[1331]. Все эти фигуры нам уже известны, так же как и новые министры: земледелия — Чернов, почт и телеграфов — Церетели, труда — Скобелев, министр продовольствия — Пешехонов.
Какие же новые политические фигуры всплыли в составе первого коалиционного правительства? По сути, только две. Первая — Павел Николаевич Переверзев, сменивший Керенского на посту министра юстиции. Он был уроженцем Курской губернии, окончил юрфак Петербургского университета, работал в министерстве юстиции, но затем стал известен как адвокат на громких политических процессах, включая и дело арестованных членов большевистской фракции IV Государственной думы. Авторитетный масон, Переверзев в феврале был назначен Керенским на пост прокурора Петроградской судебной палаты. «Среднего возраста и среднего роста, крепкого сложения, спокойно-уравновешенный, скупой на слова, с неизменной трубкой-носогрейкой, он производил впечатление надежного человека. Подчиненные по прокурорскому надзору относились к нему, в общем, с симпатией»[1332], — характеризовал его Завадский. Для социалистов Переверзев был не совсем своим. Церетели писал, что «он никогда раньше не участвовал в политической работе и имел очень смутное представление о действительных настроениях советского большинства. К тому же он был человек очень импульсивный, и потому в целом ряде его шагов в качестве министра у него получались перебои и он отклонялся от линии поведения советской демократии то вправо, то влево»[1333].
Вторая новая фигура — князь Дмитрий Иванович Шаховской. Он возглавил министерство государственного призрения. Рюрикович, внук декабриста, выпускник того же юридического факультета Петербургского университета, уездный предводитель дворянства в Ярославской губернии, секретарь фракции кадетов в I Государственной думе, масон.
А свежеиспеченные министры-социалисты 5 мая выступили перед торжественным собранием Петроградского Совета, где их ждала восторженная встреча.
— Не как пленники буржуазии идут они в правительство, а как представители мощного народного органа, посылающего их занять новую позицию на выдвинутых вперед окопах революции, — вещал Гоц.
Совет подавляющим большинством голосов принял резолюцию с выражением «полного доверия» новому правительству. «Демократия» призывалась оказать деятельную поддержку, «обеспечивающую ему всю полноту власти», устанавливался «принцип ответственности министров-социалистов перед Петроградским Советом впредь до создания всероссийского органа Советов»[1334]. Таким образом, от формулы «поддержки постольку-поскольку» Совет перешел к новой формуле: «полного доверия и деятельной поддержки».
Новая правительственная декларация от 5 мая по соглашению с Исполкомом Совета включала в себя, наконец, хоть какие-то слова об экономике. «Решительно бороться с хозяйственной разрухой страны» предлагалось путем с помощью планомерного проведения «государственного и общественного контроля над производством, транспортом, обменом и распределением продуктов». Земельный вопрос должно было решить Учредительное собрание в русле «перехода земли в руки трудящихся». В стремлении к «пересмотру финансовой системы на демократических началах» правительство выступало за «усиление прямого обложения имущих классов (наследственный налог, обложение военной сверхприбыли, поимущественный налог и т. п.)»[1335]. Дело даже в том, что не было понятно, как такая программа в принципе могла помочь экономике. В стране не существовало никого, кто мог бы ее претворить в жизнь в части установления контроля хоть над чем-то или сбора налогов.
А Петросовет предлагал идти еще дальше. Его Исполком принял резолюцию, которая уже ставила вопрос о носящем «всемерный, планомерный характер сознательном вмешательстве в народнохозяйственные и социальные отношения» с целью «планомерной организации народного хозяйства и труда», которая будет обеспечена «целостной системой мероприятий, проводимых под руководством объединенного государственного органа»[1336]. Идея Госплана была сформулирована. Стоит ли удивляться, что Ленин был почти доволен: «Программа прекрасна». Только для ее осуществления, считал он, нет иного пути, кроме «революционной дисциплины, революционных мер революционного класса, пролетариев и полупролетариев, перехода власти в руки этого класса»[1337].
Улучшилось ли качество работы Временного правительства в его коалиционном варианте? Определенно, нет. Половцову по долгу службы неоднократно приходилось бывать на встречах кабинета: «Что касается заседающей ныне во дворце коллегии, то, конечно, эти стены никогда не видели такого сборища. Некий весьма разумный человек, коему по должности приходится бывать в последние годы на заседаниях различных кабинетов, с ужасом говорит, что даже правительство Голицына, считавшееся всегда весьма слабым, не могло бы по бестолковости сравнится с нынешним кабинетом. Они, может быть, все прекрасные люди (за исключением, конечно, Чернова), но полное незнакомство с государственным механизмом соединяется в них с какой-то растерянностью»[1338].
