[667]
Новый порядок стоил Тиберию как тяжелого труда, так и независимости, и удивительная и беспримерная готовность зрелого блестящего аристократа согласиться на то, чтобы его усыновил другой – даже столь влиятельный, как принцепс – более всего объясняет замечание Августа, что он в этом деле действовал «для блага государства». Такой поступок поистине требовал объяснения с обеих сторон. Хотя опытный Тиберий был наиболее подходящим избранником, его продолжительное пребывание вне общественной жизни, конечно, было добровольным, а это вряд ли выглядело как серьезная угроза стабильности. Очень может быть, что были голоса, настаивавшие на ином течении дел. Дион Кассий и Сенека представляют туманный и неправдоподобный рассказ о попытке заговора, во главе которого стоял Гней Корнелий Цинна. Заговор был раскрыт, и Ливия будто бы отговаривала Августа от казни изобличенного – как утверждают, столь убедительно, что вместо этого Август поддержал его кандидатуру и обеспечил его избрание одним из консулов на следующий год.[668]
Дион Кассий говорит также о демонстрациях в Риме, требовавших возвращения Юлии. Это заставляет нас подозревать, что их инсценировали или, по крайней мере, поддерживали те, кто надеялся выиграть от ее реабилитации. Он датирует их 3 г. н. э., но некоторые склонны относить их к следующему году или считают их частью более широкой агитации. В любом случае, принцепс решительно отказал, заявив, что скорее огонь с водой смешаются, чем он простит свою дочь, и поэтому толпа отнесла горящие факелы к Тибру и швырнула их в реку. В конце концов, Юлии разрешили в 3 г. н. э. вернуться на материк в Италию, и остаток жизни она провела возле Регия, продолжая содержаться в заключении лишь в немного более свободных условиях. Ни один источник даже не намекает на то, что она была достаточно свободна для того, чтобы общаться с теми, кто требовал ее возвращения. Главным образом, нет никакого указания на то, что отказ реабилитировать свою дочь каким-либо образом повредил собственной репутации Августа. В самом начале 3 г. н. э. его резиденции на Палатине пожаром был причинен очень сильный ущерб, что вызвало вал предложений денег от общин и частных лиц. Август принял от каждого лишь символическую сумму, чтобы те могли участвовать в ее восстановлении, хотя неясно, были ли остальные деньги возвращены, или вместо этого употреблены на общественные работы.[669]
В 4 г. н. э. Августу были даны консульские полномочия для проведения частичного ценза. Бедных граждан, как и постоянно проживавших вне Италии, не беспокоили, а взамен вновь внесли в списки только тех, кто похвастался имуществом стоимостью минимум 200 000 сестерциев. В то же время снова был пересмотрен список сенаторов, но нет особого основания думать, что это устроили ради устранения потенциальных врагов Тиберия или Постума. Вероятно, это являлось просто продолжением прежних попыток, и проверке подвергли тех, чье поведение или состояние вызывали сомнения. Некоторые, вероятно, изо всех сил старались сохранить требуемый имущественный ценз. Десятилетие спустя мы узнаем о внуке оратора Гортензия, который растил четырех сыновей, но владел имуществом, стоимостью лишь 1 200 000 сестерциев и таким образом был не в состоянии разделить его так, чтобы сделать для них возможным избрать сенаторскую карьеру. В 4 г. н. э. принцепс дал деньги восьмидесяти сенаторам, чтобы они могли удовлетворить требованию имущественного ценза для членства в этом сословии. Иногда также утверждали, что с того времени и до конца жизни Августа Тиберий оказывал значительное влияние на выборы консулов. Наиболее вероятно, что он играл роль в выдвижении кандидатов, что и Август продолжал делать, но ни одно имя не вызывает особого удивления, и все они принадлежат к той категории людей, которые с большой вероятностью достигли бы этой должности и каким-либо иным способом.[670]
Этот год был свидетелем введения закона, подкреплявшего другие недавние установления и предусматривавшего регулирование отношений к рабам, в частности, предоставления им свободы – особенно путем ограничения количества, которое могло быть отпущено на свободу по завещанию либо молодыми хозяевами, а также определявшего точный объем обязательств, налагаемых на вольноотпущенника или вольноотпущенницу в отношении их бывшего хозяина. Весьма возможно, Августа несколько беспокоило слишком большое число вольноотпущенников, из-за чего Рим оказался наводнен новыми гражданами, и он, конечно, опасался, что очень много окажется тех, кто имеет право на бесплатное получение зерна в Риме. Другие меры, однако, были направлены на покровительство вольноотпущенникам, продолжение предоставления им гражданства, пусть и с небольшими ограничениями, награждение тех, кто растил значительное число детей, так же как это делалось в отношении остальной массы граждан. Среди вольноотпущенников было много трудолюбивых и весьма преуспевающих личностей, занимавших важное положение в пригородах самого Рима и иногда достигавших высоких постов на местном уровне где-либо в других городах; и Август заботился о том, чтобы снискать их лояльность ему и государству, так же, как он делал это по отношению к другим слоям общества. С точки зрения законодательной и другой деятельности, 4 г. н. э. не говорит о радикальной перемене во власти или руководстве правительством, но гораздо больше, как обычно, о чувстве долга.[671]
