Гиппиус 28 августа записала: «И «революционный Петроград» с этой минуты забыл об отдыхе: единственный раз, когда газеты вышли в понедельник… «Правительственные войска» (тут ведь не немцы, бояться нечего) весело бросились разбирать железные дороги, «подступы к Петрограду», Красная гвардия бодро завооружалась, кронштадтцы («краса и гордость русской революции») прибыли немедля для охраны Зимнего дворца и самого Керенского — (с крейсера «Аврора»)»[2171].
Комиссия под руководством Военной организации большевиков начала создавать вооруженные рабочие дружины для охраны и обороны Питера. «…Комитет обороны признал желательным вооружение отдельных групп рабочих для охраны рабочих кварталов, фабрик, заводов. Этой санкции массам только и нужно было. В районах, по словам рабочей печати, сразу образовались «целые хвосты чающих встать в ряды Красной гвардии». Открылось обучение ружейным приемам и стрельбе. В качестве инструкторов привлекались опытные солдаты. Уже 29-го дружины возникли почти во всех районах. Красная гвардия заявила о своей готовности немедленно выставить отряд в 40 000 винтовок»[2172]. Петроградский комитет партии направил всех лучших ораторов на заводы, фабрики и в казармы.
Совершенно открыто большевики вооружили рабочие дружины, с государственных складов им было выдано 40 тысяч винтовок. Не все они вернутся в арсеналы. Военная организация стала восстанавливать связи с воинскими частями в Петрограде и на фронтах, в тыловых гарнизонах, создала институт инструкторов по организации Красной гвардии. «Та армия, которая поднялась против Корнилова, была будущей армией октябрьского переворота»[2173], — справедливо замечал Троцкий.
Воспрянул Центробалт, который «назначил на все суда и в береговые части своих комиссаров, вменил им в обязанность установить строгий контроль за офицерами и без санкции комиссаров не выполнять никаких распоряжений командиров судов и частей… Группа членов Центробалта в эту же ночь корниловского мятежа снова подняла на яхте «Полярная звезда» флаг Центробалта с буквами Ц.К.Б.Ф., который был спущен по приказу Керенского в июльские дни. В Гельсингфорсе был создан революционный комитет, а Измайлов был назначен комиссаром казачьих войск Финляндии. «28 августа в 3 часа ночи в Революционный комитет поступили сведения о готовности казаков по приказу генерала Корнилова двинуться на Петроград. Революционный комитет срочно командировал меня и члена Ревкома Гордеева в казармы, где размещались казаки, для выступления казаков на Петроград… Мы объяснили казакам, зачем их ведут в Петроград… Кроме того, мы объявили всем казакам, что Революционным комитетом дан приказ линейным кораблям Балтийского флота и крейсерам, находящимся в Гельсингфорсе, быть в полной боевой готовности и, в случае неподчинения казаков, открыть по их казармам артиллерийский огонь… Для ликвидации корниловского восстания было отправлено в Петроград из действующего Балтийского флота 6 миноносцев, а из Кронштадта 5 тысяч человек вооруженных матросов»[2174].
Революционные моряки с «Авроры» по просьбе Керенского взяли на себя охрану Зимнего дворца. Де-факто в этот момент большевики были полностью «реабилитированы в глазах широких масс от июльских обвинений в измене и предательстве»[2175].
«В Совете шла лихорадочная работа, — писал Питирим Сорокин. — Верховный комитет по борьбе с контрреволюцией из 22 членов был избран, и я вошел в его состав. Весьма характерно, что Совет включил в него и несколько большевиков, и мы оказались в неестественном положении, будучи вынуждены работать вместе с красными против патриотов. Первое, что потребовали большевики — члены комитета, было освобождение из тюрем их товарищей: Троцкого, Коллонтай и других. Несмотря на мои энергичные протесты, просьбу выполнили»[2176]. Вскоре пресса сообщала: «Комитет борьбы с контрреволюцией при Ц.И.К.С.Р. и С.Д. уведомляет всех товарищей рабочих в том, что им принимаются все зависящие меры, чтобы в течение ближайших дней были освобождены все лица из числа арестованных по делам 3–5 июля, которые не изобличаются в деяниях уголовного характера: шпионаже и т. д.»[2177]
Усилиями Советов, военной организации большевиков и профсоюза железнодорожников (Викжель) были разобраны рельсы на подступах к столице, и эшелоны с корниловскими войсками не могли пройти дальше Луги и Гатчины. Там их уже ждали большевистские агитаторы. «Вокруг Петрограда, в соседних гарнизонах, на больших станциях, во флоте работа шла днем и ночью: проверялись собственные ряды, вооружались рабочие, выдвигались отряды, в качестве сторожевых охранений, вдоль пути, завязывались связи и с соседними пунктами и со Смольным. Комитету обороны приходилось не столько будить и призывать, сколько регистрировать и направлять»[2178].
