— Ерунда, — поморщился Эрик. — Если понадобится, я достану тебя из-за гробовой доски. Достану и заставлю себе служить.
Заставить, конечно, можно все, что угодно. Только понравится ли это Саше, если он, Петрович, придет к нему весь холодный и твердый? Может, лучше все-таки снять заклятие или как вы думаете?
— Снимать не буду, — покачал головой Эрик, — только приостановлю. Уж больно ты шустрый, старик. Не ровен час, сбежать попытаешься.
Да куда же ему бежать-то, люди добрые, он ведь, можно сказать, с его прижмуренностью почти сроднился, тот ему замест отца родного и родной же матери, если уж и бежать, то только в обратную сторону, то есть к его трупейшеству в объятия, и никак иначе...
Тут, однако, Эрик поднял палец и перебил тестя: выходят! Но где же Светлый блюститель?
— Хотите, сгоняю, разузнаю, чего там да как? — предложил Петрович от чистого сердца.
Нергал, однако, в чистоту его намерений не поверил, велел сидеть на месте, а узнавать пошел сам. Тесть тем временем взялся за осмотр автомобиля: и где же у нас тут, к примеру, педаль газа? Вот она, педаль газа, вот она, родимая, и руль тут, и все управление... А толку все равно никакого, ключ-то зажигания вампир с собой забрал, нехороший человек и кровосос последний, прости господи, по-другому не скажешь. Придется, видно, пешочком отсюда выбираться. С другой стороны, если подумать, на самом деле-то, куда Петровичу бежать? Побежит — и как раз настигнет его заклятие, и ляжет он бревнышком в канаве, не поминайте лихом, люди добрые! Вот не было печали, черти накачали. Хотя б в туалет выпустили, что ли... Главное, в двух шагах и кустики какие симпатичные. Может, рискнуть? Он же не бежать, он на секунду только отлучиться…
Тесть стал щелкать разными тумблерами и кнопочками, надеясь, что дверь все-таки откроется. Нет, никак. Он же, собака такая, двери снаружи заблокировал... Ну что, Петрович, каюк тебе пришел, каюк, не иначе. Вопрос только в том, какой именно каюк — окончательный или промежуточный?
В этот патетический момент сверху, прямо с крыши послышался странный скрип, как если бы по машине царапали чем-то твердым. Это чего такое, удивился тесть, птица, что ли? Кыш-кыш, глупая птица, испортишь машину, а ему потом отвечать... Кыш!
Тут сверху снова послышался скрип, а следом за ним и тяжелый удар. Нет, не птица, понял тесть, совсем на птицу непохоже. Но если нет, то кто же это там куролесит? Не успел Петрович выдвинуть никаких новых гипотез, как в левое окно грохнуло чем-то тяжелым. Тесть повернул голову и оцепенел. Со стороны водителя к стеклу снаружи приклеился чудовищный карлик — жуткая, синяя с прозеленью рожа, губастый рыбий рот и вытаращенные пустые глаза. Карлик этот адский не просто висел на окне, он раскачивал машину из стороны в сторону так сильно, что казалось, прямо сейчас и перевернет.
Признаем со стыдом, что Петрович тут сильно сплоховал, то есть не проявил настоящего героизма, положенного любому российскому пенсионеру. Вместо того чтобы тихо, с достоинством ждать возвращения Нергала, он начал истошно кричать на карлика, закрывать от испуга глаза и вообще сходить с ума. Ох, мать моя, вопил он, спаси и помилуй! Это кто ж такой будет? Ой, караул! Да не тряси ты машину, анчутка, чего тебе надо?!
Анчутка внезапно внял крикам Петровича, оставил машину в покое и заговорил высоким взрослым голосом.
— Открывай двери, старик! Юхашке внутрь нужно...
— Ага, уже бегу, — огрызнулся тесть. — Чтоб я по своей воле такую вот свиномордию в машину впустил... Да ни в жизнь!
