ина неузнаваемым, нужен был парик. За Лениным охотились столь рьяно, что парики свободно запретили продавать. Шотману пришлось раздобыть справку из драмкружка финских железнодорожников. В Разлив прибыл фотограф, и вскоре паспорт был готов. Но выяснилось, что план крайне рискован. «Перейдя пешком в нескольких местах границу — от Белоострова на юг до Сестрорецка, — мы убедились, что этот способ ненадежен, так как при каждом переходе пограничники чуть ли не лупой просматривали наши документы и чрезвычайно внимательно сличали наши фотографии», — писал Шотман.
Появился новый план: Ленин поедет на паровозе в качестве кочегара под руководством проверенного машиниста Гуго Эриховича Ялавы. Предполагалось дойти до станции Левашово — от Разлива километров 10–12, откуда поездом поехать до станции Удельная, а там сесть на паровоз. В километре от Удельной жил еще один проверенный товарищ — Эмиль Георгиевич Кальске, на квартире которого решено был сделать временное пристанище. Емельянов в полной темноте повел по одному ему ведомым проселкам и тропам, но сначала завел в реку, затем на горящий торфяник. А потом совсем заблудились. Ленин ругался нещадно. По звуку все-таки вышли к железной дороге, но гораздо ближе к финской границе, чем рассчитывали — у станции Дибуны, где оказались серьезные патрули.
Ленин и Рахья спрятались под насыпью, Емельянов и Шотман пошли на станцию, где выяснили, что последний поезд отходит в 1.30, то есть минут через пятнадцать. Тут же подошел юнкерский патруль, который заарестовал Емельянова (это был явно не его день), а прилично одетому Шотману предложил быстрее садиться на подходивший поезд. Тому ничего не оставалось делать, как сесть. Шотман был так расстроен, что проехал Удельную, возвращался пешком и только к трем утра добрался до квартиры Кальске. Когда вошел, то не поверил своим глазам: на полу катались от смеха Ленин и Рахья. Оказалось, что пока патруль возился с Емельяновым и Шотманом, эти двое стремительно вскарабкались по насыпи и вскочили в вагон. И нужную станцию они не пропустили.
На следующий день, по официальным данным, «Ленин, переодетый в костюм рабочего, в парике, с удостоверением (пропуском) на имя сестрорецкого рабочего Константина Петровича Иванова, нелегально едет в Финляндию. От станции Удельная до станции Териоки он переправляется… под видом кочегара в будке паровоза, который вел машинист Г. Э. Ялава»[1846]. Действительно, вечером отправились на Удельную, где Ленин благополучно взобрался на паровоз Ялавы, а Шотман и Рахья сели в прицепленный к нему поезд. «Ильич, бритый, в парике, похож на настоящего финна, — писал Шотман. — Вскочив на паровоз и засучив рукава, он берет полено за поленом и бросает в топку… На каждой остановке мы с тов. Рахья выскакиваем из вагона, наблюдаем за паровозом, сердце ёкает. Поезд подходит к границе, к станции Белоостров, предстоит двадцатиминутная остановка и тщательная проверка документов, а иногда и обыск». Но машинист знал прорехи в системе пограничного контроля. «Поезд едва остановился, как находчивый тов. Ялава отцепляет свой паровоз и уводит его куда-то в темноту за станцию… набирать воды. Мы чуть не аплодируем… Перед самым третьим звонком подходит паровоз, дает гудок, и минут через пятнадцать мы почти в полной безопасности на финляндской территории… Около станции Териоки нас ожидал с коляской брат Лидии Парвиайнен, у отца которой в 14 километрах от станции была приготовлена надежная квартира»[1847].
Официальная биохроника уточняет: «Ленин по пути в Гельсингфорс останавливается в деревне Ялкала (ныне Ильичево Рощинского района, Ленинградской области, в 12 км от Териок) в семье рабочего финна П. Г. Парвиайнена, откуда поддерживает связь с Петроградом через дочь хозяина квартиры Л. П. Парвиайнен. Из деревни Ялкала Ленин, загримированный под пастора, в сопровождении двух финских рабочих переезжает в город Лахти (в 130 км от Гельсингфорса). Ленин перед приездом в Гельсингфорс останавливается на один день на станции Мальм, на даче депутата финского сейма К. Вийка… В Гельсингфорсе Ленин проживает у финского социал-демократа Г. С. Ровио, а затем в квартирах финских рабочих Усениуса и Блумквиста»[1848].
В столице Финляндии для него было приготовлено жилье высочайшей степени надежности. Бывший питерский рабочий Густав Семенович Ровио, у которого остановился Ленин, тогда занимал пост «полицмейстера» Гельсингфорса — и. о. начальника милиции. У того в однокомнатной квартире была небольшая библиотека, которая пригодилась, поскольку именно там Ленин пытался закончить, пожалуй, самый главный труд своей жизни — «Государство и революция». Ленин приехал с рублями, которые в Финляндии — из-за их обесценения — уже меняли на марки (не больше десяти одному лицу) в таком минимальном количестве, что их не хватало даже на газеты. Ровио пришлось подвигнуть несколько пролетариев на обменные операции, чтобы Ленин мог нормально жить. Запомнил Ровио и как удивлялся опытный парикмахер-визажист, когда лысый человек покупал у него парик с сединой, делавший его лет на 20 старше. Из партийных товарищей Ленина навещали тогда только Шотман и Смилга, один раз приезжала Крупская[1849].
