Ягорами шла молва: ежели подашь по первому номеру, то будет тебе какой-то таинственной силой выдано 200 рублей, ежели подашь по первому номеру, то кроме какой-то земли и воли получишь еще корову и лошадь»[1603]. Последнее было наиболее убедительным, что предопределило успех предлагавших землю и волю эсерам.
Пресса сообщала: «Выборы прошли в обстановке удивительно спокойной, и так шло дело до конца. Агитация не тревожила порядка у входных дверей избирательных участков: там все было образцово, тихо и спокойно… Всего на избирательные участки пришли 647 тысяч человек. Крупную победу праздновали эсеры, за которых проголосовало 58 %, что дало им 116 мест гласных в городской Думе. Далее шли кадеты — 18 % (34 гласных), меньшевики — 11,82 % (24), большевики — 11,66 (23 гласных) и список энесов и трудовиков — 1,25 % (3 гласных). Октябристы не получили в Гордуме ни одного места. «Поражение крайних партий, как справа, так и слева, блестящая победа умеренно-социалистического течения специально-русского склада должны быть сочтены за инстинктивное проявление народного такта и народной мудрости»[1604], — умилялась пресса. Выборы прошли, проблемы власти лишь усугублялись, а с фронта приходили все более тревожные новости.
Нарастание протестных настроений к концу июня было налицо. Стачечные комитеты создавались на растущем числе предприятий, забастовки грозили полностью парализовать экономическую жизнь. «В любой отрасли промышленности забастовки грозили стать перманентными, — писал Чернов. — Со своей стороны, предприниматели вопияли о ненасытности рабочих. Грозили локаутами и порой пробовали к ним переходить. Им в ответ росли протестующие вопли рабочих о накоплениях во всех отраслях индустрии, военных прибылях. Взаимная ненависть обоих сторон разгоралась и предвещала пожар гражданской войны, которой никакими заклятиями никто остановить был не в силах»[1605].
Губернские комиссары бомбардировали князя Львова паническими посланиями с просьбой защитить попираемые права землевладельцев. И правительство попыталось административно прижать местные крестьянские советы и земельные комитеты. Премьер представил записку об аграрном движении и мерах по борьбе с ним. Там говорилось, что первоначально стихийное движение приобретало все более организованный характер благодаря действиям партийных агентов, рассылаемых из городов «для организации крестьян-земледельцев и для распространения между ними программы аграрных реформ». Основная цель — «придать видимость законности незаконным действиям крестьянских организаций». Львов с огорчением обнаружил, что крестьяне проявили «в полной мере» инициативу в деле создания волостных земельных комитетов, которые замышлялись как чисто факультативные учреждения. Временное правительство предлагало «воспретить все формы выступлений этих советов и комитетов против землевладельцев и против частной собственности вообще», а также «признать незаконными все постановления всех уездных, волостных и других советов или иных общественных организаций, кроме земельных комитетов, образованные согласно Положению от 21 апреля»[1606]. Но куда там. Да и кто мог воспретить и обеспечить законность?
В столице обострялся продовольственный кризис. Бенуа 19 июня пишет в дневнике: «Масла совсем нет, картофеля тоже, белого хлеба тоже, живем «подачками» мясника и рыбака… Вот где оно, хваленое «благосостояние» деревни, с которым наши ура-патриоты носились еще шесть месяцев назад!»[1607] 1 июля в Петрограде сократили продажу мяса по карточкам до ½ фунта, масла — до ¼ в неделю. Еще полфунта мяса и 1/8 фунта масла могли купить лица, занимавшиеся физическим трудом, но только при наличии этих продуктов, что было редкостью.
Войтинский утверждал: «К концу июня в Петрограде пахло порохом и кровью. На Выборгской стороне бурлили страсти вокруг дачи Дурново. За Нарвской заставой назревала забастовка путиловцев. Клокотала стихия бунта в Кронштадте. Волновались полки. Сильнее всего возбуждение в воинских частях, которым в наибольшей степени угрожала отправка на позиции. А всего острее этот вопрос стоял для пулеметчиков, так как с фронта неслись настойчивые требования о присылке команд с пулеметами… Пожар недовольства и злобы разгорался в Петрограде день ото дня все сильнее, все шире»[1608].
Свердлов рассказывал: «Ежедневно получались сообщения о попытках выйти на улицу то одного завода или полка, то другого… Представители ПК, равно как и ВО, в полном согласии с ЦК вели агитацию по заводам и полкам против каких-либо выступлений в данный момент. Только благодаря такой деятельности партийных организаций не было разрозненных выступлений в период 20 июня — 2 июля»[1609]. Власть тоже готовится к столкновению.