Смена правительства сопровождалась продолжением хозяйственной деградации. Известный обозреватель «Нового Времени» Ипполит Андреевич Гофштеттер в статье под названием «Социал-демократическая разруха» писал об отчете министров-социалистов перед Советом о первой неделе работы: «Министр почты и телеграфов Церетели в своей речи больше распространялся по вопросам общей политики и ни одним словом не обмолвился о состоянии своего непосредственного ведомства, пришедшего, как известно, в большой упадок. Не в меньшем распаде, чем почта, находится и наша промышленность… Промышленная разруха растет не по дням, а по часам, и в ближайшие дни ожидается прекращение около 20 проц. всех заводов и фабрик Петроградского района… Обыкновенно промышленные кризисы разрастаются при общем перепроизводстве, у нас же, напротив, заводы и фабрики вынуждены закрываться при наличности огромного недопроизводства почти всех продуктов общественного потребления»[1339].
В середине мая в отставку подал Коновалов, заявив, что «насаждение демократических органов в условиях русской действительности сводится… к тому, что в большинстве предприятий окажутся люди, неопытные в области промышленности, вместо улучшения получится окончательная дезорганизация». Надежду Коновалов видел в том, чтобы «Временное правительство проявило наконец полноту власти, стало на путь восстановления нарушаемого изо дня в день государственного и общественного порядка»[1340].
Гиппиус взывала к милосердию к россиянам: «Оказать им милосердие — это сейчас значит: создать власть. Человеческую, — но настоящую власть, суровую, быть может, жестокую, — да, да, — жестокую по своей прямоте, если это нужно… Какие люди сделают? Наше Вр. пр-во — Церетели, Пешехонов, Скобелев? Не смешно, а невольно улыбаюсь. Они только умели «страдать» от «власти» и всю жизнь ее ненавидели. (Не говорю уже о личных способностях.) Керенский?… Не сможет потому уже, что хотя и понимает, — но и в нем сидит то же впитанное отвращение к власти, к ее непременно внешним, обязательно насильническим приемам. Не сможет. Остановится. Испугается.
Носители власти должны не бояться своей власти»[1341].
Большевики не боялись. И их создание такого правительства устроило больше, чем кого-либо. Они оказались в роли единственной партии оппозиции, «стражей революции», и поэтому любые провалы кабинета, а они были налицо и неизбежны в будущем, вели большевиков к власти.
С 24 по 29 апреля они провели свою VII конференцию РСДРП(б). Организовать ее, найти помещение оказалось непросто. «Как только администрация того или иного здания, куда мы обращались, узнавала, что речь идет о большевистской конференции, следовал отказ, — писала участница конференции В. Ф. Алексеева. Курсистки Женского медицинского института пошли на хитрость. Они обратились к своей администрации с просьбой предоставить им зал для студенческого собрания»[1342]. Так делегаты конференции оказались в доме № 6 по Архиерейской улице, где и располагался Женский медицинский институт.
Около полутораста делегатов представляли уже почти 80 тысяч членов партии, что было совсем немало для недавно вышедшей из подполья организации[1343]. Кроме того, в заседаниях приняли участие многие участники Петроградской общегородской партийной конференции, не имея делегатских мандатов. Много гостей было из Москвы.
Раскольников передавал настроение: «После долгих лет подпольной работы, после заграничных съездов и конференций в Лондоне, Праге и Париже наша легализовавшаяся партия, выйдя на простор открытой политической борьбы, впервые устраивала легальное Всероссийское совещание. Здесь ковались партийные лозунги, коллективно вырабатывались тактические приемы, которые через несколько месяцев привели к Октябрьской революции и дали ей торжество. Здесь встречались разлученные многолетней эмиграцией, каторгой, ссылкой и тюрьмой старые, спаянные работой партийные друзья»[1344].
Рассказывал Андреев: «Участники конференции пришли задолго до начала заседания… Знакомились, делились новостями. Ожидали прибытия Ленина… Многие, чтобы поближе увидеть Ленина, бросились к дверям и в коридор. Ленин, окруженный делегатами, на ходу разговаривал с ними; видимо, очень довольный, улыбающийся, под приветствия и аплодисменты он вошел в зал. Послышались голоса: