В это время в штабе округа появился Григорий Алексеевич Алексинский, бывший депутат Госдумы, публицист, участник плехановского «Единства». Он поделится воспоминаниями: «В штабе и среди членов Временного правительства, укрывшихся там, не было особенной бодрости и уверенности… Князь Львов имел вид подавленный. Чернова только что доставили побитым матросами. Терещенко и Некрасов приходили и уходили (больше, кажется, уходили, чем приходили) неизвестно откуда, куда и зачем… В штабе я имел беседу с прокурором И. Бессарабовым, который сообщил мне, что в Министерстве юстиции боятся за целость документов, уличающих Ленина и др… Поэтому, сказал мне Бессарабов, он, как прокурор Судебной палаты, решил с ведома министра юстиции передать документы мне с правом их оглашения в печати… Главным из них оказался секретный рапорт начальника Генерального штаба на имя военного министра Керенского и копии телеграфной переписки между помощником Парвуса Фюрстенбергом-Ганецким и некоторыми большевиками — Лениным, Зиновьевым, Коллонтай, Козловским и другими… Ознакомившись с документами, я пришел к заключению, что их можно и нужно огласить немедленно. Находившийся в штабе известный эсер, шлиссельбуржец В. Панкратов, был того же мнения, и, когда я предложил ему подписать вместе со мной соответствующее обращение в прессу, он охотно согласился»[1758].
Старый народоволец Василий Семенович Панкратов имел, естественно, собственную историю событий вечера 4 июля: «В это время совершенно неожиданно в штаб явился М. из контрразведки и сообщил, что материалы, уличающие Ленина, Троцкого и др. в сношениях с германским штабом, спасены… Начались разговоры о том, каким путем опубликовать эти документы…
— От кого же это сделать? От имени той или иной организации, от правительства? Где оно?
— Можно и от имени отдельных лиц. Ведь эти документы — телеграммы за номерами с точным указанием отправителей и адресатов, — заметил я.
— Быть может, вы согласитесь сделать это от своего имени? — предложил М.
— Совершенно ничего не имею против, но одной моей подписи, пожалуй, будет недостаточно. Желательно, чтобы были подписи и еще нескольких лиц, вполне известных…
В это время в штаб явился Алексинский… Узнав, в чем дело, он сразу согласился присоединить свою подпись… Составили с Алексинским заявление и подписались, предложив передать копии во все газеты»[1759].
Кто ни проявил инициативу первым, слово снова Алексинскому: «Заявление наше было сдано в бюро печати для рассылки по редакциям. Но не успели это сделать, как Терещенко и Некрасов… устроили Бессарабову совершенно неприличный скандал за выдачу им документов… Поведение Некрасова и Терещенко было в моих глазах совершенно отвратительно. Но еще более отвратительно было поведение заправил Петроградского Совета»[1760].
Церетели спешно вызвали в здание на заседание кабинета. «Львов с большим волнением сообщил мне, что Переверзев передал шлиссельбуржцу Панкратову и втородумцу Алексинскому сенсационное сообщение о связи Ленина с германским штабом — для опубликования в газетах». Церетели «этот документ с самого начала поразил своим поверхностным и несерьезным характером. Такое важное обвинение, предъявленное лидеру большой политической партии, как предательство родины и служение правительству воюющей с Россией страны, имело своим основанием голословное заявление какого-то неизвестного прапорщика, который, по собственному признанию, был выпущен из плена германскими властями и переброшен на русский фронт для исполнения порученной ему германской агентурой работы».
Львов сказал Церетели, что «по соглашению с Терещенко и Некрасовым он хочет просить редакции всех газет не печатать этого сообщения, так как иначе это повредит делу расследования, и он спросил меня, согласен ли я с этим. Я ответил, что считаю документ этот явно вздорным и опубликование его, по-моему, принесет в конце концов, больше вреда правительству, чем большевикам… Князь Львов тем временем дал знать редакциям газет, что правительство просит их не печатать полученного ими сообщения… Вернувшись в Таврический дворец, я сообщил Чхеидзе о моем разговоре с членами правительства. Чхеидзе, со своей стороны, рассказал мне, что за это время к нему явился очень взволнованный Сталин…»[1761]
Продолжение истории на следующий день расскажет Ленин: «Четвертого июля, вчера днем, несколько большевиков получило от знакомых предостережение, что Алексинский сообщил комитету журналистов в Питере какую-то новую клеветническую пакость… Джугашвили (Сталин), член Центрального Исполнительного Комитета, давно знавший, как грузинский с.-д., тов. Чхеидзе, заговорил с ним на заседании ЦИК об этом новом гнусном клеветническом походе Алексинского. Дело было поздно ночью, но Чхеидзе заявил, что ЦИК не будет равнодушно смотреть на распространение клеветы людьми, боящимися суда и расследования со стороны ЦИК. От своего имени, как председатель ЦИК, и от имени Церетели, как члена Временного правительства, Чхеидзе обратился тотчас по телефону во все редакции с предложением воздержаться от напечатания клевет Алексинского. Чхеидзе сказал Сталину, что большинство газет выразило готовность исполнить его просьбу…»[1762].
