. Парк был пуст. Или все-таки не совсем пуст? Пространство, расположенное за небольшим прудом, казалось, слегка зыбилось и подрагивало. Впрочем, нет, не зыбилось и не подрагивало, ничего там не было. Или все-таки было? Тесть беспомощно посмотрел на Валеру. Тот неожиданно подмигнул ему.
— Закрой глаза!
Петрович послушно закрыл. И почувствовал, что лба его коснулось что-то холодное.
— Теперь открой.
Петрович открыл и вздрогнул: на той стороне пруда невесть откуда взялся огромный заброшенный ангар. Очки, догадался Петрович, дополненная реальность, сейчас покемоны запрыгают. Но покемоны все не прыгали, и ангар не исчезал. Очков, кстати, тоже не было, и холодное ощущение во лбу исчезло.
— Ангар на самом деле есть, просто без специальных приспособлений смертные его не видят, — объяснил Валера. — Я настроил твой мозг, теперь и ты его видишь.
По серьезному и неотрывному взгляду, которым Валера смотрел на ангар, тесть догадался, что ангар и есть Убежище светлых. Сами они для окружающих оставались незамеченными: машину от любопытных глаз скрывала огромная ива,опустившая свои серо-зеленые ветви почти до самой земли.
Так они сидели молча некоторое время, а вокруг ничего не происходило. Валера о чем-то думал, тягостно тянулись минуты. Наконец предводитель темных взглянул на Петровича и заговорил.
— Там внутри ведьма, — сказал он. — Но ты не бойся, она совсем одна. А теперь слушай, что надо делать...
Наверное, если бы Женевьев вдруг каким-то чудом услышала их последующий разговор, она бы заперлась в убежище, использовав самые страшные, самые непробиваемые засовы и заклинания. Но она, увы, ничего не слышала и ничего плохого не ждала. И потому, когда в дверь постучали, подошла к двери совершено спокойно: она знала, что капитан и полковник уже едут к ней в убежище. Впрочем, следуя протоколу, все-таки спросила: кто там?
И услышала в ответ то, чего никак не ожидала услышать.
— Жень, это я, Петрович, — донесся из-за дверей дрожащий голос. — Открой за ради Христа...
Трудно передать ее удивление и радость: Женевьев хорошо знала жестокость темных — а тут нате вам, Петрович, живой и, кажется, невредимый. Это же все равно как с того света сбежать. Внезапная радость, однако, не лишила ее осторожности. С внешней стороны двери была укреплена видеокамера, снимавшая, что происходит снаружи. Женевьев глянула на экран и увидела у входа человека, в самом деле очень похожего на Петровича. Но она, однако, понимала, что хитрость темных не имеет границ.
— Докажи, что ты — Петрович! — потребовала она.
— Ты мне не дала, — хмуро сообщил тесть.
— Не убедил, — отвечала Женевьев, — Петровичу бы никто не дал.
Тут Петрович всерьез обиделся: мало того, что в дом не пускают, так еще издеваются над его мужским достоинством. Тесть стал кричать, что он вот прямо сейчас пойдет и утопится в общественной уборной. И будут они над его белым телом проливать горькие слезы, и будут жалеть, что такого хорошего человека погубили ни за понюх табаку…
Женевьев слушала его стенания и думала, что это на самом деле очень похоже на Петровича. Однако некоторые сомнения у нее все же оставались. И она решила провести последнюю проверку.
— Какой мой любимый актер? — спросила она.
Петрович затоптался, закряхтел, вспоминая.
— Ну, этот, который… Он еще голубца исполнял…
— Какого голубца?
— Ну, блондинистого такого... в кино этом… Где все с горы бросаются.
Женевьев нахмурилась. Извини, сказала, но настоящий Петрович знает, кто мой любимый актер, я ему лично говорила. И никакого голубца, и даже никакую котлету он не исполнял и с горы тоже не бросался. Так что если сейчас не ответишь, пеняй на себя: я нанесу удар!
Петрович на улице задрожал, это было видно даже через камеру. Видно, от ужаса мозги его прояснились, и он вспомнил то, чего вспомнить и не чаял.
— Погоди, не бей, — закричал он, — Орналдо Блюм его зовут!
Уже не сомневаясь, Женевьев отперла тяжелую железную дверь.
— Петрович, живой! — воскликнула она, обнимая старика.
— Частично, — закряхтел Петрович. Вид у него был странный: одним глазом он смотрел на Женевьев, а другим все время как бы старался взглянуть себе за спину.
Но Женевьев слишком была обрадована, чтобы обращать внимание на мелкие странности. Тем более что сам Петрович от рождения был одной сплошной странностью.
