Лоррилоуд подался вперед так далеко, что его живот покоился теперь на коленях. Инспектор выкатил Джереми ключевой вопрос:
– Так значит, потому вы и напали вчера, среди бела дня, прямо на улице, на этого джентльмена по имени Грейлинг? По причине, получается, матримониального диспута?
– Да ничего подобного! – Джереми крайне огорчился, обнаружив, что у него трясутся руки. Глубоко затянулся. – Я ударил Грейлинга за то, что он позволил себе неуместное расистское высказывание.
– Понимаю, сэр.
И инспектор напечатал слова «расистское высказывание» в электронном блокноте, а потом отодвинул его, словно желая лучше разглядеть эти слова в их совокупности, и при этом, совершенно удовлетворенный, подборматывал себе поднос: «Та-ак, расистское, значит, получается высказывание…»
– Ну и как, по-вашему, сэр, – осведомился он, метя по-прежнему не в бровь, а в глаз, – как все это может объяснить тот факт, что по состоянию на сегодняшнее утро Грейлинг сделался ослом?
Джереми хмуро взглянул на него, думая, что ослышался.
– Что-что? – переспросил он. – Ослом?
– Ослом, сэр, ослом, – нетерпеливо сказал инспектор. – Если желаете, «эквуус асинус», если воспользоваться греческим, если так можно выразиться, термином. Вы, никак, удивлены?
– Конечно, а вы как думали? А вас что, удивляет, что я удивлен? И где же вы обнаружили этого самого осла?
– В доме у Грейлинга, сэр. Мы как раз явились туда с целью арестовать его за мужеложство… ох, извините, за двоеложство. А на диване у него восседало, сэр, это самое млекопитающее животное… В пиджаке Грейлинга и делая, сэр, все, что полагается, дабы переварить местную газету «Оксфорд Диспетч».
– Мы еще зафиксировали в протоколе тот факт, – прервал его сержант, – что указанное животное в процессе этого процесса изгадило диван из собственного заднего отверстия, сэр.
Лоррилоуд злобно ощерился, блеснув зубами, желая продемонстрировать, насколько терпеть не может, когда прерывают ход его мысли; затем с нажимом обратился к Джереми:
– Поэтому вы, совершенно естественно, подпадаете под подозрение в преступлении двоеженства. По этой причине мы вас и побеспокоили в этот час, в силу вашей связи с Трейдингом через идентичных матримониальных особ.
Джереми уже не знал, что и думать.
– Но как… как же все-таки получилось, что Грейлинг превратился в осла?
– А вот это, сэр, нас вовсе не касается, – ответил инспектор Лоррилоуд, склоняя голову и всерьез ею потрясая, будто в правое ухо ему попала уховертка и ему никак ее оттуда не изгнать. – Ни как это случилось, ни почему. Наука, знаете ли, умеет много гитик, и не нашего это ума дело. Мы люди простые.
Жопич, по-прежнему ошиваясь на заднем плане, заметил:
– К тому же Пиноккио-то в осла превращался. Значит, ничего такого, бывает…
– Где как, но у нас в деревне не бывает, – сказал Джереми и дико загоготал.
– Вас, сэр, может, все это забавляет, – сурово попенял Лоррилоуд, – а нас долг обязывает к подобным вещам относиться серьезно. А потому, сэр, если вам не составит большого труда, не соблаговолите ли пройти с нами в участок, чтоб ответить на ряд вопросов?
– Это как же так? – вскричал Джереми. – Вы что же, пришли арестовать меня только за то, что некто, кого я и знать толком не знаю, ночью превратился в осла?
– Нам, сэр, неизвестно, случилось ли это ночью или, может, часов в семь утра. Мылишь хотели бы, чтобы вы, как говорится, в меру способностей помогли расследованию. – И инспектор подмигнул сержанту Шотландской дивизии.
Джереми затушил сигарету.
– Какое редкостное счастье для писателя: из первых рук получить сведения о методах работы нашей полиции! – воскликнул он, подымаясь со стула.
У Мэрион на столике рядом с кроватью стоял механический будильник в черепаховом корпусе. Стрелки показывали десять минут десятого: давно пора подыматься. Мэрион босиком заковыляла по спальне в поисках очков. Лорел тоже села на кровати и задумчиво почесалась.
Мэрион наконец нашла очки на туалетном столике. Она на минуту оперлась о подоконник, затем двинулась к постели, пошарила под нею и вытащила ночной горшок, чтобы его опорожнить.
В дверь постучали. Собака зарычала негромко басовито, как будто спрашивала себя: кого это принесло в такую рань?
– Кого это бог принес в такую-то рань? – спросила себя Мэрион. Она подошла к окну, отворила его и крикнула: – Кто там? Что нужно?
В два прыжка Лорел оказалась у окна, положив лапы на подоконник, словно тоже недоумевала: кто это там и что нужно?
Юноша в приличном костюме попятился от входной двери, задрал голову и приветливо помахал.
– Добрый день, мэм! Мы собираем пожертвования, мэм, – крикнул он, – в фонд помощи престарелым. Любые взносы принимаются с благодарностью…
Ты рехнулся, что ли? Надо же! Я и есть престарелая! Не видно разве? Ослеп? Ты меня с постели поднял!
