Теперь из всех казарм в ЦИК поступали сообщения о том, что солдаты возвращаются к себе, сдают оружие. «Появились откуда-то группы солдат Павловского полка с офицерами — они старались уверить нас, что несли беспрерывно караулы последние два дня… К ограде подошел в полном составе Измайловский полк, солдаты хотят войти во дворец, представиться ЦИК, как в первые дни революции. Не прошло и пяти минут, как явилась группа офицеров и солдат-измайловцев: полк отдает себя в полное распоряжение ЦИК для восстановления порядка в городе.
Двери настежь! С мерным топотом, под громовые звуки Марсельезы полк вливается в Екатерининский зал. Из Белого зала выходят члены ЦИК с президиумом во главе. Приветствия, крики «ура», гремят полковые трубы»[1715]. Ночью у руководства ВЦИКа появляется уверенность в том, что сила на его стороне. «С трибуны раздались наконец откровенные речи о счастливо подавленном вооруженном мятеже и о необходимости расправиться на этот раз с большевиками до конца»[1716], — зафиксировал Троцкий.
«Отдельные солдатские части, — радовался Церетели, — под звуки оркестра располагались в Таврическом дворце, устанавливая посередине зала пирамиды скрещенных винтовок, расставляя караулы во всех концах дворца и устраиваясь на ночлег вдоль стен зала… Свинцовая атмосфера двух предыдущих дней сменилась радостной атмосферой победы на оживленных улицах, которые, несмотря на поздний час, заполнялись все новыми толпами народа… Одна группа солдат в эту же ночь по собственной инициативе ворвалась в здание большевистской «Правды», арестовала находившихся там лиц и разгромила помещение. Лица, подозреваемые в принадлежности к большевистской партии, арестовывались на улицах, избивались и отводились в штаб»[1717]. По всему городу шла стрельба, было до семисот убитых и раненых.
Большевики, которые всего за несколько часов до этого почти полностью контролировали столицу, были вынуждены спасать свои жизни. Что произошло? И что действительно происходило 3–4 июля: спонтанный выброс народной энергии или большевистское восстание с целью захвата власти?
Большевистские лидеры никогда официально не признают, что готовили на 3–4 июля захват власти, представляя происшедшее как стихийную демонстрацию, которую они якобы старались направить в мирное русло. Так ли это?
Суханов уверяет, что обладал информацией из первых рук: «По словам Луначарского, Ленин в ночь на 4 июля, посылая в «Правду» плакат с призывом к «мирной манифестации», имел определенный план государственного переворота. Власть, фактически передаваемая в руки большевистского ЦК, официально должна быть воплощена в «советском» министерстве из выдающихся и популярных большевиков. Пока что было намечено три министра: Ленин, Троцкий, Луначарский»[1718]. Строго говоря, Троцкий и Луначарский еще не были большевиками — их примут в партию в августе на VI съезде. И других подтверждений этой версии нет.
Полагаю, более прав был Церетели, утверждавший, что у большевиков не было планов самим брать власть. Они ставили цель «повлиять на большинство советской демократии и подвигнуть эту демократию на образование советской власти… А такой исход большевистского выступления предотвратил бы, по их расчету, вмешательство фронта и враждебную реакцию в стране. Переход же власти из рук советского большинства в руки большевиков не представлял уже после этого больших затруднений»[1719].
Был ли заранее составленный план вооруженного восстания? Похоже, его тоже не было. Что такое восстание с планом большевики покажут в Октябре. Многие свидетели событий отмечали их полную неорганизованность в июле. Никитин считал: «Восстание произошло экспромтом; оно не было подготовлено, что видно положительно из всех действий противника. Полки и большие отряды не знали своих ближайших задач даже на главном пункте»[1720]. Степун утверждал, что «за всем этим не чувствовалось ни центральной руководящей воли, ни заранее выработанного плана… Для меня нет сомнения, что шатавшимся по Петрограду массам как фронт борьбы, так и облики противников были совершенно неясны»[1721]. Большевики легко могли тогда арестовать, по крайней мере, советских лидеров, а может, и правительство, если бы поставили такую цель. Очевидно, что такой цели заранее не ставилось.
