На связи был Александр Васильевич Шотман, которому доводилось и ночевать в Разливе. «Несмотря на июль, ночные болотистые испарения давали себя знать. Я дрожал в своем летнем костюме от пронизывающего холода. Спать мы легли в стогу, где заботливая рука тов. Емельянова устроила нечто вроде спальни. Я долго не мог уснуть от холода, несмотря на то, что лежал рядом с Владимиром Ильичем, покрытый зимним пальто. После этого я в продолжение двух с лишним недель через каждые один-два дня приезжал к нему из Питера, привозил различные газеты и пр., организуя в то же время надежное убежище для более продолжительного и приличного его существования. Кроме меня… провизию, белье и пр. возила ему из города только А. Н. Токарева — петроградская работница. На газеты, которые доставлялись Ильичу в его временную штаб-квартиру в большом количестве, он набрасывался с лихорадочной поспешностью, делал на них какие-то заметки и затем начинал писать, сидя на траве»[1812].
Дни временной «политической смерти» Ленина (а многие были уверены, что его уже действительно нет в живых) оказались для него весьма плодотворными. «Одиночество мобилизует его, преследование разжигает азарт»[1813].
Не эти дни были плотно наполнены событиями, для многих большевиков крайне неприятными. В середине июля Троцкий опубликовал открытое письмо с опровержением слухов об «отречении» от Ленина, и его тоже арестовали. Были арестованы Каменев, едва избежавший самосуда, Луначарский, Антонов-Овсеенко, Коллонтай, общее же число заключенных под стражу большевиков превысило 800 человек. Крупскую вместе со служанкой Аннушкой тоже арестовали, но отпустили: засада на квартире сестры Ленина была выставлена для поимки Ленина. Каменев, Троцкий, а затем и Луначарский оказались в «Крестах», где уже находилось около двухсот руководителей «военки» и кронштадтцев. Коллонтай отправили в женскую Выборгскую тюрьму. Газеты полны сообщениями, что «по следу Ленина» пущены собаки, в их числе знаменитая ищейка Треф, а 50 офицеров «ударного батальона» поклялись: или найти этого «немецкого шпиона» — или умереть»[1814].
Было запрещено издание «Правды», «Окопной правды», «Солдатской правды». Керенским был опубликован приказ о выдаче «зачинщиков-бунтовщиков из Кронштадта и с кораблей Балтийского флота, с линкоров «Республика», «Слава» и «Петропавловск» и о направлении их в распоряжение Временного правительства без суда. В этом же приказе прежний состав Центробалта объявлялся распущенным, и предлагалось избрать новых членов Центробалта. Революционный флаг Центробалта на яхте «Полярная звезда» был спущен. 13–16 июля были закрыты большевистские газеты Балтийского флота: в Гельсингфорсе газета «Волна», в Кронштадте «Голос Правды» и в Ревеле «Утро правды». Однако на приказы Временного правительства о выдаче и об аресте зачинщиков и участников июльской демонстрации Кронштадтский Совет заявил, что он «никаких контрреволюционных зачинщиков в своей среде и вообще в Кронштадте не знает и поэтому никаких арестов производить не может»[1815].
Проводить чистку флотов в Гельсингфорсе приехали Авксентьев и Соколов. Им удалось добиться изъявления лояльности со стороны «Петропавловска», но требование о выдаче «зачинщиков» не было выполнено ни одним судном. Наименее надежные суда — «Республика», «Диана» — были выведены в море, якобы на маневры»[1816].
РСДРП(б) могли добить. Удивительно, но этого не произошло. Впрочем, наверное, не столь удивительно, если посмотреть на тогдашнюю политическую ситуацию и расстановку сил.
Для того чтобы большевиков даже обезглавить, их лидеров прежде всего нужно было найти. «Вывести в расход всех видных большевиков мы не могли, так как не знали, где они прятались, и совсем не имели охотников белого террора»[1817], — утверждал Никитин. Его агентура, напуганная размахом большевистского выступления, сочла за лучшее забиться по углам. Ленина и Зиновьева найти не могли. А многие большевики уже пользовались депутатской неприкосновенностью, будучи избранными в гласные районных дум, как Свердлов, Сталин, Молотов, Калинин или Крупская.
Против повальных репрессий в отношении большевиков выступили и советские лидеры. Не сомневаясь в виновности большевиков, руководство Советов было не в восторге от развития событий. Войтинский подтверждал: «Атмосфера в Петрограде становилась невыносимой. Черная сотня все больше поднимала голову. Бунтарские настроения притаились, ушли в подполье. Чувствовалось клокотание бессильной злобы и в рабочих районах, и в казармах. Жуткая пустота росла вокруг ЦИК»[1818].
