Чудесным образом часовню успели достроить к 1515 году, но прошло более двухсот лет, прежде чем у очередного короля появились масштабные планы. Опять-таки только один план был воплощен: дом Гиббса напротив входа в колледж. Джеймс Гиббс, архитектор дома Сената, построил этот длинный отдельный флигель из светлого портлендского камня в рациональном духе классической архитектуры (1724–1732). Над кладкой из грубо обтесанного камня в цокольном этаже находится парадный этаж, а над ним – еще один, увенчанный балюстрадами, которые придают зданию стройный и завершенный вид по контрасту с замысловатой, воодушевленной готикой соседней часовни. Лишь вход, похожий на триумфальную арку с треугольным фронтоном и окном в форме полумесяца, вносит некоторое оживление в строгую симметрию этого элегантного здания, простота которого объясняется в том числе ограниченностью бюджета.
Именно в этом здании в комнате H3 на первом этаже 25 октября 1946 года произошла первая и единственная встреча между двумя великими умами xx века. «Существуют ли философские проблемы?» – такую тему предложил слушателям Карл Поппер, приглашенный лектор в Клубе этической науки. Людвиг Витгенштейн, вертевший в руках кочергу из камина, потребовал у Поппера привести пример этического правила. «Не угрожать приглашенным лекторам кочергой», – ответил Поппер, и Витгенштейн покинул помещение. Произошло ли это на самом деле? Так или нет, но легендарная ссора превратилась в одну из самых длинных и интересных аннотаций в истории философии.
В наши дни двое видных ученых читают лекции в аудитории H3: специалист по истории экономики Эмма Ротшильд и королевский астроном сэр Мартин Рис (ректор Тринити-колледжа с 2004 года). Кочергу приносить не обязательно.
По проекту Гиббса, Грейт-корт должен был включать три отдельных флигеля, а не только этот. Однако случилась старая история – не хватило денег. Прошло еще сто лет, прежде чем Фронт-корт принял нынешний вид. Между 1824 и 1828 годом Уильям Уилкинс, один из самых успешных колледжских архитекторов своего времени, спроектировал южное крыло и холл, увенчанный двумя фонарями, а на восточной стороне – привратный дом и стену, отгородившую колледж от улицы. Эта стена с остроконечными башенками, балансирующими на парапете, как если бы они спустились сюда с крыши часовни, разделена большими перпендикулярными окнами, светлыми и прозрачными, и достаточно низкая, чтобы не нарушать вид из часовни. Она похожа на подножие большой горы и состоит из элементов, точно копирующих архитектурные детали самой часовни, которые Уилкинс изучал в бытность студентом. В середине привратного дома можно увидеть неоготическую фантазию с куполом и башнями, тюдоровскими розами, коронами и опускными решетками. Хотя часовню Кингз-колледжа и привратный дом в стиле готического возрождения разделяет более трехсот лет, комплекс кажется настолько однородным и тонко сбалансированным, что можно лишь восхититься мастерством архитектора. Нам не приходится даже сожалеть об отсутствии крытой галереи, которую Уилкинс хотел построить внутри.
В течение последних двадцати лет жизни, до самой смерти в 1970 году, Э. М. Форстер жил во Фронт-корте на лестнице A. Он стал живой иконой колледжа и принимал визиты вежливости от донов и студентов, окончательно избавившись от образа «бледного холодного цыпленка», по описанию Вирджинии Вулф. В фильме Джеймса Айвори, снятом по его роману «Морис», истории о гомосексуальной любви в Кембридже, члены колледжа организованной процессией шли к преподавательскому столу в трапезной.
Но когда я сам обедал там, под деревянными балками неоготического потолка, в столовой было самообслуживание, никто не носил мантию, а преподавательский стол бесследно исчез. «Мы гордимся своим эгалитарным духом», – сказал Хэл Диксон, преподаватель на пенсии. Со стен, обшитых деревянными панелями, на нас взирали два старых друга: сэр Роберт Уолпол, первый премьер-министр Англии, и его сын Горацио. Коллеги, с которыми доктор Диксон регулярно встречался здесь, включали нобелевских лауреатов, таких как биохимик Фредерик Сенгер, историков, таких как Ноэль Аннан, марксиста Эрика Хобсбаума и гуру Тони Блэра, социолога Энтони Гидденса. Здесь также можно было видеть молодого тьютора французского языка в шортах и гавайской рубашке – Энди Мартина, известного как дон-серфингист, который пишет о серфинге во многом так же, как Ролан Барт пишет о культурных мифах в повседневной жизни.
Потом мой личный проводник повел меня через коридоры и салоны, наполненные портретами выпускников Кингз-колледжа, многие из которых принадлежали к группе «Блумсбери», пока мы наконец не дошли до библиотеки.
Библиотека Кингз-колледжа, также построенная по проекту Уилкинса, содержит около ста тридцати тысяч книг, специализированные коллекции средневековых и восточных манускриптов и сокровища для библиофилов-экономистов. Когда Джон Мейнард Кейнс умер бездетным в 1946 году, он оставил колледжу первые издания Коперника, Ньютона, Лейбница, Декарта, Вольтера, Мильтона и других авторов – изысканную библиотеку, заключающую в себе историю развития европейских идей. В ней есть пятьдесят изданий xviii века только одного Канта. Для Кейнса чтение было таким же естественным, как дыхание, и он собирал книги со студенческих лет.
