— А он уже обрушился, — отвечал полковник. — Вопрос только в том, насколько ситуация обратима. Хаос, как уже говорилось, стихия темных. Оказалось, что магнин как носитель хаоса — самый эффективный способ уничтожить цивилизацию. Точнее, превратить ее в блюдо для лис-оборотней. Хочу напомнить, что нынешняя цивилизация далеко не первой пойдет на корм темным… Шумеры, майя, хетты, древние египтяне, греки и римляне не просто так исчезли с лица земли. И нынешних ждет та же участь, если все будет продолжаться так, как идет сейчас.
— Так что же делать?
— Для начала — снова научить людей думать. Думать, а не вытаскивать из кармана готовую эмоциональную реакцию. А для этого придется менять всю систему образования и вводить новую.
И полковник рассказал, что это будет за система. Светлые запустят сеть детских образовательно-воспитательных учреждений — ясли, сады, школы, колледжи, лицеи и высшие учебные заведения. Называться они будут… ну, скажем, денисовскими. Это будут элитарные заведения, в них будут воспитывать особенных детей с особенными способностями.
— Откуда же вы возьмете столько особенных детей? — спросил капитан.
— Это будут не просто дети, а дети с геном денисовцев, — отвечал Ильин. — Во многих детях ген денисовцев находится как бы в спящем состоянии. Если взяться за их обучение и воспитание, результаты будут сногсшибательными.
Капитан покивал: впечатляет. Но как быть с теми, у кого нет денисовского гена?
— Их, конечно, мы тоже будем учить, — отвечал полковник. — Собственно, ради них вся история и затевается. Когда родители увидят, какой эффект дает наша система обучения и воспитания, все они захотят приобщить к ней своих детей. И вот тогда-то мы изменим всю систему народного образования в стране, а магнинам придется все-таки взяться за ум.
На луну, бледно глядевшую в окно, набежало облако, на улице стало совсем темно. Ильин посмотрел на часы и покачал головой.
— Ладно, — сказал он, — есть еще несколько часов, чтобы поспать. Завтра нас ждет горячий денек.
Глава одиннадцатая. Путь вампира
Если полковник считал, что поздний вечер — самое время ложиться спать, то голубоглазый налетчик Игорь Бусоедов явно держался другого мнения. Более того, судя по всему, в ночи у него имелось дело чрезвычайной важности. Иначе зачем, скажите, шел бы он сейчас по темной улице, вжав голову в неширокие плечи и нервно поглядывая по сторонам?
Прогулка эта запоздалая явно не доставляла Бусоедову никакой радости. Луна зашла за тучу, слабые фонари тужились, но не могли разогнать тьму. Он миновал улицу, завернул во дворы и вдруг остановился. Прислушался — кто-то быстро и легко шел за ним следом. Бусоедов обернулся: позади него в дрожащей темноте прорезалась неясная фигура. Бесшумно, как тень, Бусоедов нырнул в кусты, пропуская запоздалого прохожего. Тот притормозил на секунду, не понимая, куда провалился Бусоедов, затоптался, но потом махнул рукой и пошел дальше. Теперь уже налетчик следовал за ним — тихо, неслышно, словно волк на охоте...
Засипели и дружно, как по команде, выключились уличные фонари. Тьма сделалась почти кромешной, только в жидком желтом свете квартирных окон метались по асфальту тяжелые тени от веток — ночной ветер взял в оборот березы и клены. Поздний прохожий, за которым призраком тянулся Бусоедов, зябко передернул плечами, не останавливаясь, быстро глянул назад. Никого не увидев, ускорил все-таки шаг — еще минута-другая, и вывернул бы на широкий освещенный и безопасный проспект, а там уже сам черт был бы ему не брат. Но не успел вынырнуть, запутался во дворах, в косых дорожках, идущих мимо клумб, а иногда и режущих их прямо напополам. Запутался, замер на миг беспомощно, съежился — но тут включились фонари.
Прохожий не успел выдохнуть, вздрогнул — прямо перед ним вырос Бусоедов, стоял застывший, похожий на небольшую каменную колонну. Видя испуг клиента, отмер, подмигнул, весело оскалился: что, дядя, труханул? Очень я страшный, да? Прохожий, поняв, что в этот раз обошлось без памперсов, презрительно сплюнул: кто — ты? Да ты в зеркало на себя смотрел? Тебя только трехлетняя девочка испугаться может. Бусоедов огорчился: печалька... А я-то думал, я страшный. Страшный, страшный, но не в том смысле. А в каком? В смысле — урод ты. Тупорылый... Уйди с горизонта, я тороплюсь.
На «тупорылого» Бусоедов, кажется, обиделся.
— Погоди, брателло, не спеши, — сказал он хмуро. — Я урод, и ты урод. Только я физический, а ты моральный. Как урод урода, угости сигареткой.
Самому не хватает. Нет, ну я серьезно. Бывает, знаешь, что одна маленькая сигаретка жизнь человеку спасает.
— Ты мне чего, угрожаешь?
Он? Да разве ж бы он посмел? Ну чего, угостишь?
— Ладно, бери… — смилостивился прохожий. — Чет я добрый сегодня.
— Вот спасибо, отец родной. А огоньку?
Щелкнула зажигалка, отец родной поднес Бусоедову огонек. Тот затянулся, закашлялся, поморщился.
— Ну все, что ли?
