Для практического руководства восстанием избирается Военно-революционный центр — Свердлов, Сталин, Бубнов, Дзержинский, Урицкий. Постановлено, что этот центр должен войти «в состав революционного Советского комитета», то есть в Военно-революционный комитет[2642]. «Уходя с заседания 16-го, каждый по собственному разумению мог толковать принятое решение и на свой фасон успокаивать свою политическую совесть»[2643], — считал Мельгунов.
Временное правительство тоже весь день заседало, обсуждая планы большевиков. Журналисты сообщали: «В течение дня 16 октября Временному правительству точно не был известен день выступления большевиков. Еще накануне во Временное правительство стали поступать сообщения о том, что большевики решили выступить не 20-го, как это предполагалось, а 19-го. По-видимому, сами большевики еще точно этого вопроса не решили». Большевики, как мы знаем, действительно с датой не определились. В правительстве, судя по всему, исходили из хорошо уже всем известной установки Ленина о необходимости взять власть до съезда Советов, который по-прежнему предполагалось открыть 20-го. Коновалов заявил прессе, что «правительство располагает достаточным количеством организованной силы для того, чтобы подавить возможное выступление в корне». Полковников убеждает кабинет, что «все слухи о неблагонадежности Петроградского гарнизона, в смысле его готовности вступить в борьбу с анархией, совершенно неверны и что выступление большевиков встретит достойный отпор»[2644]. Тем не менее, «впредь до отмены» были выставлены самокатные наблюдательные посты на Миллионной улице, на Полицейском мосту и у Александровского сада против Гороховой улицы и Вознесенского проспекта[2645].
На следующий день планы большевиков вновь в центре внимания правительства. Кишкин, анализируя меры по противодействию большевикам, приходил к выводу, что для отражения атаки сил достаточно, но для перехода в наступление их может не хватить. Диссонанс вносит Прокопович:
— Маразм в нас, ибо мы не можем создать власть в стране.
Терещенко и Малянтович предлагали спровоцировать большевиков на выступление, чтобы решительно его подавить. Верховский внес элемент реализма: необходимых для этого сил он предоставить не может. Подал в отставку. Но она не была принята. Решили просить министра труда Гвоздева уговорить ЦИК вообще отменить II съезд Советов.
Но отменять съезд уже поздно. Объявив грядущий II съезд Советов непредставительным (большевики действительно позаботились о повышенном представительстве от симпатизировавших им Советов), бюро ЦИК все-таки позволило ему собраться, максимально сузив повестку дня и перенеся срок открытия с 20-го на 25 октября. Подозреваю, многие в большевистском руководстве — не Ленин — восприняли это решение как подарок. У большевиков оказалось в запасе еще пять дней на подготовку «в.в.».
Юнкерами усилили караулы в «Крестах», к зданиям экспедиции заготовления государственных бумаг, государственного банка, почтамта, центральной железнодорожной телеграфной станции и Николаевского вокзала отправлены были бронемашины, каждая с 12-ю пулеметными лентами. Было приказано выдать милиции дополнительно 5 тысяч «наганов», организовать милицейские патрули по всему городу, немедленно арестовывать лиц, являющихся в казармы и призывающих к восстанию. Запрещались любые уличные манифестации, митинги и процессии[2646].
Коновалов совещался с Черемисовым. Вечером, когда Керенский вернулся в столицу, возобновилось официальное заседание правительства, на котором Верховский и Никитин, докладывая о подготовке большевиками выступления, высказывали «полную уверенность», что «всякую попытку вызвать уличные беспорядки удастся ликвидировать в самом начале». К Керенскому явились делегаты Донского казачьего Войскового Круга для выяснения отношений. Делегация требовала, чтобы правительство восстановило Атамана Каледина в правах командующего войсками и публично признало свою ошибку перед Доном. Керенский обещал в ближайшие дни сделать официальное заявление, признав эпизод с Калединым «печальным недоразумением». Никакого официального заявления от правительства не последует[2647].
Большевики в тот день тоже уделили основное внимание мобилизации своих вооруженных сил. Подвойский вспоминал: «После митинга в одном из полков спешу в Смольный. В комнате много народу. Это ответственное совещание представителей всех районов Петроградской организации большевиков и Военной организации при ЦК партии. Обсуждение вопроса о вооруженном восстании. Председательствует товарищ Свердлов. Посредине комнаты — небольшой стол, совсем простой, ничем не покрытый. Напряжение в этот час вечера было сильное, а речи короткие. Район за районом устами своих организаторов говорили о том, что пролетариату их района уже нечего говорить. Ему сейчас надо только действовать. Это был основной голос всех районов. Такой же голос был и у руководителей военных организаций в отношении бывших царских полков… Но на этом совещании были и Зиновьев, и Каменев, которые пошли против партии. Я докладываю совещанию о Красной гвардии, войсковых частях и флоте. Свердлов шепчет:
— Не открывай всего, в другом месте скажешь.