Комнаты Кейнса на лестнице P Уэбб-корта за библиотекой были украшены обнаженными танцовщицами и сборщицами урожая, на смену которым впоследствии пришли менее провокационные темы: восемь аллегорий наук и искусств в рост человека, написанные в 1920–1922 годах его друзьями Дунканом Грантом и Ванессой Белл. Они также создали черепицу с цветочным орнаментом в коридорах Гарден-хостел, студенческого общежития, которое стоит на краю колледжского сада (1949). Отлично сохранились расписные двери и каминные украшения, которыми Дора Каррингтон и Дуглас Дэвис в 1927 году облагородили комнаты Дэди Райлендса, протеже Кейнса, жившего здесь в 1990-х годах.
Тысячи писем и фотографий художников из группы «Блумсбери» (Charlestone Papers) хранятся в Современном архивном центре в библиотеке колледжа вместе с рукописями таких выпускников, как Роджер Фрай и Алан Тьюринг, и практически полным литературным наследием Э. М. Форстера и Руперта Брука. Вероятно, существует возможность, что бывший студент истории Салман Рушди когда-нибудь доверит архивному центру манускрипты своих романов.
В читальном зале вы даже увидите расписные двери из лондонской квартиры Кейнса на Гордон-сквер.
На Сколарс-пис, луговых угодьях колледжа на берегу реки Кем, пасутся коровы. Эти коровы бессмертны, как мы узнаем в начале романа Э. М. Форстера «Самое длинное путешествие», где один из студентов философствует: «Эта корова… Будь я в Кембридже, в Исландии или в гробу, корова останется на том же месте». Лишь во время эпидемии «коровьего бешенства» эта корова временно исчезла.
Чтобы попасть в Бакс, мы должны перейти через Кем по мосту Уилкинса. Плавно изгибающаяся липовая аллея ведет нас через луга, где в красочном изобилии цветут анемоны, гиацинты, фритиллярии, колокольчики и нарциссы, а ивы создают плакучую завесу на берегу реки. Но даже без этих роскошных весенних красок поистине несравненное зрелище, неизменное с xviii века, составляет вид на сам Кингз-колледж со стороны Бакса: часовня, дом Гиббса и Олд-корт величественно поднимаются на расстоянии из моря зелени. По этому пути каждый день проходят мальчики-певчие из Кингз-колледжа, когда идут из школы на вечернюю службу в часовне.
25 июля 1446 года Генрих VI заложил краеугольный камень часовни колледжа, которая в то время должна была выглядеть еще более грандиозно, чем сейчас. Лишь кафедральные соборы и королевские часовни строились с таким размахом. Часовня должна была стать памятником своему основателю, но стала монументом самой идеи Церкви в противоположность еретикам того времени. Спустя семьдесят лет (и пять королей) часовня Кингз-колледжа была достроена и стала вехой английской позднеготической архитектуры наряду с часовней Св. Георгия в Виндзоре – последней великой церковью, построенной под королевским покровительством до Реформации.
Привратники Кингз-колледжа называют свою часовню «амбар». Сэмюэль Тейлор Кольридж превозносил ее «совершенную красоту», Дж. М. Тернер запечатлел ее на холсте, а Уильям Вордсворт посвятил ей три сонета. Лишь Джон Рёскин, архитектурный гуру Оксфорда, придирался к ней и жаловался, что она выглядит «как перевернутый стол с четырьмя ножками в воздухе». Для скалолазов 1930-х годов не было большего вызова, чем вертикальный подъем со стороны северо-восточной башни. Буквы C. C. (chapel climber – совершивший восхождение на часовню) после имени были гораздо престижнее, чем любой академический титул. А если кому-то удавалось закрепить зонтик или велосипед на шпиле одной из башен как доказательство своего триумфа, его достижение было сродни подвигу старых каменщиков, работавших на шатких строительных лесах.
Иногда в строительстве часовни принимало участие более двухсот человек, что было очень много для города с населением, едва достигавшим пяти тысяч жителей. Строительство началось в 1446 году при короле из дома Ланкастеров, прервалось в 1461 году из-за войны Алой и Белой Роз, возобновилось в 1477 году при победителях из дома Йорков, снова прервалось в 1485 году и наконец получило славное завершение при Тюдорах в 1508–1515 годах.
Как было принято, строительство началось с восточной стороны, где кладка состояла из серовато-белого магнезиального известника из Йоркшира. При строительстве более поздней западной части часовни использовался более темный кремовый уэлдонский камень из Нортгемптоншира. Перерыв в строительстве можно различить не только по типу камня, но и по стилю. Западные контрфорсы в отличие от восточных богато украшены тюдоровскими розами, опускными решетками, французскими лилиями и геральдическими животными. Но несмотря на различия, долгое строительство и как минимум четырех разных архитекторов, общий эффект едва ли мог быть более гармоничным.