Но так же понятно, что в историях об «отговаривании» от выступления со стороны большевиков было море лукавства. Приведу откровение Невского, опубликованное в 1930-е годы: «Однако теперь уже нечего скрывать, что все ответственные руководители военной организации, т. е. главным образом Н. И. Подвойский, пишущий эти строки, К. А. Мехоношин, Н. К. Беляков и другие активные работники своей агитацией, пропагандой, огромным влиянием и авторитетом в военных частях способствовали тому настроению, которое вызвало выступление». Они клеймили «буржуазное» правительство, обличали империалистическую войну и отговаривали солдат идти на фронт. Позже в советской историографии появится много историй о том, как большевистские агитаторы, напротив, активно призывали военных не выходить на улицы. На этот счет Невский оставил красноречивое свидетельство: «Я уговаривал их, но уговаривал так, чтобы только дурак мог сделать вывод из моей речи о том, что выступать не следует»[1722].
Церетели справедливо, на мой взгляд, замечал: «Нельзя было изо дня в день внедрять в сознание членов партии и идущих за нею масс убеждение, что рабочие и солдаты должны быть готовы под страхом гибели революции выступить с оружием в руках при первом же кризисе, способном поколебать положение правительства, а затем, когда такой кризис действительно произошел, удержать партию и идущие за нею массы от такого выступления»[1723].
Ну а вечером 4 июля большевики просто сыграли отбой. Почему? Судя по всему, из-за нерешительности Ленина. Зиновьев вместе с ним следил за заседанием Исполнительных комитетов с хоров Белого зала. Выйдя с товарищами в коридор, Ленин задал не риторический вопрос о возможности взять власть:
— Не попробовать ли сейчас?
Немного подумал и, не дожидаясь реакции коллег, сделал вывод:
— Нет, сейчас брать власть нельзя, потому что фронтовики еще не наши. Сейчас обманутый либералами фронтовик придет и перережет питерских рабочих.
Зиновьев вспоминал также, что и в последующие недели, скрываясь от правосудия, Ленин постоянно обращался к вопросу «можно ли было все же 3–5 июля поставить вопрос о взятии власти большевиками? И, взвешивая десятки раз все за и против, каждый раз приходил к выводу, что брать власть в это время было нельзя»[1724]. Сталин утверждал, что планов взятия власти и не было, «ЦК рассматривал июльскую демонстрацию лишь как средство прощупывания противника, ЦК (и Ленин) не хотели и не думали превратить демонстрацию в восстание в момент, когда столичные Советы стояли еще за оборонцев»[1725].
Возможно, Ленин заметил то, на что обратил внимание и Максим Горький — страх революционных частей: «Он чувствовался всюду — и в руках солдат, лежащих на рогатках пулеметов, и в дрожащих руках рабочих, державших заряженные винтовки и револьверы со взведенными предохранителями, и в напряженном взгляде вытаращенных глаз. Было ясно, что эти люди не верят в свою силу да едва ли и понимают, зачем они вышли на улицу с оружием… Эти солдаты революционной армии разбежались от своих же пуль, побросав винтовки и прижимаясь к тротуару»[1726]. С такими вояками сохранить власть после нелегитимного переворота было трудно. Как отмечал Ленин позднее, «мы не удержали бы власти ни физически, ни политически. Физически, несмотря на то, что Питер был моментами в наших руках, ибо драться, умирать за обладание Питером наши же рабочие и солдаты тогда не стали бы… Политически мы не удержали бы власти 3–4 июля, ибо армия и провинция, до корниловщины, могли пойти и пошли бы на Питер»[1727].
Выступления в провинции в тот день были. Пришвин описывал «Елецкий погром»: «4 июля уличная толпа разрозненными и вооруженными частями местного гарнизона, подстрекаемая лицами, которые называли себя «большевиками», избила до полусмерти воинского начальника, председателя продовольственной управы, многих крупных торговцев и потом произвела повальные обыски в частных квартирах с расхищением имущества частных лиц. Всем избитым приписывается хранение избытков продовольственных запасов… Расправа с лицами проскрипционного списка была совершена с азиатской жестокостью, их вели по городу босыми, сзади и со стороны били, впереди плясали со свистом и диким пением. В истязании принимали участие многие слободские женщины с неистовым визгом»[1728]. Но все же выступления за пределами столицы были единичными, и информация о них точно не доходила до большевистского руководства в столице.
Многие считали, что уверенность Ленина в своих силах была поколеблена нокаутирующим пропагандистским ударом, который нанесло в тот день Временное правительство. Были обнародованы документы разведки, доказывавшие связь Ленина с германским генеральным штабом и называвшие имена доверенных лиц в Стокгольме, через которых большевики получали немецкие деньги. Именно эта информация переломила настроения в некоторых полках, поначалу занявших нейтрально-выжидательную позицию — так полагали Милюков, Троцкий, Степун. Это, естественно, п