— Ты шутишь, Темный? Я древнее тьмы и света, я ровесник самой жизни. И ты всерьез надеялся, что какие-то серебряные пули меня остановят?
Вообще-то не так уж он и наделся. Но попытка ведь не пытка, верно, Нергал?
На несколько секунд оба опять умолкли. Наконец заговорил Валера. Послушай, Эрик. Этот вампир не твой. Вы отказались от него. Мертвец покачал головой. Я даю тебе три секунды, Темный, чтобы ты ушел с моего пути. Потом не обессудь. Один... два...
Петрович изнемогал от любопытства, он хотел даже сунуть голову в дверь. Но не сунул, потому что понимал, что в таком случае можно запросто без этой самой головы остаться. Так что он только навострил уши, ожидая счета «три». Однако ждал он тщетно, вместо этого заговорил Валера.
— Что же ты замолчал, Хладный? Продолжай...
— Откуда у тебя это? — спросил Нергал изменившимся голосом.
О чем это он? А, о посохе Моисея! Симпатичная штучка. Эрик ведь уже видел его, правда? И знает, какая в нем заключена сила. Посох Моисея превращает живое в мертвое и мертвое в живое. Но есть у него еще одно свойство, о котором знают только посвященные. Этот посох может мертвое сделать окончательно мертвым. Или, выражаясь вампирским языком, упокоить кого угодно.
— Посох считался утраченным, — сказал Эрик.
— Как видишь, его нашли.
Эрра-Нергал некоторое время молчал, потом снова заговорил. Что бы там ни было, посох не должен быть у Темного… Ну да, конечно, вот только это мнение Хладного, а у него свое мнение. Если Темный думает, что сможет диктовать свою волю Первому из Хладных, он глубоко заблужда...
— Стоять, — загремел Валера, — или я пущу его в ход! Ты, кажется, забыл, кто я. Я — Темный блюститель. Мне открыты самые страшные тайны мира. В моем арсенале — самые чудовищное оружие со времен создания вселенной. И ты, тухлый червь, осмелился угрожать мне? Вон из моего дома! И если ты еще раз встанешь у меня на дороге, посох Моисея упокоит тебя раз и навсегда!
Несколько секунд Эрик молчал. Потом заговорил, и каждое его слово слышно было Петровичу, как будто не слова это были, а где-то под облаками звучал огромный погребальный колокол…
— Хорошо, я уйду. Но я вернусь, помни об этом, Темный. Я вернусь, и мы продолжим наш разговор…
Петрович едва успел отскочить от двери и рысцой побежал к Женевьев. Та сидела, кажется, в той же самой позе, глубоко задумавшись о чем-то. Петрович вкратце пересказал ей, о чем говорили Темный и Хладный.
— Что делать будем, Жень? Не знаю, как ты, а я боюсь до смерти!
Некогда бояться, Петрович, отвечала ему Женевьев. То, что Темный и Мертвец не договорились, — это наш шанс. Поэтому сейчас ты должен выйти из убежища и бежать прочь. Ну конечно, бежать, скривился тесть. А если за мной погонятся? Не погонятся. Женевьев накроет его отводящими чарами, его никто не увидит.
— Опять чары! Сначала отсроченной смерти, теперь вот отводящие. А потом как они все вместе сработают — и нет меня. Поминай как звали величайшего русского пенсионера.
— Слушай, Петрович, — Женевьев даже в этой тяжелейшей ситуации не теряла самообладания. — Во-первых, никакой ты не величайший пенсионер. Во-вторых, чары — это же не как в сказке. Это просто программы в подсознании. Если их заложить, ты будешь подчиняться другим людям или, наоборот, сам на них влиять.
Петрович просиял. Влиять — ладно. Влиять он согласен. А подчиняться — нетушки. Пусть лучше ему подчиняются. Однако Женевьев не слушала его. Нужно срочно добраться до полковника, сообщить ему про Валеру и Нергала. И, кстати, не забудь сказать, чтобы полковник снял с тебя заклятие отсроченной смерти. Иначе умрешь. Я бы сама сняла, но не могу. Это Убежище темных, моя сила здесь ограничена. Но полковник сможет. Во всяком случае, я надеюсь...
— Надеешься?! — взвился тесть.
— В смысле — конечно, — поправилась Женевьев. — Обязательно сможет. Ну все, хватит болтать, беги.
Петрович молчал, он боялся, что стоит ему заговорить — и уже не хватит решимости бежать. Так что, в конце концов, просто кивнул: дескать, ты тут держись. Здоровья тебе. И хорошего настроения.
И вышел прочь.
Пробег старческой суетливой трусцой по коридорам дворца темных занял чуть меньше минуты. Двери Убежища открылись перед ним на удивление легко, и его охватила зябкая вечерняя тьма. Здесь, в лесу, уже наступила ночь, деревья высились вокруг плотной стеной, почти полностью заслоняя небо. Было непонятно, в какую сторону идти, Петрович поначалу даже малодушно попятился назад, в светлое и теплое пространство Убежища.
Но тут издалека, со стороны шоссе, послышались гудки машин. Он встрепенулся и на слух, почти наощупь двинулся в ту сторону. В темноте отыскал ногой асфальт — сквозь лес шла неширокая дорога, так, чтобы хватило проехать одной машине. Он вспомнил, что в прошлый раз они выезжали отсюда как раз по этой дороге, и приободрился, пошел быстрее, стараясь не сбиться с пути. Казалось, деревья не хотели пропускать его, тяжело свесили ветви вниз, тянулись к лицу, норовили ударить, выхлестнуть глаз. Тесть, отводя их руками, подумал, что не зря он с детства не любил всю эту ботанику, все эти колхозные и деревенские радости...