Величайшая опасность со времен Ганнибала
До конца года Тиберий стоял во главе армии, действовавшей к востоку от Рейна. В продолжение зимних месяцев он ненадолго вернулся в Рим – то, что он будет делать теперь каждый год – прежде чем возвратился, чтобы будущей весной возглавить еще одну кампанию, доведя свои легионы по крайней мере до Эльбы. Это были операции против вождей и племен в пределах области, уже находившейся под римским влиянием, что отражало продолжавшееся сопротивление или изменившиеся отношения. Другие общины в этих краях, казалось, приняли, а возможно даже приветствовали римское господство. Археология дает ясное доказательство существования как минимум одного города римского типа, основанного приблизительно на рубеже I века н. э. в Вальдгирме, недалеко от военного лагеря, использовавшегося во время завоевательных походов, и имеются намеки на существование других подобных общин. Городской стиль жизни, являвшийся основным для римлян, все еще был малопривлекателен для народов этой области, но нельзя сказать, чтобы такое положение со временем не изменилось бы, как то произошло в других провинциях после их завоевания.[672]
В течение 6 г. н. э. римляне планировали более крупную операцию, скорее стремясь захватить новую территорию, нежели укрепить свою власть над имевшимися завоеванными землями. Их целью был король Маробод, вождь маркоманнов, народа, принадлежавшего к обширной подгруппе германских народов, называвшихся свевами (свебами), которые были известны тем, что носили на голове волосы, связанные узлом наверху или сбоку – свевский узел. Умный, обаятельный и, без сомнения, опытный военный предводитель, Маробод силой оружия создал себе державу, состоявшую, как и его собственный народ, из многих групп населения, так что под его властью находилась бо́льшая часть современной Чехии, области между Рейном и Дунаем. Наконец, часть своей юности он провел в Риме, вероятно, в качестве заложника и, весьма возможно, первоначально вернулся к себе на родину с помощью римлян. Веллей Патеркул прозвал его категорично «варваром по происхождению, но не по уму», и говорит о невероятно большой армии, многие отряды которой постоянно содержались за счет короля. Без сомнения, он преувеличивал, когда утверждал, что этот вождь был более могущественный, чем кто-либо из появлявшихся у этих племен за несколько поколений. Его земли граничили с провинциями в Германии, Норике и Паннонии, и хотя он принимал перебежчиков из тех областей, даже Веллей Патеркул поясняет, что он никаких враждебных действий против римлян не предпринимал. Самое большее, что Веллей Патеркул мог сказать, это то, что королевские послы иногда вели себя с соответствующим раболепием, но в остальное время осмеливались говорить так, «как если бы они представляли правителя равного римскому».[673]
Такая гордость чужеземного вождя являлась достаточным оправданием, по меньшей мере, для демонстрации римской силы. Взаимный страх и подозрение нагнетали обстановку. В качестве защиты Маробод наращивал силы и в то же время производил на римлян впечатление человека, представлявшего большую опасность. В Германии были сосредоточены крупные военные силы и поставлены под командование легата Гая Сентия Сатурнина, опытного и зрелого консуляра (он занимал эту должность с 19 г. до н. э.), заслужившего знаки отличия триумфатора за свои операции по поддержке Тиберия в предыдущем году. Эти силы должны были наступать на Маробода с севера, в то время как Тиберий шел с юга, возглавляя другую большую колонну, собранную в это время из дунайских армий. Весной 6 г. н. э. началось наступление, в ходе которого два римских войска пробирались через территорию племен, проживавших между римскими провинциями и королевством Маробода. Сражения не было, а германский король не предпринимал активных действий и выжидал до тех пор, пока римские колонны почти соединились и находились на расстоянии всего нескольких суточных переходов от его войск. Тогда, прежде чем его принудили сражаться или покориться, пришли известия о крупном восстании в римских балканских провинциях, и все переменилось. Тиберий предложил Марободу условия восстановления мира. Король не хотел рисковать, вступая в бой с римлянами, разве только у него не было бы другого выбора, и с радостью согласился, поэтому римские армии повернули обратно и отошли, чтобы заняться более срочным делом – подавлением восстания.[674]
На этот бунт паннонцев и далматов, быстро распространившийся по тем краям, римляне смотрели с самодовольным спокойствием. Подобно многим другим восстаниям, это вспыхнуло как раз в то время, когда подрастало поколение более молодых людей, которые не испытывали поражений со стороны римлян. Когда в Иллирике набирали вспомогательные части для оказания помощи в войне против Маробода, полагают, что местные племена понадеялись на свою численность и начали сознавать собственную силу. Поборы с провинциального населения, людьми ли, домашним скотом и зерном для римского войска, или непосредственно деньгами, часто тяжелым бременем ложились на людей, особенно когда те, кто надзирал за этим, были грубыми и продажными, или теми и другими вместе. Один из вождей восстания позднее заявлял: «Вы, римляне, повинны в этом; ибо вы в качестве блюстителей посылали к своим стадам не собак или пастухов, но волков» (Dio Cass. LVI. 16. 3).