К счастью, у Фицуильям-колледжа на тот момент закончились деньги. Часовню в 1992 году строил другой архитектор, Ричард Маккормак. В торце ласдановского флигеля он пристроил ротонду, вписав в нее куб, часовню на втором этаже. Алтарная стена стеклянная, восточное окно не требует витражей, потому что поверх алтаря открывается вид на могучий платан. Это ясное, светлое помещение открыто как снаружи, так и изнутри. Естественный свет становится откровением, Словом в пространстве образов, будто в современном пуризме нашла отклик пуританская традиция Кембриджа. Только ради этой часовни стоит посетить Фиц.
Далеко за городом на прямой как стрела римской дороге на Хантингдон расположен Гёртон-колледж, в благословенном отдалении от туристических троп. Осматривать тут, честно говоря, нечего, хотя есть чем восхититься. Гёртон-колледж – первый женский колледж в Великобритании. В 1869 году Эмили Дэвис при поддержке Национального общества за избирательные права женщин основала общину, состоявшую из пяти студенток, сначала в Хитчине в графстве Хартфордшир, а с 1873 года на этом месте. Как и в случае с Ньюнэмом, колледж был назван по имени деревни Гёртон. «Это языческое место», как сказал о женском колледже некий кембриджский клирик, сегодня насчитывает около шестисот пятидесяти воспитанников. Студенток из них всего половина, потому что с 1979 года гёртонцы принимают в свои ряды и мужчин.
Колледж был построен по проекту сэра Альфреда Уотер-хауса в 1873 году как рутинный комплекс викторианской эпохи наподобие его зданий для Джизус-колледжа и Пемброк-колледжа: неотюдоровский стиль, красный кирпич и терракота, со всеми традиционными элементами от часовни до сторожки, в знак равенства Гёртон-колледжа с мужскими колледжами Кембриджа. Только вот доминирующий в университете лестничный принцип Уотерхаус применять не стал. Коридоры с их тесным соседством должны были сделать совместное проживание женщин более комфортным. Ни один колледж в Кембридже не может похвастаться такими длинными коридорами, как Гёртон-колледж, и ни у кого нет подогреваемого закрытого бассейна. Сад Феллоуз-гарден разбила для колледжа его бывшая студентка, математик Пенелопа Гобхаус, мастер английского садового искусства.
Десять минут на велосипеде займет путь от Гёртон-колледжа до города. На полпути от главной дороги ответвляется Олл-Соулз-лейн. За тисами мелькают пашни и поля, словно сама сельская местность, а не кладбище Сент-Джайлс, и является целью улицы Всех Святых. Там, в могилах, town и gown мирно покоятся бок о бок – ректоры и бургомистры, адвокаты, лавочники, профессоры, члены Тринити-колледжа рядом с соперниками из Кингз-колледжа. Мирно спят доны, и если они были при жизни достаточно значимыми фигурами, мы найдем их последний на этот момент адрес на черной доске у кладбищенской часовни.
«Кто есть кто» кладбища Сент-Джайлс: здесь похоронен национальный экономист Альфред Маршалл, философ-моралист Джордж Эдвард Мур, латинист Чарлз Оскар Бринк, эмигрант из Берлина, сэр Джеймс Джордж Фрэзер, автор «Золотой ветви», и Уильям Хеффер, чьи книжные магазины мы очень любим. Много великих имен прочтем мы на могилах, и еще больше великих остались в забвении. Обнаружатся здесь и Дарвины, сэр Фрэнсис Дарвин, специалист по орхидеям и биограф своего отца, и внучка Дарвина Фрэнсис Корнфорд, чья слава лирической поэтессы свелась к трем строкам: «Почему прячешь руки в перчатки, идя средь полей? / Ты теряешь всё больше и больше… Скажи мне, зачем? / В чем виновна ты, в чем? Нелюбима никем на Земле, /Почему прячешь руки в перчатки, идя средь полей?»[99]
1 мая 1951 года на кладбище Сент-Джайлс под раскидистой сосной был похоронен Людвиг Витгенштейн (участок № 5). Как плохой каламбур закончилась его история в Сториз-Энд, в доме приятеля-врача. По личным заметкам видно, что до последнего дня его интересовали понятия достоверности, очевидности и заблуждения. Ему было шестьдесят два года, когда он умер от рака простаты. Его последние слова были, если сказанному можно верить: «Скажите им, что я прожил прекрасную жизнь». На его надгробном камне написано лишь то, что можно сказать с достоверностью: Людвиг Витгенштейн, 1889–1951. И тут жизнь еще раз подкинула философу, занимавшемуся проблемами языка, неудачную игру слов: в соседней могиле лежит некто по имени Джеймс Иди Тод (Tod по-немецки – смерть).
«Гранчестер, ах, Гранчестер!» Чай с медом для патриотов
Посмотри на всплески зимородков, слетающих к воде,
Зеленая река незаметно скользит под деревьями,
Смеется, проходя через бесконечное лето,
На пути к морю.
Я опускаюсь в глубь заливного луга.
Собственно говоря, стильно добраться из Кембриджа в Гранчестер можно только одним способом: на ялике по реке Гранта. Для многих поколений студентов такая речная вылазка с подружкой и корзинкой для пикника была обязательной, как встречи с наставником или выпускной бал. Но и путь по лугам Гранчестера так красив, что рок-группа Pink Floyd – ребята, которых не сразу заподозришь в любви к природе, – написала о нем песню.
