Газета «Пролетарий» утром 13 августа «появилась во всех рабочих районах, вызвав своим появлением бурю восторга среди питерских рабочих и солдат и страшный переполох в стане агентов Временного правительства и соглашателей»[1853]. У Ленина вновь появился печатный орган.
Прочитав в «Известиях Всероссийского Совета крестьянских депутатов» 19 августа «Примерный наказ, составленный на основании 242 наказов, доставленных местными депутатами на 1-й Всероссийский съезд крестьянских депутатов», Ленин пришел в восторг: он получал в свои руки готовую программу в крестьянском вопросе, которую к тому же Временное правительство даже близко не сможет и не захочет реализовать. Он счел сводку наказов «единственным в своем роде материалом», который «обязательно должен быть в руках каждого члена нашей партии». Ленин уверял: «Достаточно небольшого размышления над этими требованиями, чтобы увидеть полную невозможность осуществлять их в союзе с капиталистами, без полного разрыва с ними, без самой решительной и беспощадной борьбы с классом капиталистов, без свержения его господства… Только революционный пролетариат, только объединяющий его авангард, партия большевиков, может на деле выполнить ту программу крестьянской бедноты, которая изложена в 242-х наказах… Революционный пролетариат действительно идет к конфискации земель, инвентаря, технических сельскохозяйственных предприятий, к тому, чего крестьяне хотят и чего эсеры им дать не могут»[1854].
Уделял Ленин внимание и международным делам, активно борясь внутри собственной партии — особенно грешен был Каменев — и с циммервальдскими настроениями, и с идей Стокгольмской конференции. «Нельзя терпеть, чтобы партия интернационалистов, перед всем миром ответственная за революционный интернационализм, компрометировала себя кокетничаньем с проделками социал-империалистов русских и немецких, с проделками министров буржуазного империалистического правительства Черновых, Скобелевых и Ко. Мы решили строить III Интернационал. Мы должны осуществлять это вопреки всем трудностям. Ни шагу назад, к сделкам между социал-империалистами и перебежчиками социализма!»[1855]
В июле — августе эта идея Стокгольмской конференции обрела второе дыхание, что в немалой степени было связано с визитом делегации Всероссийского съезда Советов в Швецию, Англию, Францию и Италию. В пользу встречи социалистов враждовавших коалиций высказались уже не только Независимая рабочая партия и социалисты, но и лейбористы в Англии, Итальянская соцпартия, большинство Французской социалистической партии. Правительства союзных государств сочли необходимым вмешаться. Их согласованная позиция была публично озвучена Бонар Лоу в палате общин 13 августа: правительство не выдаст разрешения лицам, живущим в Англии, для поездки в Стокгольм. Такие же решения были приняты правительствами США, Франции, Италии[1856].
Вместо этого в Лондоне 15 (28) августа открылась конференция социалистов восьми союзных стран. Они осудили отказ своих правительств в выдаче делегатам паспортов, но общее заявление об отношении к Стокгольмской конференции принять не удалось, как и согласовать декларации о целях войны, предложенные различными национальными группами. Конференция закончилась провалом: она просто прервала работу к концу второго дня заседаний»[1857]. Идея Стокгольмской конференции уже была мертва из-за оппозиции правительств союзников.
Перипетии вокруг Стокгольмской конференции и невыдачи паспортов ее делегатам стали поводом для выхода французских социалистов из правящей коалиции, что нанесло серьезный удар по «священному единению». Поддержавший ее Гендерсон был исключен из состава английского Военного кабинета[1858]. В России же это был удар не только по эсерам и меньшевикам, мнением которых на Западе просто жестко пренебрегли, но и по правительству, которое Советы обвинили в содействии срыву конференции. Терещенко обвинения отметал, но ему мало кто верил.
В выигрыше опять оказались большевики. «Большевики не могли подобрать для показа русскому народу более яркого примера, чем этот решительный отказ союзников предоставить даже своим патриотически настроенным социалистам возможность изучить почву для общего мирного урегулирования»[1859], — справедливо замечал Уорт. А Ленину оставалось только подхватить тему и клеймить эсеров и меньшевиков. 26 августа Ленин писал в «Рабочем»: «Где же у вас гарантии, господа, что, участвуя в Стокгольме вместе с Шейдеманами, Стаунингами и Ко, вы не являетесь фактически игрушкой, орудием в руках тайных дипломатов немецкого империализма? У вас таких гарантий быть не может. Их нет. Стокгольмская конференция, если она все же состоится, что очень мало вероятно, будет попыткой немецких империалистов прозондировать почву насчет возможности такого-то или такого-то обмена аннексий… Желая быть интернационалистами, на деле оказываетесь пособниками социал-шовинистов то одной коалиции, то обеих коалиций»[1860].
