Да ты-то езжай, подумал Петрович, кто тебя держит, а девушку зачем увозить? Прямо как в песне выходит: увез бы я красотку за тридевять земель. Песня эта никогда Петровичу не нравилась, он считал ее грустной и издевательской. Все ему казалось, что это от него красотку увозят, это он самый и есть сторож у крыльца. И вот, выяснилось, как в воду глядел. Но сейчас вам, извините, не песня, а жизнь человеческая. Как это — увезти на службу? А если, он, Петрович уже влюбился в девушку по самые брови — что тогда?
Но ничего этого Петрович не сказал, только промолчал скорбно. Вот когда поймут, что наделали, стыдно им станет, что такого хорошего человека обидели. Кровавыми слезами умоются, да поздно будет. Подумал так Петрович и не выдержал все-таки, высказал все Сашке. А тот пожал плечами и говорит:
— Это не ты, Петрович, думаешь. Это водка в тебе думает.
Петрович даже обиделся на такую глупость. Как водка может в нем думать, если в нем ее всего пара стопок? Водка думать начинает от пол-литра, а до этого мысли у нее несерьезные, можно сказать, вообще никаких мыслей.
Короче говоря, слушать Петровича никто не стал, решили ехать на службу, в полицию — бандитов ловить. Петрович предложил Женевьев оставить чемодан прямо здесь, в гостиной, но Саша сказал, что пусть лучше в его комнате постоит. Тесть на это почти обиделся.
— Не доверяет, — пожаловался он Женевьев. — Что я, украду, что ли? Да я в жизни чужого не взял. А про газовый баллон вы не верьте, это клевета... К тому же у вас там, наверное, и красть-то нечего.
— Если очень хочется, найти можно, — загадочно отвечала та, сильно тем самым заинтриговав Петровича.
Потом они уехали на службу, а Петрович остался дома — размышлять над превратностями судьбы. Думал он в основном о том, что Женевьев — девка хорошая и фигуристая, хотя, если разобраться, идейный враг...
О чем думал капитан, везя Женевьев на работу в троллейбусе, сказать довольно трудно. Вид, во всяком случае, у него был угрюмый и рассеянный. Может, ему стыдно было, что он везет девушку в троллейбусе. Может, надо было взять такси. С другой стороны, говорил хмурый голос изнутри, если всех французских ажанов возить в такси, никакой зарплаты не хватит. Можно подумать, ты каждый день ажанов возишь, возражал голосу Саша. На эту провокацию внутренний дознаватель — а это конечно был он — ничего не ответил, и Саша стал еще более мрачно смотреть в окно.
Хорошо хоть, Женевьев не обиделась. Даже, кажется, обрадовалась чуть-чуть.
— О, троллейбус! — сказала она. — Всегда хотела поездить на русском троллейбусе. И какой же русский не любит...
Вот за троллейбус Саше не было стыдно. Что-что, а троллейбусы у нас покупать научились. И неважно, где именно его купили — в Китае, в Белоруссии, еще где-то — он был хороший и даже колеса все на месте. К тому же народу внутри было совсем немного — время близилось к обеду. Вдобавок, если честно говорить, то на троллейбусе ехать быстрее. Машины стояли в пробках, а троллейбус шел по выделенной полосе. В принципе, таксисты тоже имели право ездить по выделенке, но побаивались лютых гаишников, они же — доблестные работники ГИБДД. Те, завидев за стеклом избыточно честную физиономию трудового мигранта, вполне могли поднять свою полосатую палочку и потребовать к ответу. Но даже если мигрант все делал правильно и документы были оформлены как надо, к чему-нибудь прикопаться можно было всегда.
Совсем недавно капитан Серегин одного такого мигранта отбил у гаишника. Не по доброте душевной, конечно, а просто показалось, что это его знакомый, Азамат из Оша. Азамат жил в том же доме, что и капитан, — вежливый, улыбчивый паренек, всегда здоровался первым. Капитан, правда, особенного внимания на него не обращал, кивнул — и пошел своей дорогой.
И вдруг недавно, возвращаясь с работы, увидел Азамата в неурочное время. Тот стоял у дома и кланялся ему, капитану. Чего кланяется, зачем, почему? Оказалось, у Азамата погиб брат. И теперь по мусульманскому обычаю и народной традиции надо было стоять у дома и встречать людей, которые захотят прийти выразить сочувствие. И хоть тут у них Азамата никто не знал и ни с каким сочувствием к нему прийти не мог, он все равно стоял. Глаза его полны были слез, но он стоял и улыбался растерянной улыбкой. Саша был измотан после рабочей недели, но все-таки остановился поговорить.
Брата, рассказал Азамат, сбила машина. Свой же сродственник киргиз сбил, даже претензий не предъявишь. Устал человек. Азамат сам трудовой мигрант, знает, как люди устают. А брат умер, его не вернешь. Все люди умирают, все умрут когда-нибудь... Он, Азамат, тоже умрет. Он один здесь в России остался. Пусть, когда он умрет, капитан Саша стоит на пороге его дома и встречает тех, кто придет его вспомнить.
После этого случая Саша стал задумываться о многом, о чем раньше не думал, руки не доходили. Мысли это были невеселые и нехорошие — и настроения точно не улучшали.
