Не настроенная на открытый конфликт делегация ЦИК дала добро на реализацию идеи Керенского о переходе власти — до формирования нового состава правительства — в руки Директории из пяти человек. Но Керенскому пришлось спешно избавляться от Савинкова и Филоненко: им как вероятным «корниловцам» уже не доверяли социалисты. «31 августа Керенский по телефону уволил меня от должности генерал-губернатора, — писал Савинков. — В тот же день вечером я подал в отставку и от должности управляющего Военным и Морским министерствами (управляющим Морским министерством я был назначен 20-го)»[2267]. Через несколько дней его исключили даже из партии эсеров. «Но на должность генерал-губернатора тут же назначен был политически равноценный Савинкову Пальчинский, который начал с того, что закрыл газету большевиков. Исполнительные комитеты протестовали. «Известия» назвали этот акт «грубой провокацией». Пальчинского пришлось убрать через 3 дня»[2268].
Керенский разъяснял: «К тому времени по разным причинам вышло в отставку более половины всех министров, а чрезвычайные полномочия, которые были возложены на меня в период мятежа, потеряли свою силу… Насколько я помню, Терещенко после консультаций с лидерами кадетов и эсеров внес проект резолюции о создании комитета из пяти министров, наделенных, вплоть до формирования новой коалиции, всей полнотой исполнительной власти»[2269]. Так возникла Директория. Более слабый псевдокабинет трудно было себе представить. Троцкий издевался: «Кроме Керенского пятичленная директория включала министра иностранных дел Терещенко, который уже стал несменяемым, благодаря связи с дипломатией Антанты; московского командующего округом Верховского, поспешно произведенного для этой цели из полковников в генералы; адмирала Вердеревского, поспешно освобожденного для этой цели из тюрьмы; наконец, сомнительного меньшевика Никитина, которого его партия признала вскоре достаточно созревшим для исключения из ее рядов»[2270].
Чернов замечал, что с тех пор «присутствовала лишь единоличная власть министра-президента, фактическая персональная диктатура. Но это была диктатура на холостом ходу, ее носитель, Керенский, в это время менее всего управлял событиями и страной»[2271]. Гиппиус, назвав Керенского «самодержцем-безумцем», констатировала: «Пока у нас «совет пяти», т. е. Керенского с четырьмя ничтожествами. Некоторые бывшие министры не вовсе ушли, — остались «старшими дворниками», т. е. управляющими министерствами «без входа» к Керенскому (!)»[2272].
За подписью Керенского и министра юстиции Зарудного 1 сентября вышло официальное заявление. Оно удивительным образом совместило информацию о создании Директории с решением, которое — ни много ни мало — меняло характер государственного строя России. Она становилась республикой: «Мятеж генерала Корнилова подавлен. Но велика смута, внесенная им в ряды армии и страны. И снова велика опасность, угрожающая судьбе родины и ее свободе. Считая нужным положить предел внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которое сказалось на Московском Государственном совещании, Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский, и провозглашает Российскую Республику»[2273].
Как писал сам Керенский, «двусмысленное положение России как государства без определенной формы правления стало нетерпимым. Было важно, однозначно используя слово «Республика», показать всем и каждому, что Россия как названием своим, так и конкретными делами сформировалась как демократия»[2274]. Керенский не мог игнорировать требования только что спасшей его «революционной демократии». 1 сентября 1917 года наша страна стала республикой. О, судьба России! — распоряжением фактического диктатора. И вопреки всем прежним торжественным обещаниям предоставить решение вопроса о будущем государственном устройстве России на усмотрение Учредительного собрания.
Следует, однако, заметить, что мало кто обратил большое внимание на изменение государственного строя. А Директория тут же повисла в полном политическом вакууме. Вечером 1 сентября состоялось второе, решающее заседание ВЦИК, на котором была принята внесенная меньшевиками и эсерами (!) резолюция: «Власть, созданная демократией и опирающаяся на ее органы, должна быть свободна от всяких компромиссов с контрреволюционными «цензовыми элементами»[2275]. За кадетами к этому времени помимо клички «буржуи» закрепилось еще более компрометирующее — «корниловцы». А сами кадеты и их союзники еще больше отдалились от власти. «В лагере либеральных и государственно-настроенных партий царила не только одна депрессия; поведение Керенского в конфликте с Корниловым породило там враждебность и полное недоверие к нему. Рассчитывать на поддержку этих партий, как на противовес требованиям крайних революционных партий, ему больше не приходилось»[2276].
«Теперь триумф большевизма — это лишь вопрос времени. Правительство, потеряв уважение всех несоциалистических групп, отныне висело на волоске, и его падение стало неизбежным»[2277], — ставил диагноз Питирим Сорокин. Добавим: не только несоциалистических.