Завелась правительственная пропагандистская машина. Никитин зафиксировал: «На второй день исхода на углах улиц появились отпечатанные портреты Корнилова с трафаретным текстом о «помещиках-реставраторах» при заголовке: «Смертная казнь врагу народа»… Помню толпу на Дворцовой площади: два матроса, ободряемые слушателями, объясняли товарищам, что Корнилов хочет ввести крепостное право»[2179].
На пути корпуса Крымова стояла и живая сила: гарнизоны Гатчины, Павловска, Царского Села, самой столицы, перемешанные с рабочей гвардией.
«Особенно тревожными оказались ночи 28 и 29 августа, — вспоминал Керенский. — Мы были лишены какой-либо информации о настроениях в стране и на фронте, на нас беспрерывно давили посредники всех политических мастей, от правых до левых»[2180]. Войтинский описывал настроения в Совете и в штабе Петроградского округа: «Смольный вооружал рабочие батальоны, руководил рытьем окопов вокруг Петрограда, отдавая распоряжения железнодорожникам, посылая команды для обысков в «Асторию» и в другие подозрительные места, производил аресты. В штабе Багратуни улыбался над своей картой, исчерканной синим карандашом, Савинков с каменным лицом курил папиросу за папиросой, а молодые офицеры и юнкера, захлебываясь от радостного возбуждения, передавали друг другу свежие новости: генерал Корнилов уже в Луге… уже в Красном Селе… уже в Петрограде… уже начал вешать»[2181].
На самом деле 3-я бригада, шедшая во главе отряда Крымова, у станции Вырица наткнулась на разобранный железнодорожный путь. «Черкесы и ингуши вышли из вагонов и… пошли походным порядком на Павловск и Царское Село. Между Павловском и Царским Селом их встретили ружейным огнем, и они остановились». Генерал Краснов не без иронии писал о недостатках планирования операцией: «Приказ Крымова говорил о том, что делать, когда Петроград будет занят… Все было предусмотрено: и занятие дворцов и банков, и караулы на вокзалах железной дороги, телефонной станции, в Михайловском манеже, и окружение казарм, и обезоружение гарнизона; не было предусмотрено только одного — встречи с боем до входа в Петроград»[2182].
Силы, противостоявшие корниловцам на подступах к столице, вряд ли можно было назвать впечатляющими. Николай Александрович Милютин, командовавший районной вооруженной дружиной, которая встретила передовые части Крымова, писал, что «у нас в отряде только одна трехдюймовка и ни одного конного бойца… Корниловцы настроены мрачно, зачем идут, не знают, но ждут какую-то дивизию «диких». Обстановка может измениться каждую минуту. У нас цепь ничтожна. Пехота с фронта ушла почти вся. Значительные группы меньшевиков также ушли вместе с эсерами. Снабжения никакого»[2183].
Краснов подтверждал слабость защитных порядков вокруг Петрограда. «Вышедшие навстречу солдаты гвардейских полков драться не хотели, убегали при приближении всадников, но князь Гагарин не мог идти один с двумя полками, так как попадал в мешок… Надо было ударить по Петрограду силою в 86 эскадронов и сотен, а ударили одною бригадою князя Гагарина в 8 слабых сотен, наполовину без начальников. Вместо того, чтобы бить кулаком, ударили пальчиком — вышло больно для пальчика, но нечувствительно тому, кого ударили»[2184]. Хотя в описании Милютина «удар пальчиком» превращался в кровопролитное сражение: «Видна пена на мордах лошадей. Сверкают клинки и острия наклоненных пик. Хруп подков бьет в такт ударам сердца… Огнем взорвались окопы. Залп, за ним другой. Сбоку застрочил пулемет. Винтовки зачастили пачками… И нет клинков, ни пик, которые, казалось, уже впились в грудь бойцов. Лишь задранные в последнем оскале головы лошадей, падающие всадники да скрытые за конскими хвостами зады уходящих галопом казаков… Примерно через час еще две казачьи атаки разбились о стойкость и выдержку красных окопов»[2185].
Но главное даже не в силе военного сопротивления: в корниловских войсках началось разложение. Краснов говорил с выгрузившимися на станции Дно бойцами Приморского драгунского полка, призывая исполнить приказ Верховного главнокомандующего.
— Господин генерал, — отвечал мне солидный подпрапорщик, вахмистр со многими георгиевскими крестами. Оборони Боже, чтобы мы отказались исполнить приказ. Только вишь ты, какая загвоздка вышла: и тот изменник, и другой изменник. Нам дорогою сказывали, что генерал Корнилов в Ставке уже арестован, его нет, а мы пойдем на такое дело? Ни сами не пойдем, ни Вас под ответ подводить не хотим…