[1461]. Кандидатов в диктаторы рассматривалось около десятка, среди которых Корнилов был еще далеко не первый.
Организовывалось и казачество. В начале июня в Петрограде собрался Всероссийский казачий съезд. Его лейтмотив: Россия должна быть неделимой демократической республикой, с широким местным самоуправлением. Поддержка Временному правительству, которое должно активно бороться против анархистов, большевиков и интернационалистов[1462]. После закрытия Казачьего съезда в Петрограде остался постоянно действовавший Совет союза казачьих войск.
Верховный главнокомандующий генерал Брусилов в первом же своем интервью в новом качестве заявил, что «армия с каждым днем воскресает и крепнет», и он «выполнит свой долг перед родиной, заставив врага заключить мир на тех условиях, которые требует свободная Россия»[1463].
В Ставке его назначения восторга точно не вызвало. «Назначение генерала Брусилова знаменовало собою окончательное обезличение Ставки и перемену ее направления: безудержный и ничем не объяснимый оппортунизм Брусилова, — писал Деникин, — его погоня за революционной репутацией лишали командный состав армии даже той, хотя бы только чисто моральной, опоры, которую он видел в прежней Ставке. Могилев принял нового Верховного главнокомандующего необычайно сухо и холодно. Вместо обычных восторженных оваций, так привычных «революционному генералу», которого толпа носила по Каменец-Подольску в красном кресле, — пустынный вокзал и строгая уставная церемония. Хмурые лица, казенные фразы»[1464].
Лукомский подтверждал: «Настроение в Ставке было тяжелое. Новый Верховный главнокомандующий генерал Брусилов принял сразу более чем недостойный и заискивающий тон по отношению к Могилевскому Совету рабочих и солдатских депутатов. Этот Совет при генерале Алексееве действовал осторожно и не решался открыто предъявлять каких-либо требований к Ставке. Поведение генерала Брусилова сразу придало смелости членам Совета, и к Верховному главнокомандующему от него поступило определенное требование принять меры к уничтожению «контрреволюционного гнезда» в Ставке»[1465].
Во фронтовых частях, утверждал генерал Джунковский, считали, что «слава Брусилова была дутая, никаких достоинств за ним не было, он был лакеем до мозга костей и среди настоящих честных военных он уважением не пользовался»[1466].
Для представителей союзников смена Главнокомандующего тоже не стала хорошим знаком. «Большинство офицеров были откровенны относительно того, что они называли «политической гимнастикой Брусилова», — замечал Нокс. — Метод генерала Брусилова заключался в том, чтобы убедить человека во время беседы. 4 июня мне вместе со множеством русских генералов пришлось четыре часа просидеть в его приемной, пока Брусилов в течение этого времени пытался вразумить прапорщика, арестовавшего своего дивизионного начальника и отказывающегося прибыть по вызову командиров корпус и армии»[1467].
За отставкой Алексеева последовали и другие. Без объяснения причин был уволен командующий Западным фронтом генерал Гурко. Нокс 30 мая встретился с Корниловым: «Он заявил, что то, как обошлись с Гурко, ясно демонстрирует решимость нынешнего правительства смещать любого из тех, кто обладает решительным характером и имеет хоть какой-то авторитет среди солдат. Оставят лишь таких людей, как Брусилов, готовых согласиться с любым безумием, которое они предложат»[1468].
Далее настала очередь адмирала Колчака, еще удерживавшего в относительном порядке Черноморский флот. «Утро России» рассказывало: «В вину адмиралу Колчаку ставится, что черноморцы до сих пор сохранили внешнюю форму. Офицеры носят оружие. В то время как в Кронштадте солдаты и матросы ходят как попало: офицеры без кортиков и даже в штатском»[1469]. 6 июля «состоялось бурное собрание делегатов армии, флота и рабочих, на котором почти единогласно постановлено устранить командующего Черноморским флотом адмирала Колчака и начальника его штаба капитана Смирнова и о сдаче ими должностей очередным заместителям. Постановлено также обезоружить всех офицеров»[1470]. Колчак расскажет следователям, что рассматривал этот инцидент «как оскорбление, которое наносится прежде всего мне как старшему из офицеров, здесь находящихся, что с этого момента я командовать больше не желаю… Затем я взял свою саблю и бросил ее в воду»[1471]. Колчак немедленно отправил телеграмму премьеру и в Ставку: «Считаю, что моя дальнейшая деятельность в Черном море, равно как и деятельность начальника моего штаба, более не может быть полезна для блага отечества»[1472].
