Войтинский писал, что патриотический «подъем расстроил ряды оппозиции. Выступления ее представителей — как большевиков, так и «интернационалистов — были слабы, бесцветны, неуверенны. В это время на Невском проспекте происходили «патриотические манифестации» с портретами Керенского, которому в этот день даже «милюковцы» готовы были простить все прегрешения. И здесь чувствовался подъем. Но состав манифестантов был отчетливо классовый: буржуазия, интеллигенция, студенты. Рабочие и солдаты Петрограда не принимали участия в ликованиях».
Двадцатого июля прошло заседание Петроградского Совета, в порядке дня — вопрос о наступлении. «Церетели делал доклад, его прерывали то взрывами аплодисментов, то свистками и враждебными криками. Я должен был защищать резолюцию привета войскам… Подсчет голосов дал 472 голоса за резолюцию при 271 против и 39 воздержавшихся… Но в низах в рабочих и солдатских массах Петрограда, большинство было на другой стороне»[1591]. Для Петросовета, справедливо замечал Троцкий, это было «совершенно новое соотношение сил, которого мы раньше не встречали. Большевики вместе с левыми группками меньшевиков и эсеров составляют уже две пятых Совета»[1592].
Большевики приняли весть о наступлении как вызов. Ленин писал в «Правде»: «Наступление есть возобновление империалистической войны». Полную ответственность за это несут эсеры и меньшевики. «Именно эти партии ответственны за возобновление империалистической войны, за новые сотни тысяч жертв, фактически приносимых «одолению» одних капиталистов другими капиталистами, за новое обострение разрухи, неизбежно вытекающее из наступления…»[1593].
ПК большевиков 20 июня принял резолюцию, где говорилось, что приказ о наступлении «на деле лишь укрепляет позицию империалистов во всех странах и усиливает организующуюся контрреволюцию в России». В тот же день большевики начали энергичную кампанию против наступления, для которой наиболее благоприятную почву представляли запасные части. 21 июня запасной батальон Егерского полка вынес резолюцию порицания 7-й и 11-й армиям за их наступление против «братьев-немцев». Впрочем, резолюция вызвала целую бурю, и даже большевики предпочли не солидаризироваться с нею. В Петергофе произошло побоище: когда ученики местного юнкерского училища вышли на манифестацию в поддержку наступления, «солдаты напали на них, стреляли в них, кололи штыками, сбрасывали с моста в реку». 22 июня митинг на Якорной площади Кронштадта вынес постановление отправиться в Петроград с оружием для освобождения арестованных на даче Дурново[1594].
На этом фоне заканчивали свою работу и Всероссийская конференция Военной организации большевиков, и Первый съезд Советов.
В день закрытия конференции «военки», 23 июня, для участников ее был устроен в доме Кшесинской концерт. «Несмотря на бешеную травлю большевиков со стороны всей буржуазной и соглашательской прессы, в концерте приняли участие видные оперные и драматические силы. Из отдельных номеров программы бурное одобрение вызвала ария из оперы «Севильский цирюльник» «Что такое клевета?»… В один из ближайших дней (24–26 июля) состоялась экскурсия конференции почти в полном составе в Красный Кронштадт… Во время поездки Подвойский разучивал с делегатами «Интернационал», слова и мотив которого в то время мало кто знал…»[1595].
А в заключительные дни работы I съезда Советов впервые (за три месяца!) у советских лидеров и Временного правительства дошли руки до обсуждения программы экономической политики. Степун выражал впечатление многих: «бесконечно многословные доклады и бесконечные прения по ним, ни малейшего чувства эпохи и темпа событий, болезненный интерес к тончайшим оттенкам отвлеченных точек зрения и полное отсутствие серьезной озабоченности фактическим состоянием России. Во время многих деловых докладов — полупустующий зал и зевки на всех скамьях. Общее впечатление то, что для «товарищей» Россия — труп, на котором они со страстью изучают анатомию революции»[1596].
На рассмотрение съезда были вынесены проекты четырех резолюций — по вопросам общей экономики, промышленности и транспорта, продовольствия и финансов. Их готовила группа экономистов, куда входили меньшевики Владимир Куставович Громан, Федор Андреевич Череванин, Владимир Александрович Базаров, Анатолий Иосифович Буковецкий. Именно эти резолюции, одобренные 21 июня, и будут «наиболее полным выражением программы экономической политики революционной демократии в 1917 г.»[1597].
