д управления, хотя бы заговор против большинства»[1924].
Переговоры по формированию кабинета 19 июля возобновились в Петрограде. Но здесь объявилось новое препятствие. Церетели категорически заявил, что в правительстве смогут участвовать только те политики, которые безоговорочно поддержат декларацию от 8 июля. Кадетские кандидаты в состав кабинета не были готовы «исполнять чужую программу и при том ту самую, из-за которой к.-д. покинули состав коалиционного правительства». Милюков утверждал: «Вступление к.-д. при подобных условиях был бы лишено всякого политического значения… На съезде партии народной свободы, начавшемся в Москве 23-го июля, отказ к.-д. войти в кабинет был одобрен после блестящих речей П. И. Новгородцева и А. А. Кизеветтера».
Тогда Церетели заявил Керенскому, что «его партия берет назад данное ему, Керенскому, полномочие для составления кабинета». А лидер эсеров Чернов заявил о своем выходе из правительства, тем более, что начали усиленно распространяться слухи о его связях с немцами. В 18.00 21 июля после двухчасового заседания министров в Зимнем дворце Керенский заявил, что «ввиду непреодолимых трудностей для создания нового правительства» он отказывается от данного ему полномочия образовать кабинет и подает в отставку, оставляя вместо себя Некрасова. Министры немедленно объехали лидеров партий и призвали их собрать свои руководящие органы, чтобы выразить партийное мнение в тот же вечер. В Малахитовом зале Зимнего дворца сошлись лидеры ведущих партий коалиции, чтобы обсудить состав кабинета.
«С половины одиннадцатого вечера (21 июля) это «историческое» заседание затянулось до седьмого часа утра (22 июля), — писал его участник Милюков. — … Очень значительная часть речей, произнесенных на собрании, совершенно не касалась вопроса о способе создания власти, поставленного Некрасовым. Ряд ораторов в более или менее ярких выражениях рисовал ужасное положение страны, грозящую ей катастрофу… В некоторых речах звучали истерические ноты, Терещенко впадал в панику, Савинков кончал глухой угрозой диктатуры, которая выйдет из армии, большинство цеплялось за А. Ф. Керенского, которому верит народ».
Уже рассвело, когда в шесть утра зачитывались резолюции партий. «Все, так или иначе, с условием или без условий, обещали поддержку правительству, которое составит Керенский… Возвратившись по приглашению Н. В. Некрасова в Зимний дворец, после полудня 22 июля А. Ф. Керенский принял министров, передавших в его распоряжение свои портфели»[1925].
Исполком Совета принял резолюцию о доверии «товарищу Керенскому», которому поручалось сформировать кабинет, 146 голосами за, 47 — против и 42 воздержавшихся. Нокс наблюдал: «Никто особо не верит в это правительство, но некоторые из его членов верят в Керенского»[1926].
Став министром-председателем, военным и морским министром, Керенский изменился даже внешне. Он выбрал для себя спортивно-походный стиль одежды и манеры Наполеона. Великая княгиня Мария Павловна летом добилась аудиенции Керенского. Он соблаговолил ее принять после долгих отсрочек в 11 вечера. «Мы дошли до апартаментов императора Александра III. В бальном зале оказалось много народа, но я шла, как во сне, и почти не видела лиц… Среднего роста, с расширяющимся к скулам лицом и крупным узким ртом; волосы пострижены «ежиком». Одет он был в бриджи для верховой езды, высокие сапоги и темно-коричневый сюртук военного покроя без погон. Он держал левую руку под сюртуком на манер Наполеона, а мне протянул правую»[1927].
Но нельзя сказать, что Керенский как премьер вызывал теперь меньше вопросов, чем в своих предыдущих качествах. Хорошо знавший Керенского великий физиолог Иван Петрович Павлов, первый российский нобелевский лауреат, узнав о назначении его премьером, с ужасом воскликнул: «О, паршивый адвокатишка, такая сопля во главе государства — он же загубит все»[1928].
Сравнение с Наполеоном заканчивалось уже на том, что опорой Бонапарта была армия, на которую Керенский рассчитывать уже не мог. «Керенский лишь «казался» таким человеком, который требовался, — считал генерал Головин. — Он оказался много, много меньше той роли, которая на него выпадала… Доверие армии! Но армия к этому времени уже расслоилась на два лагеря, и приходилось выбирать между ними. Рассчитывать на доверие солдат не приходилось, т. к. солдатская масса жаждала окончания войны. Нужно было идти в офицерский лагерь. Но там доверие к Временному правительству было уже подорвано, и там подрастали свои военные вожди; конкурировать с ними не приходилось»[1929].