Командовать Черноморским флотом был назначен контр-адмирал Александр Васильевич Немитц. Адмирала Ненюкова в середине июня вызвал в Яссы главнокомандующий Румынским фронтом Щербачев для переговоров с Немитцом. «Человек, несомненно, очень талантливый, но его талантливость носила в себе что-то недалекое от сумасшествия. Его отец умер в сумасшедшем доме и, несомненно, в нем самом были эмбрионы этого недуга. Он был очень силен в стратегии и одновременно очень недурной поэт, что как-то не вязалось между собой, был очень религиозен и совершенно бесперспективен в практической жизни… Революция как раз была сферой для выдвижения таких людей, и он из начальника дивизиона миноносцев, после ухода Колчака, был назначен командующим Черноморским флотом, будучи 36 лет отроду»[1473].
Смелые реформы в армии продолжились. Начитанные об истории Французской революции и последовавших войн, члены правительства согласилось ввести институт комиссаров. Его создания еще в апреле требовало Совещание делегатов фронта, направившее соответствующее обращение в Петросовет. Между Советом и правительством шли сложные переговоры, поначалу планировалось, что и комиссаров должно быть два — от каждого из этих органов. Когда Керенский стал военным министром, сошлись на том, что комиссара достаточно одного. «Было решено, что в будущем все комиссары в армии будут назначаться и смещаться лишь военным министром, а комиссары, назначенные Исполкомом ранее, перейдут под его юрисдикцию»[1474].
Князь Львов прислал в мае в Ставку «общие основания» учреждавшегося института комиссаров. На них по замыслу правительства возлагалось гражданское управление на театре войны, а также вопросы снабжения, питания, медицины и эвакуации. Находясь в прямом и исключительном подчинении Временному правительству, комиссары должны были лишь согласовывать свои действия с военными начальниками. Реакция военного руководства была предсказуемо негативной, последовал протест со стороны Ставки, и начинание было оставлено правительством.
Но только на время. Комиссары стали появляться в армии повсеместно. В конце июня Временное правительство ввело должность комиссаров фронтов, которые должны были, «руководствуясь указаниями военного министерства, направлять к единообразному разрешению все политические вопросы, возникающие в пределах армий фронта, содействуя согласованной работе армейских комиссаров». Завершающим аккордом станет введение в июле должности Верховного комиссара при Ставке. Никаких правовых актов, определявших полномочия комиссаров, издано не было. Как и квалификационных требований.
Деникин так определял состав комиссарского корпуса: «офицеры военного времени, врачи, адвокаты, публицисты, ссыльно-поселенцы, эмигранты — потерявшие связь с русской жизнью, члены боевых организаций и т. д… Что касается политических взглядов указанных лиц, то все они принадлежали к социалистическим партиям… Быть может, недостаточная подготовка комиссаров не имела бы отрицательных последствий, если бы не одно обстоятельство: не зная точно круга своих обязанностей, они постепенно начинали вторгаться решительно во все области жизни и службы войск, отчасти по своей инициативе, отчасти побуждаемые к этому солдатской средой и войсковыми комитетами, а иногда даже боявшимися ответственности начальниками». В армии вместо одной появились три разнородные, взаимно исключающие власти: командир, комитет и комиссар. «Три власти призрачные… А над ними тяготела, на них духовно давила своей безумной, мрачной тяжестью — власть толпы»[1475]. Никаким особым авторитетом правительственные комиссары не пользовались. Как замечал Брусилов, «назначенных комиссаров слушались лишь постольку, поскольку они потворствовали солдатам, а когда они шли им наперекор, солдаты отказывались исполнять их распоряжения»[1476].
Стали формироваться особые отборные ударные части. «Они получили разные наименования: революционных полков, батальонов смерти, ударных батальонов, — писал Головин. — В них собирались офицеры из тех разложившихся войсковых частей… в которых жизнь командного состава делалась совершенно невозможной. Вместе с этими офицерами уходило из этих частей и то меньшинство солдат, в которых сознание воинского долга не было еще заглушено вакханалией революционного своеволия»[1477]. Формированием таких частей командование намеревалось возродить патриотический дух, иметь подразделения, готовые идти в наступление или разоружать бунтовавшие войска.
Генерал Брусилов, еще успев приехать в Ставку, утвердил «План формирования революционных батальонов из волонтеров тыла». Одна из первых ударных частей была создана Корниловым после того, как он приехал из столицы в 8-ю армию. Увиденное его сильно впечатлило: «Появление генерала Корнилова было приветствуемо… группой германских офицеров, нагло рассматривавших командующего русской армией… На участке соседнего полка командующий армией был встречен… бравурным маршем германского егерского полка, к оркестру которого потянулись наши «братальщики» — солдаты. Генерал со словами — «Это измена!» повернулся к стоявшему рядом офицеру, п