А недавно капитан пошел в магазин, а на дороге, видит, гаишник таксиста обрабатывает. Ему вдруг почудилось, что это Азамат. Сердце капитанское закипело, поднаехал на гайца, конечно, прочел ему лекцию о правовом нигилизме — с употреблением обсценной и прямо матерной лексики. Правда, почти сразу понял, что ошибся, что не Азамат за рулем. Но не назад же теперь откручивать, не хвалить же гайца за беспредел…
Таксист потом очень Сашу благодарил, Жумабек его звали. Предлагал по сниженному тарифу возить капитана на работу и назад. Но Саша отказался, конечно. Во-первых, зачем, и на автобусе сойдет, во-вторых, ему и по сниженному тарифу дорого.
Капитан так глубоко задумался, сидя в троллейбусе, что совсем забыл про Женевьев. Вот только она про него не забыла.
— Почему ты все время молчишь? — спросила она. — Почему такой грустный?
Он вздохнул. Не слишком ли часто он стал вздыхать в последнее время?
— Выходим, — сказал, — наша остановка… Сейчас увидишь, как работает доблестная российская полиция.
Глава вторая. Сильный и опасный
Доблестная российская полиция, если говорить честно, работала спустя рукава. Правда, когда Женевьев с капитаном шли мимо дежурки-аквариума, полиция в лице дежурного все-таки пришла в себя после вчерашнего и начала с Женевьев любезничать. Понять это было можно — женщина, да еще француженка. Между нами говоря, чем еще дежурному заняться в разгар рабочего дня — только француженок охмурять.
Женевьев, однако, на местные ментовские чары не поддалась, отбрила сердцееда — как лезвием полоснула.
— Грубо работает, — сказала. — Ваши мужчины почему-то думают, что они — мечта всех женщин.
Капитан рассеянно кивнул: есть такое. С другой стороны, хватает и женщин, которые думают, что они — мечта всех мужчин. Значит, это не мужское и женское, а просто человеческое. Люди думают о себе лучше, чем они есть
— Надо не думать, надо быть лучше, — едко заметила Женевьев.
Это, конечно, было очень по-европейски. Хотя ему, российскому капитану, откуда знать, как по-европейски, а как нет? Нет же никакой Европы на самом деле — одно кино про Европу, которое выдумывают всякие там альмодовары и гринуэи, и книжки тоже, уэльбек да бегбедер. В общем, еще большой вопрос, можно ли всему этому верить и не проще ли ввести туда танковую бригаду и устроить им всем по-настоящему счастливую жизнь.
Ответа на этот вопрос найти он не успел — перед глазами уже маячила в меру обшарпанная дверь его кабинета. В кабинете он сидел не один, а вместе с Пашкой, которого, правда, сейчас на месте не было. Пашка — напарник, догадалась Женевьев, вы с ним команда.
— Точно, — согласился капитан, — команда... Железный кулак, бьющий в золотые зубы криминала и организованной преступности.
Вякнул и заговорил селектор — капитана требовал дежурный. Вспомнил, донжуан самодельный, что к Паше как раз пришел посетитель. Ждет, между прочим, уже целых полчаса. Паша, главное, сам назначил и даже пропуск выписал, а потом, видно, забыл. Забывчивый он, Паша, как девушка на выданье. Может, капитан поговорит с этим, который пришел? А то неудобно выходит, теперь ведь вроде как мы для народа, а не народ для нас. Так что с народом этим лучше не связываться — наскандалит в Фейсбуке и тебя же потом по погонам ударят, прям по звездочкам.
Саша только головой покачал на такие речи. Ладно, сказал с неохотой, давай сюда своего терпилу.
Женевьев удивилась: будешь выполнять чужую работу?
— Чужую?! Да ты что! Мы и со своей-то не справляемся, — язвительно заметил капитан.
— Так много работы?
— Не так работы много, как зарплаты мало.
В дверь постучали, и стук этот не понравился капитану. Слишком он был уверенный, что ли, развязный какой-то. Свои бы стучать не стали, просто вошли, но почему, интересно, так стучат чужие? Можно было сказать «войдите», но говорить это совершенно не хотелось. Выждав секунду, Саша подошел к двери и сам открыл ее. На пороге стоял крепкий высокий мужчина лет, наверное… да Сашиных примерно лет, вряд ли больше. В нем чувствовалась легкая небрежность сильного и опасного человека.
— День добрый, — сказал сильный и опасный, оценивающе глядя на капитана.
Капитан ничего не ответил, кивнул головой на стул: дескать, присаживайтесь, гость дорогой. Сейчас посмотрим, что вы за птица и почему это у вас добрый день, когда все честные люди на службе пуп рвут и день у них обыкновенный, то есть вполне собачий.
Пришелец сел и смотрел на капитана с непонятной улыбкой, а Женевьев как бы и вовсе не видел. Что там, в самом деле, видеть? На ней же не написано, что французский ажан, наоборот, написано, что обычная молодая баба. Это для вас она Софи Марсо, а у него, может, по три штуки таких в каждом лупанарии.
Улыбка гостя раздражала капитана. Не любил он, когда опасные люди улыбаются, это делало их в два раза опаснее. Хотя капитан был полицейским, по жизни он предпочитал ясность, разговор лицом к лицу, прямоту. А судьба угораздила его в следователи. Все эти хитрости, заходы, ловля клиента на слове — противно, но надо. Но противно. Хотя, наверное, он один такой мастодонт остался. Большинство следаков уже давно сидели на простом запугивании да улики подбрасывали, других методов не знали.