Интересно, этот опасный видит, что он, капитан, тоже опасный, что его надо бояться? Или, как и все вокруг, ошибочно считает гуманистом и тюфяком? А ведь на самом деле капитан вовсе не тюфяк.
Просто у него… А что у него? Принципы? Мог капитан Серегин сказать, что у него принципы? Вряд ли, вряд ли. Принципы — они в голове. А у капитана не в голове, а в теле было что-то такое, что мешало ему делать то, что преспокойно делали другие. И наоборот, велело делать то, чего другие не делали. Но если это все само собой выходит, то чем тут гордиться, скажите? Нечем. Ну, он и не гордился.
— Я к Павлу Ивановичу, — сказал гость, видя, что заняться им никто не торопится.
Саша выдержал паузу, включил компьютер. Неплохо сбить с клиента лишний гонор, пусть подергается. Наконец вроде как сжалился.
— Павла Ивановича пока нет, — отвечал хмуро, глядя в экран. — Все, что нужно, можете сказать мне.
Услышав голос капитана, гость переменился в лице. Улыбка его стала шире и, как это ни противно, гораздо симпатичнее. Секунду он, прищурясь, глядел на капитана, потом ни с того ни с сего вдруг ткнул его пальцем в грудь:
— Сашка!
Тот даже опешил слегка — до чего дошло, до какого панибратства. Совсем не уважают человека в погонах, хоть снова «черные маруси» по ночам пускай.
— Сашка, — не унимался пришелец, — Сашка Серегин!
Тут уже и сам капитан вгляделся в эту сильную рожу, в эту опасную улыбку и твердый взгляд — и чуть со стула не упал. Валера? Валерка Михеев! Сколько лет, сколько зим!
Бросились обниматься — не удивляйтесь, дорогая французская мамзель, у диких так принято. Обнимаются — и без всяких извращений притом, а некоторые еще и хлопают друг друга по плечу.
— Ах ты, бродяга… — пришлось объяснять Женевьев, что еще за бродяга такой. — Школьный приятель… Сколько же мы с тобой не виделись?
Да черт его знает, сколько они не виделись, а то и побольше. С ума сойти, время-то как бежит... Вот, Женевьев, познакомьтесь. Это Валера, это Женевьев. Прямым рейсом из Парижа. По обмену опытом, так сказать, ну, и всем остальным, что найдется.
Валера посмотрел на Женевьев с интересом, но руку пожал правильно — крепко, доверительно, без глупых заигрываний. Потом снова повернулся к капитану.
— Значит, по силовой части пошел? Уважаю.
Сашка кивнул: как говорится, не погоны красят человека, а звездочки на погонах… Слово за слово — им было, что спросить друг у друга. Борьбой-то, борьбой занимаешься еще, капитан? Да ну, какая борьба. Возраст уже подпирает. У него теперь одна борьба — с преступностью. И как успехи? Ничего успехи, до полного искоренения остались считанные дни.
Посмеялись.
— Ну, а ты, Валера, чем занят?
У Валеры оказался свой бизнес — охранное предприятие. Называется «Красная жара». Как в кино со Шварценеггером, помнишь? Саша умолк, помрачнел, на самом деле что-то вспоминал. То ли Шварценеггера, то ли что-то еще, такое же печальное.
— Скажи, — спросил вдруг, — это правда, что предприятие твое бандиты держат?
Валера искренне засмеялся. Кто держит — бандиты? Да они сами всех держат за все возможные места. И вообще, сейчас не бандитские времена. Сейчас всем рулят силовые люди, ну, типа Сашки, только звездочки у них побольше. А бандитов нынче не осталось совсем: либо приказали долго жить, либо, опять же, в силовиков перекрасились.
Капитан вроде как успокоился немного… Поинтересовался, зачем Валере Пашка. Тот стал серьезным, пустился в объяснения. История, сказал, вышла чрезвычайно хреновая. Орлы полицейские загребли его заместителя Макса. А парень замечательный, можно даже сказать отличный. Морально устойчив, прекрасный семьянин…
— Беспощаден к врагам рейха? — хмыкнул капитан. После того, как ушла Катя, разговоры про семью почему-то раздражали его.
Валера погрозил ему пальцем, засмеялся, потом опять стал серьезным — рассказывал.
— Вечером, понимаешь, шел мой Макс по улице, видит, к девчонке три гопника прикопались. Он взялся их дрессировать, но вежливо, культурно. А один из этих зверюг ему сзади пузырем по черепу. Ну, Максу, конечно, томно сделалось и обидно до невозможности... Он за ствол и давай шмалять вверх — внимание привлекать. Одна пуля задела кого-то слегка. Случайно... А ваши его в отделение загребли, дело шьют. Парень, считай, за свою же доброту и страдает. Нехорошо вышло, Саша, можно даже сказать, некультурно.
Капитан задумался — и тоже нехорошо. Потом поднял глаза на Валеру. Глаза эти горели каким-то недобрым огнем. На миг Женевьев показалось, что сейчас из Сашиного рта, как у Майкла Джексона, полезут вампирские клыки. Но не полезли все-таки, обошлось. Зато он предложил рассказать Валере другую историю, перпендикулярную к предыдущей. Валера напрягся немного, но слушать все-таки согласился. Женевьев почему-то показалось, что если бы даже он и отказался, слушать все равно бы пришлось — уж больно серьезным сделался капитан.