Нет, не все, укоризненно отвечал Бусоедов. Сигарета твоя, дядя, мне категорически не понравилась. Как на духу тебе скажу: дерьмо это собачье, а не сигарета. Считаю, что, угостив меня такими гадскими сигаретами, ты мне прямо в душу плюнул — без всякого фильтра притом. Изъясняясь проще, не оказал должного уважения. И не говори, что ты сам их куришь. Потому что выродок, который курит подобные сигареты, недостоин бременить землю.
Собеседник от таких диковинных речей вытаращил глаза.
— Ты из психушки сбежал? — спросил он совершенно искренне — Кто так разговаривает вообще?! «Недостоин бременить...» Или ты, типа, нарываешься? Нарываешься, да? Ну тогда лови, козлина!
Поздний прохожий неожиданно и очень ловко провел правый хук — да-с, такие пошли теперь поздние прохожие, советую держаться от них подальше, неровен час, попадет куда-нибудь не туда, ищи потом свищи вставную челюсть. Но Бусоедов, на свою беду, ничего этого не знал, так что атака прошла чисто, прямо как на тренировке. От удара голова налетчика мотнулась вверх и вниз. Ноги его ослабли, и стало ясно, что сейчас он повалится на землю. Прошла, однако, секунда, другая, третья, но Бусоедов падать не торопился. Более того, голубенькие его глазки зажглись в темноте злобным огнем, и огонь этот теперь частично освещал его странное, как бы из камня вытесанное лицо. Лицо это отвратительно ухмылялось и, если так можно выразиться, не сулило миру ничего хорошего.
— Ну вот, — проговорил Бусоедов мстительно, — теперь моя совесть чиста. Все, что будет сделано после, делается исключительно для самозащиты.
Прохожий в ответ на это хотел было влепить ему еще один хук или даже, чем черт не шутит, апперкот, но не успел. Неизвестно почему, он почувствовал вдруг нечеловеческий ужас и жаркое томление в сердце, какое бывает прямо перед смертью. Он еще пятился, еще бормотал: «Э, ты чего... Ты че творишь, волчара?!», а Бусоедов, рыкнув, уже приник к его горлу острыми белыми зубами, уже потекла по губам его кровь — теплая, солоноватая, человеческая...
У Марьи Ивановны Перетыкиной, живущей, как всем известно, в первом подъезде дома номер пять, который за особенности архитектуры местные жители называли «стекляшкой», день выдался суматошный — так что белье стирать она закончила только ближе к ночи. Выйдя на балкон четвертого этажа, чтобы повесить мокрые простыни, Перетыкина вдруг услышала откуда-то снизу страшный рев и захлебывающиеся крики. Если бы Марья Ивановна была человеком хоть сколько-нибудь чувствительным, она бы, конечно, испугалась, может быть, даже закричала, стала бы звать соседей, полицию, росгвардию, ФСБ и прочие силы света. Понятно, что при нынешнем бардаке никого бы она не дозвалась, но хотя бы шум подняла. К сожалению, Марья Ивановна была обычной российской пенсионеркой, то есть таким существом, душа которого с самого рождения покрыта танковой броней. Ужасные вопли, от каких любой поклонник Хичкока поседел бы в один миг, она выслушала довольно равнодушно.
— Детишки хулиганят, — сказала Марья Ивановна с легким осуждением и, забросив на веревку мокрые панталоны, ушла обратно в квартиру.
Очень быстро крики на улице перешли в слабые стоны, а затем и вовсе стихли, как бы и не было их никогда. Зато раздались стали совсем другие звуки — отчетливые, неторопливые шаги по асфальту, особенно ясно слышные в ночной пустоте. Бусоедов оторвался от жертвы, издал глухое звериное рычание.
— Подняв уста от мерзостного брашна, он вытер свой окровавленный рот... — донесся из темноты насмешливый голос Михеева. — Интересного зрелища, господа, мы стали невольными свидетелями — мсье Бусоедов за незаконным промыслом. Как говорил в подобных случаях английский поэт Редьярд Киплинг, доброй охоты всем нам. Сколь возвышенно это развлечение, сколь вдохновляюще! Правда, с утра пораньше весь город встанет на уши и подразделения живодеров начнут отстреливать бездомных собак, но, выражаясь языком постмодерна, кого это скребет?
— Каких собак, он первый начал! — Бусоедов еще не пришел в себя, щерился злобно, его пьянила свежая терпкая кровь на губах.
— Ну конечно, он первый, — согласился Михеев. — Первый напал, в ямку закопал, надпись написал. Чего же он хотел, этот мизерабль? Не иначе, как лишить вас вампирской невинности, не так ли?
Валера сделал шаг из тьмы и вышел, наконец, под свет фонаря. Вид у него сейчас был одновременно внушительный и франтоватый — казалось, к рядовому уличному вампиру явился не кто иной, как сам мутьянский воевода Дракула, которого наши западные партнеры облыжно называют графом.
Бусоедов угрожающе заворчал, словно волк, охраняющий добычу.
— Ну-ну, вот только этого не надо, — поднял ладони Валера. — Ваши ночные шалости меня не интересуют, я просто хотел побеседовать. Мирно, спокойно и взаимовыгодно.
Бусоедов смотрел на Темного блюстителя с недоверием: знаю я ваше побеседовать. Если чего, меня искать будут…
— Н-да, как писал классик, трусоват был Игорь бедный... — вид у Михеева сделался слегка презрительным. — Не бойся, милый мой, никто тебя и пальцем не тронет. Я сказал, разговор, значит разговор — и ничего больше.