– Прошу извинения, мэм! Просто кому-то, мэм, возможно, еще хуже, чем вам, – не отступал тот, сияя широкой фальшивой улыбкой.
– Хуже, чем мне, быть не может! – взвизгнула Мэрион.
Она высунула горшок в окно и перевернула; содержимое ухнуло аккурат на голову недотепе в костюме. Тот взвыл и помчался прочь, осыпая Мэрион заковыристой бранью.
Мэрион довольно захихикала:
– Я тебе покажу «помощь престарелым»… – и улыбнулась своей Лорел, доверительно кивнула: – А что, разве нет?
В телестудии «Би-би-си» на третьем этаже Мария Капералли, графиня Медина-Миртелли, давала интервью про Этци и про исследования его мумифицированного тела. Интервью брал сам Эрни Криксон, славившийся общей непринужденностью манер и остроумием.
– А нужно ли заглядывать так далеко в бездны прошлого? – спросил он.
Конечно нужно, ответила она, продолжив:
– Правда, эта потребность из тех, которые ваш соотечественник, Де Квинси, называл «невыносимой пышностью»,[30] из той категории невероятного и ужасного, что порою, в особые моменты, полностью завладевают нами. Эти прозрения в обычной нашей жизни недостижимы, они нам угрожают, но мы в них, по-видимому, все-таки нуждаемся. По-моему, этот человек из неолита ужасающе прекрасен.
– Вы, разумеется, говорили о Томасе Де Квинси, авторе небезызвестной «Исповеди англичанина, любителя опиума». Кстати, графиня, у вас самой, говорят, когда-то было пристрастие к опиуму. Это так?
Мария еще до начала интервью согласилась затронуть эту тему.
– Де Квинси называл свои первые эксперименты с опиумом «бездною божественного наслаждения».[31] Для меня так оно и было. И наслаждение, конечно, однако и бездна тоже. Зачастую мне виделось, как под аккомпанемент волшебной музыки я брожу по подземным городам, украшенным драгоценными камнями, городам настолько великолепным, что одно это меня угнетало. Вы, возможно, помните подземный город Иблис в «Ватеке» у Бекфорда? Или у Мильтона, его блистательную столицу Сатаны – Пандемониум? И, разумеется, я изучала наркотическую литературу. У меня, можно сказать, возник личный интерес… В каких-то инфернальных подземельях я была царицей Савской. Мой путь освещали факелы. Под ногами камни из золота, а сводчатая крыша над головой – из тончайшей слоновой кости. Только все равно не покидал страх – некое ощущение притаившегося зла…
– Вы ведь тогда собственно опиум принимали, я правильно понял? – уточнил интервьюер.
– Да, его в те дни в Риме было сколько угодно. Впрочем, как и сейчас…
– А почему вы начали?
Мария махнула рукой:
– Тогда в моей жизни все было плохо. Я – подросток. Кругом проблемы. Я ужасно страдала. Даже утопиться пыталась. Поначалу опиум стал утешителем, от всего спасал. Я, к счастью, избежала зависимости, не подсела всерьез – не как другие, кто без него жить не мог. Мне вовремя помог отец: договорился с психоаналитиком, тот консультировал меня, и постепенно я избавилась от этой привычки.
– Вы, насколько мне известно, получали эти консультации в Англии, верно?
– Да. я жила у тетки в Кенсингтоне. Ее муж – англичанин. Они были знакомы с хорошим психоаналитиком. Я тогда и выучила по-настоящему английский. И навсегда полюбила эту страну.
Криксон удовлетворенно кивнул и задал новый вопрос:
– А после того, как вы справились, вы не пытались снова принимать наркотики?
Мария одарила его одной из самых ослепительных своих улыбок:
– Нет. Мне хватило проблем в молодости. А потом, знаете, все эти подземные ходы, тесные каморки, по которым я бродила в оцепенении – все это сделалось невероятно страшным. Сейчас я управляю своей жизнью. Во всяком случае, мне так кажется. Предпочитаю вино.
– Напоследок, графиня, что бы вы могли сказать нашим подросткам, тем, кому хочется попробовать сильнодействующие наркотики?
Мария замешкалась всего на секунду: этот вопрос они заранее не обсуждали.
– Вы, наверное, ждете, что я скажу: «Ни в коем случае, и думать не смейте!» – проговорила она, – Но все и так понимают, что пристрастие к наркотикам – ужасное проклятие. И всегда есть романтические натуры или бунтари, кто рвется в самые дальние, самые жуткие, самые адские пределы. Им я могу лишь сказать: «Что ж идите! Возможно, этот путь обогатит ваш дух». Ведь и ад, в конце концов, для чего-то нужен. Только постарайтесь во что бы то ни стало оттуда выбраться.
– Графиня Медина-Миртелли, большое спасибо, что согласились встретиться с нами.
Позже продюсер передачи успокоил Марию: интервью, сказал он, выйдет в эфир в рамках программы «Мир сегодня» на «Би-би-си-2» «после девятичасового водораздела».
В университете Брукс все спланировано крайне практично. Офис Пенелопы Хопкинс находился за стеклянной перегородкой в крошечном отсеке, где помещался лишь канцелярский стол, компьютер, картотека и кофеварка. Перед окном – стена соседнего дома. Узкая полоска земли между двумя зданиями давала опору деревцу конского каштана, и он без воодушевления пытался заглянуть в окна первого этажа.