Она впустила его внутрь, заперла дверь. Он удивился — зачем? Необходимая предосторожность, ответила она. И пошла вперед, указывая дорогу. Петрович ненадолго замешкался, но быстро ее догнал. Они миновали огромную, скудно обставленную прихожую, больше похожую на лобби сетевой гостиницы. И вдруг Петровичу сделалось нехорошо. Он стал жаловаться на слабость в ногах, попросил присесть. Женевьев дала ему старый, но крепкий еще деревянный стул, тесть тяжело плюхнулся на него, словно Винни-Пух. Ей опять почудилось, что он какой-то странный, почему-то вспомнился булгаковский администратор Варенуха, которого поймали Бегемот с Коровьевым и отделали до нечеловеческого состояния. Так же, как ежился когда-то Варенуха, ежился сейчас и Петрович, отвечал слегка невпопад, а еще казалось, что затылком он пытается безуспешно увидеть что-то у себя за спиной.
— А где полковник? — спросил тесть ни с того ни с сего.
Женевьев коротко отвечала, что наступил форс-мажор, и Саша с полковником уже едут сюда. Так что пусть не беспокоится, а лучше расскажет, что с ним было после того, как его умыкнул Михеев.
— Да что ж со мной было-то... — отвечал Петрович, передергивая плечами, и взгляд его на миг сделался совершенно фарфоровым. — Известно, что... Пытали меня. Зверски. Нечеловечески. Требовали, чтобы я все рассказал. Но я молчал. Как Зоя Космодемьянская молчал. И не выдал проклятому самой страшной тайны.
— Это прекрасно, — сказала Женевьев, испытующе глядя на него. — Прекрасно, хотя и странно, что ты оказался таким стойким. Интересно только, какую такую страшную тайну ты ему не выдал?
Петрович тут ужасно обиделся и даже запыхтел: да мало ли тайн можно выдать? А ты что, не доверяешь мне, да? Мне, страдальцу за народное счастье?
— Я доверяю, — кротко отвечала Женевьев, — одного не могу понять: как ты вырвался из Убежища темных?
Петрович приосанился. Да вот уж вырвался! Улучил момент и — поминай как звали. Он, Петрович, юркий, его не удержишь. Не лаптем щи хлебаем. Вырвался — и сразу сюда. По дороге даже не разговаривал ни с кем.
Другой бы кто только порадовался юркости Петровича, однако Женевьев с каждым его словом становилась все мрачнее. Наконец какие-то черные, явно потусторонние искры замерцали у нее в глазах.
— Петрович, скажи мне одну вещь, — вдруг выговорила она голосом темным и тяжелым. — Как ты нашел это место? Откуда ты узнал про него? И, самое главное, как ты его увидел?
Петрович молчал. Женевьев поняла, что теперь он смотрит ей прямо за спину.
— Там кто-то есть? — спросила она обреченно. — Ты открыл им дверь?
Повернуться она не успела, на ее голову обрушился тяжкий удар. Женевьев как-то странно всхлипнула и повалилась наземь. Теперь она лежала на полу совершенно безжизненно, неестественно вывернув руки и ноги, волосы ее набухали мокрым, красным… Над ней молча и скорбно, как два столба, высились Михеев и Катерина.
— Да что же это… — голос тестя дрогнул. — Что это, граждане, ведь не было такого уговора! Вы ж ей голову раскололи, сволочи, паразиты проклятые, подлюки распоследние… вы же убили ее!!
Тесть упал на колени над телом Женевьев, зарыдал горько, безнадежно. Скажи ему кто-нибудь пару дней назад, что будет он плакать над телом французского ажана, он бы только посмеялся над дураком. А теперь… теперь сама земля уходила у него из-под ног, черная тьма опускалась вокруг, и сквозь тьму эту видно было только бледнеющее на глазах, неживое лицо Женевьев. Женька, Женька, парижский ажан, царевна-лягушка и софи марсо, подлинная Инь... как же вышло так, как получилось и с какого боку тут оказался Петрович, который все бы сейчас отдал, лишь бы повернуть время вспять?
Петрович поднял голову, с последней надеждой посмотрел на Валеру, который расплывался от слез в глазах:
— Спаси, умоляю! Ты же можешь, ты все можешь… Спаси!
В ответ Валера улыбнулся ему самой страшной из своих улыбок.
— Не волнуйся, Петрович, теперь все будет очень хорошо… Просто замечательно все будет теперь.
***
Тем временем Саша и полковник все еще плыли на машине сквозь туманные пригороды. Почему вдруг вокруг возник туман, Саша не мог сказать — может, место было такое, болотистое, или просто поднялась тоскливая хмарь из подземных сырых пустот, где пряталась до поры. И вот пора настала, мгла пришла на землю, и теперь случится что-то очень странное, а может, даже и страшное. Примерно об этом думал сейчас нахохлившийся на своем сиденье капитан Серегин.
Ему хотелось кое-что спросить, однако время для вопросов, наверное, было неподходящее. Но как уже понял капитан, в их деле время для вопросов неподходящее всегда, а значит, надо не стесняться и спрашивать при первой возможности. Он и спросил — про богов. Про каких, братец, богов, не понял полковник. Ну, вот вы говорили, что они, светлые, — не кто иной, как боги. Типа, как он, Серегин, понимает, с небес сошли.