И Керенский по-прежнему ничем не управлял, потому что органически не был управленцем. Питирим Сорокин, ставший теперь его личным секретарем, свидетельствовал: «Отчаянные телеграфные сообщения о стачках среди рабочих, мятежах солдат и анархических настроениях крестьян вперемежку с телеграммами, выражающими поддержку правительству… Все это я прочитываю и наиболее важные сообщения реферирую для Керенского. Однако все, что я делаю, не имеет смысла, поскольку Керенский почти не занимается конструктивными делами, а вместо этого погружен в составление резолюций, которые ничего не дают правительству. Колеса государственного механизма крутятся вхолостую»[1930]. Керенский постоянно был в движении, куда-то ехал, перед кем-то выступал, в его приемной толпились массы народа. При этом, как Нокс записал в конце июля, «отвечающий за тыловое снабжение генерал Маниковский заявил, что не может встретиться с министром вот уже два месяца.
— Иногда, — продолжал генерал, — мне хочется пустить себе пулю в лоб, а иногда в кого-нибудь другого.
Его подчиненный, отвечающий за военно-техническое обеспечение, заявил, что в его отделе давно уже не ведется реальная работа»[1931]. Степун был уверен, что «большинство сделанных Керенским ошибок объясняется не той смесью самоуверенности и безволия, в которое его обвиняют враги, а полною неспособностью к технической организации рабочего дня. Человек, не имеющий в своем распоряжении ни одного тихого, сосредоточенного часа в день, не может управлять государством»[1932].
И у него был слабый кабинет, который мало чем мог помочь в управлении страной, которая вела войну. «Появившееся на свет после трехнедельного кризиса правительство выглядело заморышем. Оно состояло из фигур второго и третьего плана, подобранных по принципу наименьшего зла»[1933], — утверждал Троцкий. В кабинет «второй коалиции» вошли 10 эсеров и меньшевиков и 7 несоциалистов.
Роль Керенского, считал Чернов, «стала сводиться к балансированию между правым, национал-либеральным, и левым, социалистическим, крылом правительства. Нейтрализуя то первое — вторым, то второе — первым, Керенский, казалось, видел свою миссию в этой «надпартийной» роли, резервируя себе роль суперарбитра и делая себя «незаменимым» в качестве центральной оси власти»[1934].
Заместителем председателя и министром финансов оказался Некрасов, МИД остался в руках Терещенко. Сохранили свои портфели также Чернов, Скобелев и Пешехонов. Заместителями Керенского с правами членов кабинета стали: в военном министерстве Савинков, в морском — В. И. Лебедев. Авксентьев стал министром внутренних дел.
Зато все остальные члены кабинета нуждаются в небольшом представлении, поскольку еще не появлялись на наших страницах: они не играли заметной роли в первые месяцы революции. Впрочем, не сыграют и в последующие.
Сергей Николаевич Прокопович — министр торговли и промышленности — закончил Брюссельский университет, стал доктором философии в Берне, был членом Вольного экономического общества, работал в московском ВПК. «Беспартийный и безличный писатель… обитавший на меже между кадетами и меньшевиками»[1935], — писал Троцкий. Суханов характеризовал Прокоповича как «известного московского «межклассового» экономиста, бернштейнианца и поссибилиста, а попросту — радикала»[1936].
Алексей Максимович Никитин, меньшевик, адвокат, был уроженцем Нижнего Новгорода и выпускником Московского университета. Его сдернули с должности заместителя председателя Московской городской управы, чтобы он возглавил Министерство почт и телеграфов.
Народный социалист Александр Сергеевич Зарудный, получивший известность как адвокат на громких политических процессах царских времен, стал министром юстиции благодаря личной дружбе с Керенским. «Бывший прокурор, затем радикальный адвокат, сын либерального министра Александра II»[1937]. Завадский был с Зарудным на «ты»: «Бескорыстнейший идеалист, добрый и отзывчивый человек, хороший, но несколько медлительный работник, он обладал головой, способной вскипать не хуже самовара»[1938].
Иван Николаевич Ефремов — дворянин и крупный помещик Области войска Донского, выпускник физмата Московского университета, масон, депутат трех Дум, один из основателей партии прогрессистов, а в 1917 году — лидер радикально-демократической партии — был назначен министром государственного призрения.
Наконец, кадетская четверка. Министром народного просвещения стал Сергей Федорович Ольденбург, потомственный дворянин, признанный идеолог русского либерализма, непременный секретарь Академии наук, видный востоковед и археолог, бывший профессор столичного университета, член ЦК кадетской партии.