Вдруг издалека донесся протяжный тоскливый вой. Петрович на миг даже остановился. Это волки, что ли? Да ну, не может быть, думал он, откуда у нас тут волки. Мы ж люди городские, цивилизованные. Или все-таки волки? Не хотелось бы. Будем считать, что собаки. Одичавшие. Как там в школе учили на биологии? Собака-серапука из зарослей бамбука...
Вой повторился и даже, кажется, усилился.
— Зря надрываетесь, сучьи дети, — заговорил Петрович дрожащим голосом, а сам все ускорял шаг. — Поезд ушел. Я уже почти до трассы добрался. А волки на трассу не выйдут. Тем более — собаки. Теперь осталось только машину поймать... Ловись, машинка, большая и всякая. Желательно, конечно, «мерседес» какой-нибудь. У него сиденья мягкие.
Вой из лесу тем временем приближался, но ни единая машина не показалась на трассе. Ну, может, не «мерседес», думал Петрович, на худой конец и «лада-калина» сойдет... Да хоть бы и мотороллер зачуханный... Лишь бы прямо сейчас. Прямо сейчас.
Раздалось глухое рычание, и из лесу на Петровича вышел не «мерседес» и даже не мотороллер, а страшный зверь на высоких ногах. Морда у него была не просто злобная, а какая-то исковерканная, что ли. Зверь ощерил острые клыки, глаза его сверкали лунным светом.
— Ой, мама... — сказал Петрович, трясясь от ужаса. — Собаченька, ты это чего? Хорошая моя, хорошая... Э-э-э! Ты это... Ты того! Не надо сюда выходить, тут для машин территория... А ты лучше в лес, обратно... Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай... Ой! Еще одна... И еще. Да сколько ж вас тут... Из питомника, что ли, сбежали?
Звери выходили из леса, один другого страшнее. Если бы на месте Петровича был какой-то зоолог, он бы, скорее всего, встал в тупик. Этот вид волчьих оказался бы ему незнаком, да и вряд ли он был знаком всей современной науке. А вот криптозоологи и мистики, скорее всего, оживились бы, потянулись, как мухи на мед. Но не был здесь ни тех, ни других, один Петрович, которому, честно говоря, было безразлично, к какому виду относятся эти чудища, лишь бы держались от него подальше. Однако они не держались — и даже напротив, подбирались все ближе и ближе. Тесть, пятясь, заговорил дрожащим голосом.
— Ой, нет! Не похоже, что из питомника... Ой, собаченьки, миленькие, серенькие, не надо... Я ж вас по-хорошему прошу. Я старый, жесткий... Я невкусный. Я, можно сказать, ядовитый. Я под заклятием... Не надо... Не на... А-а-а! А-а-а-а-а!!!!
Сразу трое волков прыгнули на Петровича. Он повалился на дорогу, закрывая голову руками, и закричал так ужасно, как до него, наверное, не кричал ни один пенсионер на свете. И тут, словно услышав его отчаянный призыв, из лесу по дороге, по которой он только что шел, выехал длинный черный «мерседес». Волки на миг оставили жертву, обернулись к машине и вдруг попятились. Хлопнула дверь. На темный небосвод вышла луна, и в мертвенном ее свете рядом с машиной отчетливо обозначилась высокая страшная тень. Звери, поджав хвосты и скуля, попятились обратно в лес. Петрович открыл глаза, но фары слепили его, ничего кроме темных очертаний высокой фигуры разобрать он не мог.
— Живой? — спросила его фигура низким подземным голосом.
— Не знаю пока… — проблеял тесть. — Не определился чего-то.
— Значит, живой, — кивнул неожиданный спаситель. — Ну, хватит валяться, старче, лезь в машину.
Тесть, однако, в машину лезть не торопился, глядел на незнакомца с подозрением. А вы кто вообще? Вы почему в капюшоне, а?
— Уши мерзнут, — с легким раздражением отвечал новый знакомый. — Так ты со мной или будешь волков дожидаться?
— Нет-нет, я с вами, — заторопился Петрович, — волков я с детства не люблю, можно сказать, вообще не уважаю.
Он, кряхтя, поднялся с земли, прошел к «мерседесу», сел внутрь. Хозяин машины молча уселся за руль рядом, и она тут же бесшумно тронулась с места, как будто в движение ее привел не мотор, а некие таинственные силы.
Петрович с минуту, наверное, глядел прямо на дорогу, не решаясь скосить глаза на водителя. Но потом все-таки его разобрало любопытство, и он украдкой глянул влево. Глянул и окаменел от испуга. За рулем сидел не кто-нибудь, а чудовищный Первый из Хладных, он же Господин над Жизнью и Смертью, он же Эрра-Нергал. Мороз пробежал по спине тестя, пробежал, да так на ней и остался, застыл гусиной кожей. Как прикажете поступить? Открыть окно и выпрыгнуть головой вперед на скорости сто километров? Взмолиться о пощаде? А может, сделать вид, что он ничего не знает, и вести себя как ни в чем ни бывало? Да, так, наверное, лучше всего… Тесть поерзал на сиденье и сказал, стараясь, чтобы голос не дрожал от страха:
— Так, значит, вашество, думаете, это волки были?
— Почти, — сухо отвечал Нергал.
В смысле — почти? Недоволки, что ли?
— Наоборот. Больше, чем волки... Сверхволки, если тебе так нравится.