Лидеры большевиков не без оснований опасались и за личную безопасность. Российская контрразведка работала исключительно по большевикам. В 20-х числах июня Ленин съехал с квартиры сестры и поселился у отца Елены Стасовой на Фурштадтской улице. А уже из этой — по сути конспиративной — квартиры он 29 июня перебрался в отдаленную дачную местность — к Бонч-Бруевичам. «Уезжает «конспиративно»: в компании младшей сестры и Демьяна Бедного, который достал где-то автомобиль; сначала они доехали до домика правдинского ариона — а оттуда прошли пешком к своим друзьям Владимиру Дмитриевичу и Вере Михайловне, которые нашли Ленина похудевшим и крайне уставшим. Сейчас станция Мустамяки, в 60 километрах от Петрограда, вокруг которой сто лет назад существовала небольшая дачная колония, называется Горьковское: там были дачи Горького, Леонида Андреева, Демьяна Бедного; как и очень многое на Карельском перешейке, дача не сохранилась. Это была Финляндия»[1610].
Вернется Ленин в Петроград с началом нового политического кризиса, который не замедлил себя ждать. Непосредственными причинами кризиса стали провал наступления на фронте и события на Украине.
Кризис назрел
Керенский 16 июня прибыл в Тарнополь, где отдал официальный приказ по армии и флоту о наступлении. «Он был подготовлен в Ставке после консультаций с Брусиловым и подписан мной. После непродолжительного пребывания в Тарнополе я отправился поездом вместе с генералом Гутором, новым командующим Юго-Западного фронта, в расположение передовых позиций 7-й армии. Этой армии, совместно с 11-й предстояло начать продвижение в направлении Бережаны»[1611].
Общий стратегический замысел операции был незамысловатым. Лукомский писал: «На успех надеялись вследствие сосредоточения на фронте значительной артиллерии и считали, что, может быть, при поддержке могущественного артиллерийского огня части пойдут вперед, а победа даст и все остальное»[1612]. Нокс подтверждал: «Как обычно, русские имели значительное превосходство в штыках, к тому же впервые за все время войны русскому командованию удалось добиться превосходства над противником в артиллерийских орудиях и аэропланах… Русские превосходили противника в живой силе в три-четыре раза»[1613].
Главный удар наносился в направлении Львова и вспомогательного южнее — на Калуш-Болехов. «Против Львова действовали части 11-й и 7-й армий, из которых около 2 корпусов должны были наступать от Поморжаны на Злочов и Глиняны и 4 корпуса от Бережаны на Бобрка и далее на Львов. На Южном направлении ХII корпус в составе 6 дивизий должен был прорвать позицию противника между Галичем и Станиславовом и наступать на Калуш, а XVI корпус — содействовать этому наступлению продвижением от Богородчаны к р. Ломница»[1614]. Вспомогательные удары должны были последовать на Центральном и Северном фронтах.
Керенский хорошо запомнил: «Утром 18 июня над всей линией фронта воцарилась атмосфера напряженного ожидания. Такую атмосферу можно ощущать в российских деревнях в канун пасхальной Всенощной. Мы поднялись на наблюдательный пункт, расположенный на одном из холмов, идущих вдоль нашей передовой линии. Воздух сотрясался от залпов тяжелых орудий, над головами с пронзительным воем проносились снаряды»[1615]. Венгры и австрийцы начали отступать.
Военный министр отправил князю Львову телеграмму: «Сегодня раз и навсегда дан ответ на все лживые происки и нападки на организацию русской армии на демократических принципах. Я настоятельно прошу Вас срочно дать во имя свободы народа санкцию на вручение мною красных революционных знамен полкам, которые принимали участие в битве…» Премьер Львов согласился. Подчеркнув, что этот день «показал всему миру, на что способна революционная армия, организованная на демократических принципах, вдохновленная пламенной верой в идеалы революции»[1616]. Как и рассчитывало правительство, первые успехи вызвали такой патриотический подъем, что даже большевики не осмелились осудить военные усилия правительства. Но торжество длилось недолго.
Для германского командования российское наступление не стало неожиданностью. Людендорф свидетельствовал: «Благодаря большому количеству перебежчиков предстоящее наступление к концу июня не было тайной для главнокомандующего Восточной зоной. Он принял все меры для отражения наступления. Но для контрудара, к которому он стремился, были необходимы подкрепления с Запада… Чтобы свести счеты с Россией и развязать себе здесь руки, шесть дивизий были взяты с Западного фронта и переброшены на восток. Больше выделить в то время было невозможно»