Петрович искренне удивился: ты это серьезно? Не замечал за собой такого. Всегда считал себя безобидным старичком, которого ненавидят злые люди.
— Это потому, что ты правды видеть не желаешь, — задыхаясь, сказала Женевьев. — А правда нужна, если хочешь перестать быть скотиной...
Петрович оцепенел. Что это с Женькой случилось? Сто лет от нее ничего не слышал, кроме комплиментов, а тут вдруг раз — и правду говорить. Но Женевьев сама не знала, что с ней. Она покраснела, дышала хрипло, говорила с трудом.
— Внутри... как будто все кипит. Как будто вулкан. Мне душно, Петрович... Я умираю! — вдруг закричала она и потеряла сознание.
Секунду Петрович глядел на нее, оцепенев, потом засуетился, захлопотал вокруг, стал дуть на Женьку, шлепать ее по щекам, хотел даже искусственное дыхание сделать, но не решился. Осмелился только кричать во весь голос: «Воды! Воды! На помощь!»
Но некому было подать воды, и на помощь тоже некому было прийти. Впрочем, не совсем некому, все-таки был тут человек, хотя надежды на него, извините, с гулькин клюв, совсем никакой надежды, и лучше, наверное, умереть, чем от такого человека помощь принять...
— Что ты орешь, старая обезьяна? — сказала Катя, заходя в комнату.
На обезьяну тесть не обиделся, его так трясло, что не сразу даже смог заговорить, пальцем только тыкал: вон, гляди... умирает наша Женька.
— Ну-ка, отойди... — Катерина отодвинула его в сторону, секунду смотрела Женевьев в лицо, потом положила руку. — Угу... Все понятно. Жар у нее. Как печка полыхает наша вечная женственность. Любимое у некоторых развлечение — болеть. То астма у нее, то жар, то еще какая-нибудь менингиома[9] головного мозга...
Она открыла встроенный шкаф, вытащила электронный термометр, снова подошла к Женевьев, покачала головой: эк ее раскочегарило, красная, как помидор. Термометр отдала тестю, на, сказала, померяй температуру, я сейчас вернусь.
Тесть запаниковал: как померяй, куда совать-то его? Катерина, разозлившись, посоветовала тестю сунуть градусник себе самому, да еще в такое место, которое приличным людям ни в сказке сказать, ни пером описать. А какая связь-то, не понял тесть, между моей этой... и температурой Женьки какая связь?
— Дураки вы оба, вот какая, — отвечала Катя, отняла у него термометр, поднесла Женевьев ко лбу, подержала недолго, глянула, нахмурилась.
Что там, не выдержал тесть, чего показывает. Пшиздец показывает, вот что, сказала Катя, сорок три градуса температура. Это то есть как, опешил Петрович, это выше нуля, что ли? Это разве такое бывает? Это ж верная смерть…
— А я о чем говорю, — она посмотрела на него неприязненно и пошла к двери.
Он всполошился. Погоди, куда? А если помрет? Катька, если она помрет у меня на руках? Не давай, равнодушно отвечала Катерина. Если помрет, Валера тебя сожрет живьем и костей не оставит.
И вышла.
— Ох, мать моя... — ошеломленно проговорил Петрович, со страхом глядя на неподвижную девушку. — Слышь, Жень! Ты не умирай, не надо. А то Валера, он ведь такой, он и сожрать может — и с костями, и без костей. Ну, не умирай, пожалуйста, очень прошу. Хочешь, на колени перед тобой встану, а?
Женевьев, однако, молчала. Глаза ее были закрыты, лишь полыхала розовым огнем нежная кожа. Решившись, Петрович потянул к ней руку, коснулся лица. Ему почудилось, что ладонь его обожгло исходящим от девушки жаром, он испугался, отдернул руку назад.
В комнату вошел Валера, за ним — Катерина. Секунду Темный смотрел на Женевьев, потом потрогал ее лоб, покачал головой. Какая температура?
— Сорок три градуса по Цельсию, — отчаянно выкрикнул тесть, — вообще непонятно, как она жива...
Да что ж тут непонятного, отвечала Катя, она же ведьма! И успокойся, наконец, не ори. Валера молчал, думал. Может быть, рана от удара на голове воспалилась? Но этого не могло быть, он лично заживил ее еще вчера. Тогда что? Банальная ангина, грипп? Но такие простые хвори не берут светлых высокого посвящения, у них сильнейший иммунитет. Черт возьми, только этого нам не хватало…
В комнату тихо, почти неслышно проскользнул Бусоедов, встал у двери, молчал, смотрел.
— Зашевелилась, — вдруг сказал Петрович.
И точно: Женевьев застонала и шевельнулась.
— Женевьев... — Темный склонился над девушкой. — Женевьев, ты меня слышишь?
Она молчала. Тесть предложил взбодрить ее нашатырем. Валера в ответ пообещал его самого взбодрить — ножичком. Или еще того не лучше, из карабина в зад. Темный, не отрываясь, смотрел на девушку, жадно, как будто ждал чего-то. Она снова дрогнула, зашевелила губами. Он склонился, стараясь услышать, разобрать ее шепот.
— Он... — чуть слышно проговорила Женевьев.
— Да?!
— Он... уми... рает...
Сказав это, Женевьев начала кашлять — сильно, безостановочно, кашель то затихал, то начинался с новой силой. Краска с лица у нее сошла, оно стало белым, губы задрожали и замерли. Валера взревел: Женевьев! Да что же это, клянусь Гандарвой!
— На бок ее надо, — засуетился Петрович, — на бок перевернем!