В то же время в глазах руководителей Совета большевики были не врагами, а скорее заблудшими друзьями. Эсеры и меньшевики разделяли с ними принципы марксизма, лозунги Циммервальда, торжества пролетариата в социалистической революции в российском и всемирном масштабе. Расхождения были только в тактике и сроках. Гонения на большевиков лидеры Совета восприняли как угрозу себе. «Сегодня изобличен большевистский комитет, завтра под подозрение возьмут Совет рабочих депутатов, а там и война с революцией будет объявлена священной»[1819], — возмущался Дан.
Воинские части, задействованные в антибольшевистских акциях, оказались верными Временному правительству весьма условно. Половцов свидетельствовал: «Фронтовые войска сначала очень ретивы в борьбе с большевизмом, заманивают в казармы ораторов, где подвергают их избиению и пр. Но не проходит и недели, как является Скуратов с мольбой поскорее отпустить его полк обратно на фронт, так как под влиянием всяких агитаторов начался развал. Оказывается, что войска, прибывшие с фронта, еще гораздо более податливы к вредной пропаганде, чем мои, привыкшие со дня революции митинговать чуть ли не ежедневно и выслушивать всяких ораторов десятками»[1820].
Да и сам Керенский не был склонен добивать большевиков, видя в них противовес «силам реакции и контрреволюции», которые он видел прежде всего в офицерских и других связанных с военным командованием организациях.
Как отмечал Эдвард Станиславович Радзинский, «эсер Керенский, конечно же, понимал: доказательства вины большевиков будут использованы армией, монархистами и реакционерами против левых»[1821].
Не могло правительство игнорировать и позицию рабочих и других общественных организаций, которые выступили в защиту большевиков. На собрании Центрального бюро профсоюзов, Центрального совета фабзавкомов 6–7 июля было принято постановление, где первым же пунктом записано: «Собрание с негодованием протестует против гнусной клеветы, распространяемой контрреволюционными газетами… против заслуженных вождей рабочего класса Ленина, Троцкого, Каменева, Зиновьева и др.»[1822]. 10 июля на заседании ПК РСДРП(б), которое уже нормально протоколировалось, было отмечено: «На фабриках митинги: принимаются резолюции протеста против арестов… настроение начинает переламываться в лучшую для нас сторону»[1823].
Большевизм уже широко разлился по стране, и остановить его арестами в Петрограде уже было невозможно. В Гуляйполе Нестор Махно на съезде Крестьянского союза возмущался:
— От третьего по пятое июля на улицах Петрограда льется кровь наших братьев-рабочих. Социалисты непосредственно участвуют в пролитии этой крови. Военный министр социалист Керенский вызвал для подавления восстания рабочих несколько десятков казаков — этих исторических палачей свободной жизни трудящихся. Социалисты, участвующие в правительстве, обезумели на службе у буржуазии и вместе с казаками убивают лучших борцов из нашей трудовой семьи[1824].
Не так просто было найти против большевиков как организации и отдельных ее членов и подходящие статьи Уголовного кодекса. Созданная Временным правительством следственная комиссия 21 июля предъявила обвинение Ленину, Зиновьеву, Ганецкому, Козловскому, Суменсон, Коллонтай, Красину, Семашко, Рошалю и Парвусу в государственной измене. Официальная формулировка прокурора Петроградской судебной палаты настаивала на том, что организация Ленина «в целях способствования находящимся в войне с Россией государствами во враждебных против нее действиях вошла с агентами названных государств в соглашение содействовать дезорганизации Русской Армии и тыла, для чего на полученные от этих государств денежные средства организовала пропаганду среди населения и войск,…а также в тех же целях в период времени 3–5 июля организовала в Петрограде вооруженное восстание против существующей в государстве Верховной власти»[1825]. Те же статьи уголовного уложения «были распространены затем на Троцкого и Луначарского, арестованных воинскими отрядами 23 июля»[1826].
Расследование дела об измене большевиков затянется и зайдет в тупик. В 20-х числах августа покинет свой пост прокурор Петроградской судебной палаты Николай Сергеевич Каринский, заявив, что «несмотря на интенсивную работу судебного персонала, мне не удалось закончить этого дела», прежде всего из-за сложностей с проверкой заграничных операций банков и отсутствия основных фигурантов. Расследование так никогда не дойдет до суда.
Бьюкенен тоже был возмущен либерализмом власти, не расстрелявшей большевиков: «Я был отнюдь не удовлетворен позицией правительства и в разговоре с Терещенко старался убедить его в необходимости применения тех же самых дисциплинарных мер в тылу, какие были санкционированы на фронте… Правительство упустило единственную возможность раз навсегда раздавить большевиков после беспорядков»