И в отсутствии Ленина большевики усиливали свои позиции по всей стране.
Суханов писал: «Отклики «июля» были только в психологии верхов: кадеты, энесы и примыкающие играли на июльском разгроме перед лицом масс. Но массы, не видевшие воочию событий, реагировали слабо. Здесь продолжался «нормальный» процесс завоевания низов большевиками». Особенно быстро большевизировались гарнизоны. «В ряде городов отзвуки июльской катастрофы выразились в виде солдатских бунтов и вспышек… Это движение было подавлено довольно легко… Но большевизм среди провинциальных гарнизонов разлился широкой рекой. Солдат решительно не хотел воевать»[1861].
Усиление позиций большевиков было налицо и на проходивших тогда выборах. В ходе частичных довыборов в столичный и районные Советы, большевики увеличили свое представительство на всех крупнейших фабриках и заводах. Еще бы, ведь к титулу единственной оппозиционной партии они добавили еще и ореол гонимых и «невинно пострадавших за отстаивание интересов трудящихся». Число большевиков в Петроградском Совете шло вверх. Кстати, 1 августа 1917 года Совет поменял дислокацию. Поскольку Таврический дворец, где планировалось проведение Учредительного собрания, был уделан заседавшими в нем органами революционной демократии до такой степени, что его пришлось закрыть на ремонт, Совет рабочих и солдатских депутатов со всеми своими комитетами, фракциями и другими учреждениями переместился на окраину города — в Смольный монастырь.
Выборы в столичную городскую думу 20 августа кардинально отличались от районных, прошедших в июне. Явка избирателей упала с 75 до 45 %. Никаких собраний избирателей на улицах, минимум автомобилей с плакатами и воззваниями. Можно было пройти мимо избирательного участка и не заподозрить, что там проходят выборы. Газета «Современное слово» писала: «Очевидно, что выборная энергия заметно пала: она ушла на выборы в районные думы. С другой стороны, масса граждан ждала чудес от этих районных дум, которые, по мысли обывателей, сразу всех накормят, напоют, обуют и оденут, раздобудут дешевые и гигиенические помещения и, устранив все косвенные налоги, чрезвычайно удешевят жизнь. Опыт работы районных дум показал, что ни одно из ожидавшихся (и левым партиями — обещанных) чудес не сбылось… Солдаты, которые голосовали дружно, среди которых воздержавшихся почти не было, отдавали свои воты большевикам и соц. — рев.»[1862]. Прогресс большевиков был поразительным. Они получили 33,5 % (июнь — 20 %), эсеры — 37,5 % (50 %). На долю эсеров пришлось 75 мест в Думе, большевиков — 67, кадетов — 42, меньшевиков — 8.
Большевики укрепляли позиции далеко не только в столице. На конференции профсоюзов Урала в середине августа с участием полтораста тысяч рабочих по всем вопросам были вынесены решения, предложенные большевиками. В Киеве на конференции фабзавкомов 20 августа резолюция большевиков принята 161 голосом против 35, при 13 воздержавшихся. На выборах в Гордуму Иваново-Вознесенска большевики из 102 мест получили 58, эсеры — 24, меньшевики — 4. В Кронштадте председателем Совета избран большевик Брекман, городским головою большевик Покровский»[1863].
Тарнопольская катастрофа и премьерство Керенского
Керенский вернулся в Петроград 6 июля.
В шесть вечера Керенский прибыл на Царскосельский вокзал. Половцов вошел вместе с остальными встречающими в вагон и рапортовал, что порядок в городе восстановлен. «Происходит неожиданная сцена: Керенский обращается к Якубовичу и благодарит его за проявленную им энергию при подавлении беспорядков (он то при чем?), а затем, повернувшись ко мне, заявляет:
— А Вам я ставлю в вину, что при выполнении Ваших обязанностей Вы слишком считались с мнением Совета солдатских и рабочих депутатов…
На его выходку отвечаю гробовым молчанием и ухожу, решив немедленно подать в отставку»[1864].
Из поезда же Керенский вышел в приподнятом настроении «Платформа и привокзальная площадь были заполнены толпой людей самого разного возраста и разных сословий, пришедшая приветствовать меня. С таким же энтузиазмом меня встретила толпа и на площади перед Зимним дворцом, когда я подъехал к штабу Петроградского военного округа, где после начала восстания разместилось правительство»[1865]. Прежде чем войти в зал, Керенский «приказал штабным офицерам немедленно составить и подать мне список подлежащих аресту большевиков, сразу же приступив к розыску и задержанию изменников и подстрекателей»