Тут «мерседес» снова закачался. Да что же это такое, закричал Петрович, кончай меня трясти! Знаешь, чья это машина? На ней Мертвец ездит!
— Открой, Юхашка зайти хочет, — не слушая его, скандалил незваный гость.
Но тесть не поддался на провокации. Какая еще там Юхашка? Ты зайти, а я вот, например, выйти хочу. И чего? Я же не устраиваю тут дебош и всякое светопреставление, сижу на попе ровно. Но маленькое чудище его резонов в рассмотрение не приняло, знай себе скрежетало: открой по-хорошему, а не откроешь, Юхашка тебе глаза высосет, печень сожрет.
— Ну, как говорится, спасибо на добром слове. Раньше я бы еще подумал, а теперь на-ка, выкуси!
Услышав в свой адрес такие поносные слова, таинственный Юхашка потерял всякое терпение и ужасно долбанул в боковое стекло маленькой, но очень твердой рукой. Стекло осыпалось, и он молча, страшно полез внутрь автомобиля. Тесть обмер, стал сидя пятиться назад, уперся спиной в запертую дверь. Э-э, зашептал он, ты это чего? Ты куда это лезешь? Занято здесь! Проход запрещен! Занято, говорю! Ах ты, глупый карлик… А ну, вали отсюдова!
Окончательно прижатый к стенке, Петрович вынужден был пойти в рукопашную: махал руками, лягался ногами, вращал глазами и визжал, не помня себя. Несколько беспорядочных ударов, видимо, пришлись врагу в больное место, тот взвыл, не помня себя. Ты обидел Юхашку. Ты умрешь, глупый дурак!
Монстр схватил тестя маленькими стальными лапками за руки и приблизился к его лицу нестерпимо близко. На миг показалось, что голова его распалась на две части — но нет, просто распахнулся рот, черный и огромный, как пещера. Во рту этом завыло, словно включилась огромная вакуумная помпа. Петрович почувствовал, что из легких его в одно мгновение высосали воздух и они схлопнулись, как проколотый мячик. Лицо его посинело от удушья, глаза закатились, и он обмяк в руках убийцы.
И в этот миг за спиной карлика возникла темная фигура Нергала. Почуяв нездешнюю силу, бесовское отродье оборвало колдовство, закричало визгливо: не подходи, однако, Юхашка закусывать будет...
— Что тут происходит, черт тебя побери? — загремел Хладный.
Юхашка обернулся на него, присел от страха, захныкал, заюлил.
— Хозяин, не убивайте... Юхашка вора поймал. Вор хотел вашу машину украсть. Юхашку обижал, плохие слова говорил. Юхашка ему сделал так — больше плохих слов говорить не будет.
Нергал глянул на Петровича, тот лежал прямо на сиденье машины — холодный, синий, недвижный. Почти готов уже, заискивающе заговорил Юхашка. Эх, старый, противный... Но все равно — нужно есть! Мясо, белки, жиры — вкусно... Вор не хотел Юхашку пускать. Вор Юхашку обижал. Надо было ему глаза высосать. А через окно нельзя. Юхашка окно выбил — добро пожаловать сосать глаза, все для господина.
— Я-то господин, — хмуро отвечал ему вампир, — а вот ты что за чудо-юдо?
— Ангиак, однако, — маленький собеседник гордо ударил себя кулачком в грудь, — Юхашка зовут. Гроза всех живых! Будет хозяин глаза сосать?
Не вовремя ты Петровича грохнул, совсем не вовремя, дурак ты, Юхашка, думал вампир. Бестолковый день сегодня вышел, вот и Блюстителя тоже упустили, что теперь делать, ума не приложу.
— Блюстителя местные увели, — наябедничал Юхашка.
Первый из Хладных был озадачен: местные? А им-то вдруг чего понадобилось? Сидели по углам тыщу лет, и вот на тебе, вылезли!
— Юхашка не знает, — заверещал в ответ ангиак. — Юхашка Нануковых убил, а потом пришел местный, стал его убивать. Совсем убить не смог, но все равно больно, обидно. Жалко Юхашку, жалко!