Общеэкономическая резолюция начиналась констатацией: «Современная хозяйственная разруха в России порождена не только войной, но и хищническим, анархическим хозяйничаньем капиталистов царского правительства, Временное правительство первого созыва не внесло в эту политику никаких существенных изменений. Коалиционное правительство своей декларацией признало необходимым вступить на путь контроля и в необходимых случаях организации производства, но пока еще не приступило к осуществлению своей программы»[1598]. Выход виделся в мерах совсем не рыночных — в централизованном регулировании промышленности и транспорта.
Череванин с трибуны съезда призывал покончить «с тем кустарническим вмешательством в экономическую жизнь, которое происходит до сих пор… В каждом министерстве есть орган, вмешивающийся в экономическую жизнь… Затем та тяжелая разруха, которую мы переживаем, привела к тому, что на местах вмешиваются все — вмешиваются специальные органы, вмешивается Совет рабочих и солдатских депутатов»[1599]. Предлагалось создать в качестве центральных регулирующих органов Экономический совет и Главный экономический комитет. Их состав должен был стать предельно широким, с преобладанием «представителей демократии (Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, профессиональных союзов), а также с участием кооперативов и организаций торгово-промышленного класса».
Резолюция о регулировании производства и транспорта предлагала «приступить немедленно к принудительному государственному синдицированию, а там, где это по техническим и экономическим условиям возможно, к трестированию отраслей крупной промышленности… При этом Центральный экономический комитет определяет количество и сорта продуктов, вырабатываемых каждым государственным синдикатом, устанавливает продажные цены, размер предпринимательской прибыли и ту долю стоимости продукта, которая может быть предоставлена рабочим в качестве заработной платы»[1600]. Большевики эти резолюции отвергли, противопоставив им свою, которая почти дословно воспроизводила недавние решения конференции фабрично-заводских комитетов, в соответствии с которыми борьба с разрухой возможна исключительно при переходе всей государственной власти в руки Советов.
В тот же день Временное правительство приняло представленное министерством труда постановление «Об учреждении Экономического совета и Главного экономического комитета при Временном правительстве». Совет во главе с премьером и в составе семи министров и 21 представителя общественных организаций создавался «для выработки общего плана организации народного хозяйства и труда, а также для разработки законопроектов и общих мер по регулированию хозяйственной жизни». Главный экономический комитет из представителей министерств — «для согласованного проведения отдельными ведомствами и учреждениями всех мероприятий по регулированию хозяйственной жизни». После восьми заседаний Экономический совет, ничем себя не проявив, окончательно зачахнет уже в начале августа. А вот Главный экономический комитет будет пытаться что-то делать, хотя и без видимого успеха[1601].
Первый Всероссийский съезд Советов завершился 24 июня. Был избран новый главный советский орган — Всероссийский центральный исполнительный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов (ВЦИК) — во главе с Чхеидзе. Половина его состава была избрана прямо на съезде пропорционально численности фракций, еще 100 — из числа провинциальных делегатов и 50 делегировались Исполкомом Петросовета. Из 320 членов ВЦИКа 123 были меньшевиками, 119 — эсерами, 58 — большевиками, 13 — объединенными социал-демократами. К ВЦИКу переходили общероссийские политические функции, до этого выполнявшиеся Исполкомом Петросовета.
Итоги съезда не удовлетворили никого. «Результаты его трехнедельных занятий оказались близки к нулю, — полагал Войтинский. — Именно этой бесплодностью съезда объясняется то, что итоги его деятельности правыми представлялись в виде капитуляции перед «улицей», тогда как левая оппозиция считала, что съезд сдал все позиции буржуазной контрреволюции»[1602].
25 июня прошли выборы в Московскую городскую думу — достаточно успешно для правящей коалиции. Наживин наблюдал, что «большой разницы между деревней, Владимиром и Москвой в политическом отношении нет. Жизнью верховодила везде толпа — в газетах ее называли демократией, — а какая же разница между дядей Ягором в деревне и дядей Ягором, который стал в Москве швейцаром или истопником? Я видел его труды на городских выборах в Москве. Конечно, бешено трепали дорогие шины бесчисленные автомобили, конечно, тратились бешеные деньги на печатание разноцветных партийных афиш, в которых обещался «и рай, и любовь, и блаженство», конечно, все стены домов и заборы были загажены этими дрянными и лживыми листками — все «как в Европе». А между дядями