Наброски «Государства и революции» были сделаны ранее и содержались в знаменитой синей тетради, которую через финскую границу вез Шотман, а не «кочегар» паровоза.
«Если хотя бы на секунду «забыть» про существование этого текста, все представления о Ленине окажутся заведомо искаженными, превратными; этот текст — ключ не только к его политической деятельности, но и к его личности, — считает Данилкин. — Труд этот очень нехарактерен для Ленина: это не коллекция секретов партстроительства, не учебник по искусству восстания, не аналитический очерк современной политики. Однако именно здесь объясняется смысл революционной деятельности: как на самом деле выглядит марксистский «конец истории», чем именно заменять старый, обреченный на разрушение, мир…»[1850]
С позиций сегодняшнего дня книга выглядит довольно нигилистической и утопической. Исходную посылку Ленин взял из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта», где Маркс писал о судьбе государственной машины в революционные эпохи: «Все перевороты усовершенствовали эту машину вместо того, чтобы сломать ее». Отсюда Ленин вывел главный способ спасения победоносной революции от идущей за ней следом контрреволюционной реакции — уничтожить «бюрократически-военную машину» старого режима. На ее место должна быть установлена диктатура пролетариата («государство-коммуна») в форме республики Советов, которая для подавления меньшинства большинством введет «ряд изъятий из свободы» для угнетателей, эксплуататоров и капиталистов. Ленин утверждал, что это будет уже «полугосударство» — непосредственная демократия Советов «снизу доверху», лишенная не только признаков «буржуазной» демократии (разделения властей, всеобщего избирательного права), но и некоторых черт государственности как таковой (постоянной армии, полиции, чиновничества). Прямое участие трудящихся в управлении, выборность и сменяемость будут гарантией от бюрократизма и привилегий. При этом, следуя за Гильфердингом, он считал, что государственно-монополистический капитализм достиг такой степени концентрации, когда социализм может быть введен простой национализацией банков и синдикатов.
Но не забывал Ленин и о злобе дня. 4 и 5 августа в «Рабочем и солдате» вышла его статья «О конституционных иллюзиях», коих называлось три: будто страна переживает канун Учредительного собрания, которое все расставит по своим местам; будто эсеры и меньшевики имеют несомненное большинство в народе, потому их мнение должно быть определяющим; будто запрет «Правды» есть случайный эпизод.
Ленин мысленно уже размежевывается с эсерами и меньшевиками, что хорошо видно из написанных в конце июля «Уроков революции». «Раз вступив на наклонную плоскость соглашательства с буржуазией, эсеры и меньшевики покатились неудержимо вниз и докатились до дна. 28-го февраля они обещали в Петроградском Совете условную поддержку буржуазному правительству. 6-го мая они спасли его от краха и дали превратить себя в слуг и защитников его, согласившись на наступление. 9-го июня они соединились с контрреволюционной буржуазией в походе бешеной злобы, лжи и клеветы против революционного пролетариата. 19-го июня они одобрили начавшееся возобновление грабительской войны. 3-го июля они согласились на вызов реакционных войск: начало окончательной сдачи власти бонапартистам. Со ступеньки на ступеньку.
Такой позорный финал партий эсеров и меньшевиков не случайность, а подтвержденный много раз опытом Европы результат экономического положения мелких хозяев, мелкой буржуазии»[1851].
Возможности доносить свои идеи до широких масс у Ленина и других лидеров большевиков вновь осложнились. Закрыли «Рабочий и солдат». «В глухую ночь на 10 августа, когда только что был отпечатан № 16 газеты и два товарища спешно работали над завязкой газетных тюков для отправки их на заводы, в казармы и в провинцию, — в типографию ворвалась милиция, конфисковала отпечатанный номер, рассыпала шрифт и, обязав заведующего прекратить дальнейшее печатание газеты, удалилась, не арестовав»[1852]. Приходилось срочно искать новые издательские возможности.
На этот раз успехом увенчались усилия члена ВЦИК Бориса Захаровича Шумяцкого, которому удалось реанимировать разгромленную ранее типографию «Правды». Он рассказывал, как «с наборщиками, разборщиками, печатниками и несколькими ремонтными рабочими рано утром, пробравшись через пролом в ограде дома № 40 по Кавалергардской, вошли в разгромленное помещение конторы и типографии «Правды»… На наше счастье оказалось, что значительная часть плоских машин находилась в удовлетворительном состоянии. Немедленно же закипела ремонтная работа, и к вечеру мы уже могли привести в движение несколько плоских машин. Весь третий день нашей работы был посвящен разборке шрифта по кассам…».