нная – это мочевой пузырь животного, а животное заболело раком. В силах ли мы спастись? Что, может, построить гигантский космический корабль и улететь отсюда? – Валентин пренебрежительно махнул рукой. – Вы все знаете ответ не хуже меня. Никакого такого корабля мы построить не сможем. И никуда он не улетит. Мы бессильны. А значит, имеет смысл выбросить подобные мысли из головы и просто жить этой опустошающе банальной жизнью. Всем, разумеется, кроме этой дальневосточной дамы с ее водопроводчиком, которые будут в экстазе от видений медных труб под полом в домике на одну семью.
– Стоп, стоп! – воскликнул Стивен, вскакивая. – Довольно. Я прошу прощения, Хетти. У профессора Леппарда свое чувство юмора, и мне оно не понятно. Давайте прервемся. Нам надо обсудить, продолжаем ли мы планировать юбилей церкви. Давайте погуляем по саду, пока не стемнело. А потом, – тут он взглянул на жену, – мы, возможно, выпьем вина, о котором шла речь выше.
Валентин Леппард остался в кресле. Он засунул руки в карманы пальто. Все члены комиссии направились к двустворчатым дверям прямо в сад – кроме Хетти, которая подошла к старику.
– Вы, наверное, очень несчастливы, сэр, – сказала она, – если вам так нравится говорить неприятные вещи. Вы считаете, что быть противным – обязательное условие для вашего возраста?
Он отвечал живо, пусть и ледяным тоном:
– В моем случае это добровольное решение.
– Но вы сами из-за этого разве не чувствуете себя несчастливым?
Валентин будто съежился внутри своего пальто – совсем как черепаха, которая прячется в панцирь.
– У меня не осталось никого, кто бы хоть чуть-чуть интересовался, счастлив я или нет. Да и меня самого это не слишком волнует.
Она стояла, глядя на него сверху вниз, водя пальцем по столу, будто раздумывая, надо ли продолжать разговор или лучше уйти. В результате решила, что надо продолжать.
– Если вы позволите мне, сэр, высказать свое мнение, многие люди самозабвенно стремятся увеличить количество счастья везде, где только можно. Счастье – это такое здоровье. Я, например, вижу несчастье в этом доме, между хозяином дома и его женой. От этого… неуютно.
– Ну и что такого? Все несчастны, – сказал Валентин, однако без привычной убежденности.
Хетти покачала головой:
– У меня есть дедушка, он живет в Амое, это порт в Китае. Дедушке скоро девяносто исполнится, но он счастлив и очень добр.
Валентин фыркнул или что-то в этом роде. Он смотрел прямо перед собой, а не на Хетти.
– Вы что же, предлагаете мне отправиться в Амой и познакомиться с вашим дедушкой?
– Вы нарочно не хотите понять, что я говорю. Хотя… почему бы нет? Слетали бы в Амой. Вам это принесло бы столько пользы, если б вы познакомились с моим многоуважаемым дедушкой. Я хотела вот что сказать: он когда-то был очень сердитым. Ничем ему нельзя было угодить. Он от многого страдал и без конца жаловался. Всегда был суров со своими рабочими. И ему нравилось, что у него такая дурная репутация. Говорили, что он рад, когда люди, в том числе и близкие, от него шарахаются… И вот однажды к нему пришла молодая женщина. Жена одного из его рабочих. Она сказала дедушке, как ей жалко, что он такой несчастливый. Она поцеловала его и сказала примерно вот что: «У вас сильная воля, вы можете решиться быть счастливым!» Ее слова запали ему в душу. И он стал счастливым. Мгновенно. Взял и оставил в прошлом свои страдания, бросил мучиться и мучить – как бросают курить.
Валентин повернул к ней морщинистое лицо.
– Вы хотите меня поцеловать? Я бы не возражал! – И он сухо рассмеялся.
Хетти тоже рассмеялась:
– Нет, это еще не все, что я задумала. Ваша грубость – признак страданий, а не ума, как вы думаете. Мой водопроводчик – человек куда тоньше и разумнее, потому что довольствуется своим положением в жизни и любит свою работу. Я вас поцелую, только если вы пообещаете мне со всей определенностью, что решили быть счастливым. Нужно повернуть выключатель. И как только я увижу это волшебное превращение, я с удовольствием поцелую вас.
В одном его глазу застыла слеза.
– Ты играешь со мной в жестокие игры, дерзкая девчонка! Хорошо бы почаще так.
Она покачала головой, погрозила ему пальцем:
– Это никакая не игра. Это лишь вы так воспринимаете. Наука говорит нам, что в основе всех умственных решений лежат эмоции. Я верю, что возможно и обратное: интеллект может контролировать эмоции. Они очень тесно связаны. Вы несчастливы из-за вашего отношения к окружающему миру, а не из-за окружающего мира.
Валентин тяжко вздохнул:
– Зачем вы берете на себя труд все это мне вдалбливать? Могли бы пойти в сад, там люди помоложе.
Она взглянула ему прямо в глаза:
– Я восхищаюсь, профессор, тем, как вы говорите, и вашей логикой. Мне нравится, как вы развиваете тему, мне понравились ваши аргументы. Вы взволновали нас всех.
– Я соблазнил вас своей красотой, да? Как Фрина судей?[49]
Хетти проигнорировала эту аллюзию.