В искренности позиции Ленина сомнений у руководителей Советов не было. Они знали его не одно десятилетие, как и его взгляды, не сильно изменившиеся со временем. Как утверждал Церетели, «для огромного большинства из нас было несомненно, что действия Ленина и его сторонников были бы совершенно такими же и в том случае, если бы к этому движению не присосались темные элементы, выполнявшие задания германского штаба»[1763].
Но то ли по недосмотру, а скорее всего специально, правительством была забыта малоизвестная до той поры желтая газета «Живое слово». На следующий день она станет самым дефицитным изданием в стране, поскольку именно она опубликует заявление Алексинского и Панкратова. Сообщение — «Ленин и Ганецкий — шпионы» — начиналось с известных нам показаний прапорщика Ермоленко, после чего говорилось: «Ленину поручено стремиться всеми силами к подрыву доверия русского народа к Временному правительству. Деньги на агитацию получаются через некоего Свендсона, служащего в Стокгольме при германском посольстве. Деньги и инструкции пересылаются через доверенных лиц. Согласно только что поступившим сведениям такими доверенными лицами являются в Стокгольме: большевик Яков Фюрстенберг, известный более под фамилией «Ганецкий», и Парвус (доктор Гельфанд). В Петрограде — большевик, присяжный поверенный М. Ю. Козловский, родственница Ганецкого — Суменсон… Военной цензурой установлен непрерывный обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими агентами и большевистскими лидерами»[1764].
Бенуа радовался 5 июля: «Дождь, гроза. Среди дня появилось солнце, и вечер получился прелестной ясности и свежести»[1765]. Но большевикам было не до погоды. Мария Ильинична Ульянова запомнила: «Утром, когда мы только встали, к нам пришел Я. М. Свердлов и, рассказав о происшедшем ночью, стал настаивать на необходимости для Ильича немедленно скрыться… Яков Михайлович набросил на брата свое непромокаемое пальто, они тотчас же ушли из дома совершенно незамеченными»[1766]. Свердлов привел Ленина на набережную реки Карповки, дом 25, квартира 18 — на квартиру Сулимова — одного из руководителей «военки». Открыла его супруга: «Рано утром 5 июля в моей квартире раздался звонок. Открыв дверь, я увидела Я. М. Свердлова, а за ним стоял Владимир Ильич…
— Владимир Ильич останется у вас. Вы должны из дома не уходить, не оставлять Владимира Ильича. Вы за него отвечаете…
Мой муж, Сулимов С. Н., был в Кронштадте, мать с сыном — на даче… По просьбе Владимира Ильича я покупала ему все выходившие в Петрограде газеты. За чертежным столом мужа Владимир Ильич прочитывал все газеты, делал на полях свои заметки… много писал»[1767].
В тот день он писал опровержение прочитанного в «Живом слове»: «Итак, германские офицеры, чтобы склонить Ермолаенку к его бесчестному поступку, налгали ему бесстыдно про Ленина, который, как всем известно, как официально заявлено всей партией большевиков, сепаратный мир с Германией самым решительным образом всегда и безусловно отвергал!!». Особенно Ленина возмутило, что его поставили на одну доску «с каким-то Иолтуховским (?) и «Союзом освобождения Украины»: «от этого подозрительного, социал-патриотического «Союза» и Ленин, и все интернационалисты отгораживались публично много раз именно во время войны».
Насчет денег Ленин обращал внимание на то, что ничего не говорится об их получателе. И кроме того. «Будь тут хоть слово правды, как же это могло быть тогда, 1) что Ганецкого совсем недавно свободно впустили в Россию и свободно выпустили из нее? 2) что ни Ганецкого, ни Козловского не арестовали раньше появления в газетах сведений об их преступлениях? Неужели в самом деле генеральный штаб, если бы он действительно имел в руках хоть какого-нибудь доверия, заслуживающего сведения о переводе денег, о телеграммах и т. п., допустил бы разглашения слухов об этом через Алексинских и желтую прессу, не арестуя Ганецкого и Козловского… Добавим, что Ганецкий и Козловский оба не большевики, а члены польской с.-д. партии… Никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали. Все это — ложь, самая сплошная, самая грубая»[1768]