— Ну, хватит ныть, — поморщился Эрик. — С местными мы как-нибудь разберемся. Но все это мне очень не нравится. Какой-то неуправляемый хаос вокруг и сплошная энтропия.
Ваша правда, хозяин, запищал ангиак, энтропия вокруг, Юхашке морду набили. Что делать будем? Для начала поедем в автосервис, вставим разбитое стекло, решил Нергал. Юхашка обеспокоился — а вора когда есть? Пришлось объяснить ему доступно, что это не вор никакой, а напротив, помощник Хладного — Петрович.
— Очень хорошо, — обрадовался Юхашка, — когда помощника есть будем?
Никогда, отвечал Эрик, возьмем Петровича с собой, я его позже реанимирую.
— Маринировать — хорошо, — заверещало маленькое чудовище. — Юхашка любит с маринадом.
— Не маринировать, а реанимировать. То есть оживлять.
Ангиак расстроился. Оживлять — плохо. Юхашка старался, убивал, а сейчас оживлять? Из глаз его водопадами полились горючие слезы. Если бы тут сейчас оказались капитан Серегин или полковник Ильин, они бы наверняка вспомнили ужасную сырость в квартире Нануковых, и догадались бы о причине этой сырости, и, наверное, даже ужаснулись бы. Но рядом с ангиаком находился только Эрра-Нергал, а его ни напугать, ни разжалобить было нельзя. Я тут первое лицо, сказал он сурово, так что позволь мне самому решать, кому быть живым, а кому — мертвым. Слезы у Юхашки в одно мгновение высохли, и он торопливо закивал: да-да, пусть хозяин скажет, хозяин всегда все правильно решает, с хозяином мы весь мир сожрем и всем глаза высосем. Ура, однако.
***
Придя в себя, капитан ощутил страшный, нечеловеческий, до костей пронизывающий мороз. Почему-то ему вспомнилось, что в аду, на самом последнем уровне, где терзается Сатана, всегда жутко холодно. Может быть, он, капитан, оказался в аду, в компании с самим Люцифером?
Саша осторожно открыл глаза, боясь, что его ослепит ледяное сияние преисподних вершин. Но вершин не было, не было вообще ничего. Вокруг стояла кромешная тьма. Теперь, когда глаза его были открыты, холод почему-то уже не казался таким нестерпимым. Откуда-то потянуло ветерком, застоявшийся воздух двинулся, Сашины ноздри наполнил сырой, как в свежевырытом окопе, земляной дух.
Саша хотел пошевелить затекшими руками, но не смог, что-то их сковывало. От вставленного в рот кляпа занемели челюсти. Саша замычал, перекатился на бок. Где-то недалеко послышались шаги — размеренные и такие тяжелые, будто шел не человек, а скала. Зажегся фонарик, Сашу ослепило ярким светом. Он зажмурился, полежал так некоторое время, потом стал понемногу приподнимать веки. Когда через несколько секунд глаза привыкли к свету, он увидел, что перед ним стоит Жихарь.
— Ну что, Блюститель? Неудобно, поди, так лежать?
Саша промолчал, да и что он мог сказать с кляпом во рту. Жихарь кивнул: сам вижу, неудобно. И мне бы неудобно было. И любому бы неудобно. Так что давай мы с тобой вот о чем договоримся. Я кляп-то из тебя выну и наручники сниму. А ты за это обещай, что шум поднимать не станешь и ерепениться тоже. Мне-то, конечно, все равно, мое дело маленькое. Но место здесь темное, смутное, невесть что на шум может явиться… Такое может, что ни сказке сказать, ни в зубы дать. Ну как, ведем себя тихо или ноги протягиваем? Саша мыкнул и кивнул головой — тихо ведем, ноги не протягиваем. Вот и славно. Вот и хорошо. А он, Жихарь, обещает капитану тоже ничего плохого не делать. До поры до времени во всяком случае...