«Добро пожаловать в Рай» – читаем на вывеске заповедника, в котором голубые зимородки, водяные крысы, ужи и малиновки живут более или менее дружно. «Я опускаюсь в глубь заливного луга…» Если мы протиснемся в «калитку поцелуев» и поцелуемся по хитроумному обычаю, заведенному здесь пастухами и пастушками, то сможем пройти вдоль реки весь путь до Гранчестера.
Соломенные крыши, цветники как на выставке, церковь и три паба. Деревня, как сотни других в Англии, даже в наши дни. Что такого особенного в Гранчестере? «В нашей деревне около шестисот жителей, три нобелевских лауреата, пять членов Королевского общества и восемь кембриджских профессоров», – сказал мне один из них, автор бестселлеров Джеффри Арчер. Ему хотелось бы быть такой же романтичной фигурой, как Руперт Брук – один из немногих поэтов, чьи имена пишут на ресторанных вывесках, что в Англии свидетельствует о еще большей популярности, чем место в «уголке поэтов» в Вестминстерском аббатстве. Без Брука Гранчестер был бы обычной профессорской деревней, каких много вокруг Кембриджа. Но не будь Гранчестера, Брук никогда не написал бы свое самое известное стихотворение. Он сочинил его в мае 1912 года в кафе Des Westens на западе Берлина, где тогда собиралась интеллектуальная элита. «Берлин. Евреев голоса, / Что пиво пьют» – замечает Руперт Брук и вспоминает «луга у Хаслингфилд и Котон, / Где все открыто, не verboten…»[100] Охваченный ностальгией, он пишет гимн Англии, «Сентиментальное изгнание», как поначалу называлось это стихотворение, ныне известное под названием «Старый дом священника в Гранчестере» – оду утраченным местам юности: «А нынче мягкая вода / Озер по-прежнему сладка / И так же смех реки струей / Звенит под мельницей пустой? / Ведь вряд ли где-то я найду / Такой уют и красоту… / Луга забыть помогут ложь, / Пустую правду, боль… Ну, что ж…» И, наконец, заключительные строки, часто цитируемые, вошедшие в поговорку: «Застыли стрелки, замер час…/ А есть ли к чаю мед у нас?» Гранчестер Брука – место, где время не движется. Впрочем, предложение навсегда остановить часы на церковной колокольне на десяти минутах третьего в память о поэте было прозаически отвергнуто деревенским священником.
Руперт Брук, сын учителя из Регби, сначала жил в Кингз-колледже, а в июне 1909 года переехал в Гранчестер, чтобы в тишине и покое написать диссертацию о елизаветинском драматурге Джоне Вебстере. Он снял комнату в заведении под названием Orchard, где на самом деле был фруктовый сад, а с 1897 года и кафе-чайная у реки Гранта. Пчелиным медом хозяев посетители кафе сластили чай, а протанцевав всю ночь на Майской неделе, студенты в шесть утра встречались в Orchard Tea Garden за завтраком.
Здесь мы и сидим сейчас, в зеленых шезлонгах, кучно расставленных под яблонями и грушами, и пьем чай, который сластят уже не медом, а стихами Брука в рекламном проспекте заведения и сознанием того, что мы находимся в одной из священных рощ английской нации, «где больше знаменитых людей пили чай, чем в любом другом месте».
Летом 1911 года Руперта Брука в Гранчестере посетила Вирджиния Вулф, тогда еще носившая фамилию Стивен. Его лирика произвела на нее меньшее впечатление, чем он сам («я думала, он станет премьер-министром»), и теплой лунной ночью («пойдем купаться голышом») они ныряли в «пруд Байрона» – небольшую запруду на окраине деревни, где лорд Байрон студентом занимался физкультурой, готовясь переплыть Геллеспонт. «Новые язычники», как называла Вирджиния Вулф «апостольское» окружение Руперта Брука, славили в стихах и буколических вылазках радость повседневной жизни вдали от современного урбанизированного мира. Мечты о природной жизни, социалистические идеи, сексуальная раскованность – все это было в деревенской идиллии кембриджских интеллектуалов. Сияющим солнцем этого мирка был Руперт Брук: босой, в рубашке с открытым воротом, каштановые волосы, расчесанные на прямой пробор, эдвардианский Хью Грант, окруженный женщинами и мужчинами, в метаниях между бисексуальными и гомосексуальными пристрастиями, сердцеед и прирожденный победитель.
С энтузиазмом, как и большинство его сверстников, отправился он в 1914 году на войну: «Чего хочет от меня Бог, так это чтобы я преуспел, колотя немцев». Уже год спустя Руперт Брук умер в возрасте двадцати семи лет в госпитале на корабле в Средиземном море. То, что Брук погиб не на поле боя, а от укуса насекомого, не вполне вязалось с образом национального героя Англии. Однако Черчилль, в то время первый лорд Адмиралтейства, посвятил смерти «поэта-солдата» пламенный отклик в газете The Times. И на пасхальной службе 1915 года, вскоре после смерти поэта, настоятель церкви Св. Павла цитировал строки из сонета Брука «Солдат»: «Коль я умру, знай вот что обо мне: / Есть тихий уголок в чужой земле, / Который будет Англией всегда…» Руперт Брук был похоронен в олив