Меж тем, сформировав Директорию, которая совсем ничем не управляла, сам Керенский отбыл в Ставку, чтобы принять дела Верховного главнокомандующего. Керенский активно включился в расследование мятежа, лично участвовал в допросах и инструктировал Следственную комиссию. Это было далеко не лишним, учитывая, что пресса всех направлений соревновалась в разоблачении роли премьера во всей этой истории. Но в Ставке Керенский не оставлял своего основного занятия на посту министра-председателя: составления состава очередного правительства.
Указы о назначении новых, казалось, бесспорных для «революционной демократии» министров были готовы к опубликованию к 10 октября, до возвращения Керенского из Ставки. Но это означало бы создание кабинета до Демократического совещания, а значит и без него. И это сильно не понравилось ВЦИК, от имени которого к Терещенко, замещавшему Керенского, вечером 9 сентября явилась депутация во главе с Чхеидзе и заявила: создание правительства до Совещания недопустимо, может работать только Директория. Опубликование новых назначений было отложено. В этот момент последний оставшийся в правительстве член кадетской партии Карташев, потеряв терпение, 10 сентября вручил Терещенко просьбу, «ввиду ясно определившегося засилья социалистов над Временным правительством и невозможности подлинной коалиционной структуры кабинета… уволить его от звания министра исповедания и члена Временного правительства». Из «цензовых элементов» в планировавшемся кабинете оставался один Терещенко, но и он ставил вопрос о своей отставке[2278].
Двенадцатого сентября в Смольном заседают и Петроградский Совет, и ВЦИК. Петросоветом большинством 463 против 248 принята резолюция большевиков, в которой говорится, что «для спасения революции и страны от ужасов контрреволюции и полной экономической разрухи необходим немедленный разрыв с помещичьими и буржуазными классами и создание власти из полномочных представителей рабочих и крестьянских организаций»[2279].
В тот момент и ЦИК был более расположен к сотрудничеству с большевиками, чем с кадетами. Корреспондент «Русской Воли» Вл. Самойлов угощался в буфете для членов бюро ЦИК в Смольном. «Рядом со мной сидит знаменитый Либер в черной бороде и беседует с не менее знаменитым врачом Даном. За соседним столом Троцкий о чем-то шепчется с Мартовым. Председатель солдатской секции Завадье, буржуазного вида вольноопределяющийся, читает вслух свои шуточные характеристики вождей демократии… Говорят об очередных «пакостях» буржуазной прессы и поругивают кадетов. Пришел грозный Каменев, приземистый господин прикащичьего типа, привел с собой свою супругу, с которой и уселся завтракать. Люди как люди. И в личной жизни даже очень милые люди. За исключением разве Троцкого, которого даже большевики недолюбливают…
— Большевики побеждают. Что же будет дальше? — спрашиваю у члена ЦИК.
— Ничего особенного. Большевики такие же люди, как все остальные…
— А сами они власть не возьмут?
— Да. Но в том только случае, если их будет абсолютное большинство.
— И скоро это наступит?
— Вероятно, скоро. Мы все левеем с часу на час. Каждый из нас стремится быть на полшага левее своего соседа…»[2280]
Однако идея чисто социалистического правительства — даже без участия большевиков — была отвергнута на заседании Центрального исполнительного комитета в ночь на 13-е. После выступлений Церетели, Чернова, Стеклова, Каменева, Либера «на голосование был поставлен вопрос о признании принципа коалиции в организации власти. Большинством 119 против 101 принцип коалиции принят». Дан объяснял, что это произошло из-за позиции уже съехавшихся на Демократическое совещание представителей «несоветской демократии» — кооператоров, деятелей дум и земств: «Переоценивая вес и значение своей «почвенной» связи с массами и относясь поэтому даже с оттенком презрения к большевизму, как к явлению налетному и едва ли не «столичной» выдумке, не имеющей «корней» в «низах», представители «не-советской» демократии не только не видели необходимости в резком разрыве с политикой коалиции, но наотрез отказались участвовать в образовании чисто демократической власти. Они не только начисто отрицали возможность каких бы то ни было попыток образовать правительство со включением в его состав большевиков, но, ссылаясь на свой «опыт», утверждали, что и без большевиков чисто демократическое правительство не будет «признано» населением, вызовет лишь анархию и немедленную гражданскую войну… Все они заявили, что в состав чисто демократического правительства не войдут. Тогда оставался — теоретически! — только один путь для немедленного разрыва коалиции: образование правительства с большевиками, не только без «не-советской» демократии, но и против нее. Этот путь мы считали неприемлемым при той позиции, которую занимали уже к этому времени большевики»