— Макс твой, — это Саша уже свой вариант событий рассказывал, — Макс твой напился вдребезину, сел в джип и поехал домой. По дороге увидел девушку симпатичную. Решил снять. Но девушка была приличная и сниматься не захотела. Он вышел из машины и стал затаскивать ее силой. Она — в крик. Подбежали трое парней, хотели остудить его чуток. А он, скотина, стал палить по ним из травмата. В итоге один лежит в больничке с подстреленным глазом. И имеет большие шансы остаться инвалидом. Как тебе история?
Валера молчал, смотрел куда-то поверх капитана и немного вбок. Потом заговорил — медленно, вдумчиво.
Конечно, капитан все это прекрасно рассказал, хоть сейчас вставляй в русскую литературу и потом ЕГЭ по ней сдавай. Может быть даже, из капитана со временем выйдет писатель — инженер человеческих душ, лауреат государственных и нобелевских премий. Однако если брать по существу, то все это лирика и суета сует. У него, у Валеры, задача простая — вытащить Макса из СИЗО. И Саша по старой памяти ему в этом, конечно, поможет.
Но Саша смотрел на ситуацию совсем иначе. Никакой вам, батенька, старой памяти, сказал он, ни старой, ни новой. Если Михееву так проще, то пусть считает, что Сашу накрыл старческий склероз. Так что помогать капитан Валере не будет — ни ему, ни его гопнику Максу, пусть даже не надеется.
Валера на секунду помрачнел, сидел молча. Потом посмотрел наверх и его осенило.
— Видеокамеры, — догадался он, — все записывают, да?
Саша покачал головой: камеры, конечно, есть, но ничего не пишут, сломались.
Тогда взгляд Валерин обратился на Женевьев.
— Коллега из Парижа немножко понимай по-русски? — поинтересовался он. — Могут не то подумать?
Да нет, Париж тут не при чем. Хотя Валера прав, пожалуй, стоит попросить Женевьев выйти. Как же сказать-то? Что-нибудь вроде... Же ву при, Женевьев, дё венир вуар мон шеф. Ву деврие дискьюте дё сэртэн кестьон дё травай авек люй. Сэ лё промье этаж, лё бюро дизьем...1 Примерно так, хотя за точность он не ручается.
Женевьев не стала поправлять ошибки в его французском — как говорится, кто без греха, пусть первый ткнет в глаз пальцем. Когда дверь за ней закрылась, Валера повернулся к Саше, молча вытащил бумажник, стал отсчитывать деньги. Нет, вы не подумайте, он капитана не осуждает, жить-то надо. А сейчас кто при должности, тот и в дамках — вот такая у нас селяви. Человек же не затем в полицию пошел, чтобы гнилой селедкой питаться, человек в полицию идет за уважением, статусом, новыми возможностями...
— Хватит этого? — спросил Валера, зажав в руке еще одну купюру, как бы давая понять, что если не хватит, он и добавить может, почему нет.
Хватит, решил Саша, сгребая со стола деньги. Даже и больше, чем надо.
— А ты реальным ментом стал, — с некоторым восхищением заметил Валера. — Жадный, хитрый. Уважаю.
— Между прочим, мент — бранное слово, — отвечал капитан. — А за оскорбление меня при исполнении можно и схлопотать.
Валера засмеялся: извини, не знал, больше не буду.
— На первый раз прощаю, — решил Саша. — А что касается денег... Деньги свои засунь себе в службу тыла!
Купюры, как бабочки, полетели Валере прямо в морду. Точнее, полетели в лицо, но долетели уже до морды — так он изменился всего за секунду. На краткий миг Саше почудилось, что Валера сейчас кинется и перегрызет ему горло. Но тот все-таки пересилил себя, остался на месте, не перегрыз. Только побледнел и стал весь как бы мраморным. И таким же точно мраморным, совершенно белым голосом спросил, что сейчас имел в виду Саша.
— А ты догадайся, — отвечал капитан.
Валера криво улыбнулся. Что ж тут догадываться, граждане понятые, все и так ясно. Недоволен наш капитан, обижен. Только вот на что, интересно? Может быть, сумма его не устроила? Или он не патриот: не берет российскими деньгами — только иностранными. Ах, космополитизм безродный, скольким он уже жизнь попортил! Не надо, граждане, не гордитесь, берите, что дают, — хоть даже монгольские тугрики. Если, конечно, они не фальшивые.
Недолгое время они смотрели друг другу в глаза. Почему-то капитан сейчас ясно видел, что думает о нем Валера. Ну, что же ты юлишь, как целка на тракторе, думал тот, цену себе набиваешь? Не надо, здесь не базар. Скажи прямо, сколько нужно, — не обижу.
— Скажи прямо, — попросил Михеев уже вслух, — не обижу.
Капитан прямо и сказал. Повернись-ка ты, сказал, избушка, к лесу передом, ко мне задом — и катись в свою «Красную жару».
Тут уж Валера по-настоящему удивился: что такое? Честный мент? Артефакт и музейный экспонат. Капитан ухмыльнулся. Может, и так, может, и музейный. Вот только не надо его троллить, он этого не любит. И, кажется, уже было сказано, что мент — это оскорбление. Тем более — честный.
— Значит, не поможешь старому другу? — кажется, Валера огорчился всерьез.
Капитан удивился. Другу? Не друг ты мне, сволочь вороватая, потому что и ты, и Макс твой — бандиты, и клейма на вас ставить негде.
Ничего на это не ответил Михеев, только посмотрел прямо в глаза капитану, нехорошо посмотрел, неприятно. Сильный и опасный, почему-то вспомнил Серегин. Очень опасный. Если, например, ударит, не вставая с места, успею уклониться? А если нет, смогу потом подняться?