– Только я увидела, какой вы грустный, очень грустный человек, и я почувствовала… ну, я захотела подойти к вам, взмахнуть волшебной палочкой и сделать вас… ну, помочь вам сделаться счастливее.
Он молчал, обдумывая ее слова. Разглядывал красоту и покой ее лица.
– Я был с вами невежлив. Почему вам не все равно?
– Почему ваша грубость должна меня задевать? Я ведь стальная. Потому что мне не все равно. Потому что я считаю: отношения часто ломаются – но их можно починить. Это совсем не сложно. Простой трюк. Разве не это же самое случилось со Скруджем у Диккенса?[50] Я так счастлива, когда мне удается починить людей… Нам всем так нужна помощь.
Валентин заметил, что по его щекам текут слезы, выбирая наиболее удобный путь среди морщин. Он вытащил большой батистовый платок и промокнул лицо.
– Послушайте, Хетти, если позволите, чтобы я вас по имен»… – Он с трудом подавил всхлип. – Ваше участие… оно удивительно. Даже если это лишь трюк. Невероятно, что вы здесь, в Феррерсе. Что я с вами в этой комнате. Что мы вдвоем. Что вы такая красивая, такая милая… – Он высморкался. – Мне не обязательно становиться счастливым. Моя душа полна удивлением. Это разве не то же самое?
– Нет, не совсем, но уже близко… так что я все равно вас поцелую.
Она наклонилась поцеловать его в лоб, но он обхватил ее и притянул ближе, чтобы поцеловать в щеку.
– Слава богу, вы не привели с собой еще и этого, кто там вашими трубами занимается…
Они смотрели друг на друга и улыбались. Валентин протянул ей костистую руку. Она протянула тонкую ладонь, ответила на его слабое пожатие.
Сад Особняка в этот час, когда день уже завершился, а ночь еще не наступила, наполнился сладкими ароматами. Белые цветы скабиозы с фиолетовым колечком в сердцевине, и португальский лавр с остренькими, замысловатыми цветками-звездочками будто соревновались, кто сделает вечерний воздух восхитительнее. Сумерки усиливают чувственность. Члены комиссии бесцельно бродили туда-сюда, и никто ни с кем не разговаривал. Пенелопа предпочла не закуривать, чтобы вдыхать вечерний аромат.
Родни, заложив руки за спину, быстрым шагом взобрался на искусственный холм, словно уверяя себя самого: я все равно юрист, я стряпчий, будь я в саду или где. Робин, Генри, Ивонн и Сэм стояли группой, наслаждаясь вечерним воздухом. Шэрон предпочла остаться внутри.
Стивен подошел к Пенелопе сзади и тронул ее за руку. Он сложил очки и пристроил их в нагрудный карман пиджака. – О, Пенни, дорогая моя, ты понимаешь, что я слаб и безрассуден. Я сейчас консультируюсь с одним человеком в Лондоне, я его хорошо знаю. Мой развод совершится, и тогда, я надеюсь, ты выйдешь за меня, будешь жить со мной, будешь любить меня и не станешь больше на меня сердиться.
А как же Шэрон? – чуть не спросила она, – куда Шэрон-то денется? – но что-то внутри нее не позволило этой мысли превратиться в слова. И хотя ей показалось, будто она осознала, что не любит его больше, она обрадовалась, что мужчина обхаживает ее, добиваясь ее расположения, наклонилась к нему и сказала:
– Я понимаю, тебе трудно.
– И тебе тоже, дорогая.
Потом, к ее полному изумлению и смущению, она услышала собственный голос: она просто хочет быть с ним и жить где угодно, не важно где. Может, в Монпелье, где она была однажды на каникулах… и погода была такая хорошая. Но все же, наверное, не в Феррерсе, где слишком много старых воспоминаний поджидают тут и там.
– О, дорогая, я не в силах оставить Особняк. Разве тебе здесь не нравится? Я потратил целое состояние, чтобы привести его в должный вид. Ну, может быть, мы смогли бы купить летний домик где-нибудь в Монпелье…
– Так для тебя этот дом важнее, чем я? – вырвалось у нее, и она сразу пожалела, что спросила и что в вопросе прозвучала боль.
Не успел он ей ответить, позади них возник Джереми Сампшен, и рука Стивена отпустила руку Пенелопы, а Джереми осведомился, вправду ли снова надо терпеть лекторские замашки Леппарда, когда они вернутся в кабинет.
Совершенно понятно, отвечал Стивен, почему они перешли к обсуждению природы Вселенной. Это важный и интересный вопрос.
– Ладно, пускай, – сказал Джереми. – Однако я полностью согласен с советом старикана, что нам всем надо просто заняться своей обыденной жизнью. Ну честное слово, не окочуримся же мы только от того, что услышали чье-то там имя – имя этого самого ИСПаВеДиВ'а? Хотелось бы, впрочем, знать, как быть дальше с викарием и надо ли продолжать всю эту историю с юбилеем.
– А ты что сам думаешь, Джереми?
Тот рассмеялся:
– Ну, поскольку папаша Хетти раскошелится на… на сколько? Тыщ на сто восемьдесят пять, да? Надо быть не в своем уме, чтобы не отпраздновать юбилей-то… Когда еще такой шанс представится? Выиграем в Национальной лотерее? Забудь!
– Я согласен, только Робин считает, что теперь ходит под дамокловым мечом и вот-вот отдаст концы.