И Сталин настаивает на этом». Подвойский рассказал о растущей боеготовности Красной гвардии — Выборгского, Петроградского, Московско-Нарвского районов. «Коротко рапортую о десяти гвардейских полках. Впереди наиболее распропагандированные Павловский и Гренадерский егерские полки, а также Петроградский, Литовский, Волынский, Финляндский и Измайловский полки. В этих гвардейских полках большевики вели огромную пропаганду еще до июльских дней… 180-й полк, артиллерия Петропавловской крепости идут за большевиками… Гарнизоны, стоящие по Варшавской, Балтийской, Витебской железным дорогам, в Царском Селе, Гатчине, Луге и другие — все они переизбирают ротные, батальонные комитеты, ставят во главе их большевиков… Моряки Кронштадта, Гельсингфорса, артиллеристы и пехота Выборга, латышские стрелки, солдаты армии Северного фронта… в своих газетах «Солдат», «Волна», «Окопная правда» оповестили страну о своей верности знамени Ленина… Кончаю доклад и отхожу в сторону. Начались прения. Среди других выступили Володарский, Сталин, Молотов, Орджоникидзе, Калинин.
— Осталось только найти момент для стратегического нападения, — этими словами М. И. Калинин выразил общее мнение выступавших»[2648].
Ленин торопил. Он пишет «Письмо к товарищам», которое «Рабочий Путь» будет публиковать в трех номерах — с 19 по 21 октября. Это была прямая полемика с Каменевым и Зиновьевым, хотя их имена не назывались. Ленин темнил по поводу места своего пребывания: «Мне удалось только в понедельник, 16-го октября, утром увидеть товарища, который участвовал накануне в очень важном большевистском собрании в Питере и подробно осведомил меня о прениях. Обсуждался тот самый вопрос о восстании, который обсуждается и воскресными газетами всех направлений… Ничтожнейшее меньшинство собрания, именно всего-навсего двое товарищей заняли отрицательное отношение. Доводы, с которыми выступали эти товарищи, до того слабы, эти доводы являются таким поразительным проявлением растерянности, запутанности и краха всех основных идей большевизма и революционно-пролетарского интернационализма, что нелегко подыскать объяснение столь позорным колебаниям… Отказ от восстания есть отказ от передачи власти Советам и «передача» всех надежд и упований на добренькую буржуазию, которая «обещала» созвать Учредительное собрание… Голод не ждет. Крестьянское восстание не ждало. Война не ждет»[2649].
А вечером 17 октября (некоторые историки оспаривают эту дату) Ленин совещался со своими силовиками, о чем они сами расскажут. К Подвойскому в Смольном подошел Свердлов:
— Теперь пойдешь к Ильичу. Он вызывает тебя с отчетом о подготовке.
«Свердлов сводит меня с Антоновым-Овсеенко. Ему тоже идти. Кроме нас, Ильич вызывает еще Невского. Все трое мы будем отчитываться перед ним о том, как Военная организация партии подготовила массы к восстанию. По соображениям осторожности решаем идти порознь, каждый со своим сопровождающим… Поднимаемся на второй этаж. Осматриваемся. Стучим, как условлено. Дверь открывается — перед нами незнакомый человек»[2650].
Антонов-Овсеенко «вышел следом за торопившими меня Невским и Подвойским. В белесых сумерках вечера автомобиль наш долго крутился разными закоулками, наконец остановился на одной из уличек Выборгской стороны… Перед нами стоял седенький, в очках, довольно бодренький старичок добродушного вида, не то учитель, не то музыкант, а может быть, букинист. Ильич снял парик, очки и искрящимся обычным юмором взглядом окинул нас.
— Ну, что нового?
Новости наши не согласовывались. Подвойский выражал сомнение, Невский то вторил ему, то впадал в уверенный тон Ильича; я рассказывал о положении в Финляндии»[2651]. Интерпретация Подвойского: «Усадив нас, Владимир Ильич начал с Антонова-Овсеенко… Он не берется уверенно судить о положении в Петроградском гарнизоне, но что ему хорошо известно состояние Гельсингфорсского и отчасти Кронштадтского флота. Моряки готовы к выступлению. Они могут переброситься в Петроград по железной дороге, а в крайнем случае и подойти к городу с моря. Войска, стоящие в Финляндии, все распропагандированы и всячески поддержат восстание…
Невский, специально ездивший по поручению Военной организации в Гельсингфорс… высказался в том смысле, что флот восстанет — Антонов-Овсеенко прав, — но продвижение флота к Петрограду встретило бы огромнейшие затруднения. После ареста офицеров, который окажется неизбежным в первый же час восстания, на их место станут люди малоопытные, малознакомые с картой минных полей, вряд ли смогут провести суда среди минных заграждений.