Но тут Бусоедов шагнул вперед. Вид у него был очень странный. Погодите. Секунду. Это очень похоже на… На что? На то, как если бы ее обратили... Реакция такая же.
Валера разразился бранью. Он совсем охренел, этот кровосос! Кто мог обратить Женевьев?! В Убежище не было посторонних, и не могло быть. Ты гонишь пургу, Бусоедов, ты сам это понимаешь?! Тут не было никого, кто мог бы... Хотя, постой…
Валера умолк и смотрел на Бусоедова в упор, не отрываясь. В глазах его читалась какая-то странная мысль. И мысль эту он высказал, не задумываясь.
— Это ты ее и обратил, — рявкнул Темный. — Больше некому!
— Когда бы я успел? — вампир, и без того бледный, сделался еще бледнее, лицо его исказилось от ужаса.
— Когда пришел, еще утром! Ты тварь, ты мерзавец, ты втерся ко мне в доверие, чтобы ее убить!
Все смотрели на Блюстителя со страхом и изумлением. Кажется, даже Катерина не видела его таким.
— Признавайся, собака, ты?! Испепелю!
Валера схватил Бусоедова железной дланью за горло, сжал так, что у того глаза полезли из орбит. Вампир захрипел, забился, не в силах вырваться, жалобно заскулил.
— Оставь его! — не выдержала Катя. — Он не при чем…
Темный повернул к ней искаженное яростью лицо. А кто при чем? Кто виноват, что она умирает? Катя попятилась, секунду смотрела на него бледная, испуганная. И вдруг сказала:
— Ты виноват.
Если бы Катя бросила в него противотанковой гранатой, Валера бы и то меньше удивился. Изумление несколько остудило его, он снова стал способен не только кричать, но и разговаривать. Объяснись, Катерина, сказал он. Объяснись, иначе, клянусь бездной, лучше было бы тебе вообще на свет не рождаться.
Катино объяснение оказалось совсем простым. Кровосос по приказу Валеры тяпнул капитана. Тот начал обращаться. А Женевьев связана с Блюстителем мистическими связями. И все, что происходит с ним, она чувствует на себе. Так что если кого и винить в ситуации, так только себя самого.
Валера поскрипел немного зубами, но все-таки выпустил Бусоедова из рук. Тот повалился на пол, как кукла, но тут же пришел в себя, пополз было к двери, но его остановил окрик Темного: она может умереть? Бусоедов оцепенел от ужаса, но Валера сказал, что не тронет его, пусть говорит спокойно. Бусоедов поднялся с пола, опасливо косясь на Темного.
Может ли умереть Женевьев, вампир не знал. Но ему показалось, что попытка обращения вышла неудачной.
— То есть она все-таки умрет? — побледнел Валера.
Все молчали, опустив головы. Валера развернулся и вышел вон. Катя побежала следом.
— Валера, ты куда? Подожди... Подожди, я тебе говорю! Не дури! Ты слышишь меня?! Остановись!
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, заметил Петрович. Как говорится, спасибо за хорошую работу. Бусоедов посмотрел на него злобно: при чем здесь бабушка? Мне сказали, я сделал. Лес, между прочим, рубят — щепки летят. Слыхали такую пословицу?
— Слыхали, слыхали! Мы еще и не такие пословицы слыхали. Без труда не вытащишь улыбку из мента. Сколько козла ни корми, он все волком смотрит. А толку, прямо скажу все равно никакого.
Бусоедов злобно ощерился.
— Я вообще-то не просил меня тут держать. И кусать мною тоже никого не просил. Сами накосячили, а во всем, как всегда, бедный вампир виноват.
Дверь открылась, вошел Валера, за ним шла Катерина. В руках Темный нес замысловатую штуковину. Точнее даже сказать, хреновину — примерно так, во всяком случае, подумал Петрович. А Бусоедов даже попятился: опять, что ли, взрывать будут?
— Валера, не надо! — горячо говорила Катя. — Это жезл Парацельса. Используешь один раз, потом сто лет не зарядишь. Не надо, не стоит она того. Ты ради этой… такое орудие в негодность?
— Уйди, — отвечал Валера тяжелым, страшным голосом.
Катя посмотрела тоскливо, но сказать больше ничего не посмела, отступила в ужасе. Валера покрепче сжал жезл. Раздался легкий электрический звук, жезл засиял. Валера поднес его к Женевьев.
— Ишь, как сверкает, — сказал Петрович. — Прям новогодняя елка. Как бы только не взорвалось...
Звук прекратился, жезл погас. Вот и все, теперь будем ждать. Долго ли? Пока не выздоровеет. Или… Никаких или. Ждать будем, пока не выздоровеет. Бусоедов, за мной.
Валера вышел из комнаты. За ним вышел Бусоедов. Темный шел по длинным коридорам, вампир молча поспевал за ним.
— Что там с Блюстителем? — наконец спросил Валера, не останавливаясь. — Что с ним будет после твоего укуса?
Бусоедов не знал, что именно будет с Блюстителем, но знал, что примерно бывает в таких случаях с людьми. После того, как яд попадает в кровь, он запускает полную перестройку организма. Практически все органы обновляются, некоторые в состоянии покоя почти останавливают свою работу. Общий принцип существования вампира — максимальное замедление обмена веществ при максимальной производительности тела. То есть быстрота, сила и ловкость почти нечеловеческие. Иными словами, рядовой вампир, не особенно напрягаясь, выиграет Олимпийские игры почти в любом виде спорта. Почти — потому что есть технически сложные виды, где быстрота и сила — не главное. Этим надо отдельно учиться.