ела, а выстрела все нет, будто некому спустить курок»[2666].
Набоков за 4–5 дней до восстания спросил Керенского о его планах в случае большевистского выступления и услышал в ответ:
— Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло.
— А уверены ли Вы, что сможете с ним справиться?
— У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно[2667].
Бьюкенен подтверждал настроение Керенского: «В наших последних разговорах с ним он не раз восклицал: «Я желаю только того, чтобы они вышли на улицу, и тогда я их раздавлю»[2668]. Министр-председатель сильно переоценивал свои возможности.
Готовность большевиков к восстанию — и политическая и силовая — была уже высокой. Завершались выборы на Второй съезд Советов. Более 500 губернских и уездных Советов рабочих и солдатских депутатов высказались за передачу власти Советам: помимо уже известных нам Советов Северной промышленной области во главе с Петроградом и Центральной области во главе с Москвой, идею поддержали Советы Урала, Поволжья, Западной области с центром в Минске, Прибалтики, Северного Кавказа, Западной Сибири, промышленных районов Украины[2669].
Назначенный первоначально на 17 октября съезд партии большевики перенесли на неопределенный срок (соответствующее сообщение появилось в «Рабочем Пути» еще 6 октября). Но механизм подготовки к съезду никто не останавливал: шли губернские и областные партконференции. К 20-м числам их число перевалило уже за 80, и на всех был поддержан лозунг власти Советов[2670]. Большевики возглавляли Центральные бюро профсоюзов Петрограда, Москвы, Киева, Екатеринбурга, Луганска, Красноярска, Орехово-Зуево и других городов. Фабзавкомы были за большевиков повсеместно. Открывшаяся в Петрограде 17 октября Всероссийская конференция фабрично-заводских комитетов приняла решения, непосредственно нацеленные на подготовку вооруженного восстания.
Невский писал о работе Военной организации в те дни: «Шум, толкотня, все новые и новые группы солдат и рабочих, вливающихся в наше помещение на Литейном, беспрерывные телефонные звонки из районов, сообщения о малейшем событии в части, тут же обсуждение важнейших событий текущей политической жизни — вот обычная картина нашего дня. И ночью не засыпала наша Военка»[2671]. Большевистские организации активно действовали во всех 16 гвардейских запасных полках и практически во всех других частях Петроградского гарнизона. Число членов партийной Военной организации в столице достигало 5 800 человек[2672]. Большевистские настроения доминировали также в московском гарнизоне, в войсках, дислоцированных в Финляндии, на Северном фронте, в Балтфлоте.
Отряды Красной гвардии, сильно прибавившие в численности после корниловских дней, насчитывали по всей стране до 75 тысяч человек, из них в Петрограде более 20 тысяч бойцов, в Москве — 10 тысяч, в Киеве — 3 тысячи. Это были добровольческие отряды, создаваемые по строго классовому принципу, вступавшие пролетарии обязательно имели рекомендации от большевистской организации, профсоюзов или фабзавкомов. В первой половине октября во всех районах столицы проходили конференции Красной гвардии, создавались штабы. По уставу она действовала при Советах, теперь большевистских, руководство Красной гвардии принадлежало Центральной комендатуре под руководством Константина Константиновича Юренева[2673]. Обучение военному делу шло достаточно открыто. «День» 19 октября сообщал: «В Выборгском невдалеке от дачи Дурново ежедневно проходит усиленное обучение Красной гвардии, причем для стрельбы в цель приспособлен особый тир. Под руководством собственных инструкторов красногвардейцы прилежно проходят строй, учатся штыковой атаке и производят впечатление хорошо обученных воинов»[2674].
Прочной политической опорой большевиков был Петроградский Совет, не прекращавший своих заседаний. «Здесь все находилось в движении, куда-то неслось, куда-то рвалось, — делился ощущениями Степун. — Это была какая-то адская кузница. Вспоминая свои частые заезды в Смольный, я до сих пор чувствую жар у лица и помутнение взора от едкого смрада кругом. Воля, чувство и мысли массовой души находились здесь в раскаленном состоянии… Особенно блестящ, надменен и горяч был в те дни Троцкий, особенно отвратителен нагл и пошл — Зиновьев. Первому хотелось пустить пулю в лоб, второго — растереть сапогом. Унижало чувство бессильной злобы и черной зависти к тому стихийно-великолепному мужеству, с которым большевики открыто издевались над правительством, раздавали купленные на немецкие деньги винтовки рабочим и подчиняли себе полки петроградского гарнизона. Конечно, задача большевиков облегчалась тем, что заодно с ними действовали и все низменные силы революции: ее нигилистическая метафизика, ее народно-бунтарская психология, требующая замирения на фронте и разгрома имущих классов, ее марксистская идеология, согласно которой задача пролетариата заключалась не в овладении государственным строем, а в окончательном разрушении его. Все это так, но надо все же признать, что в искусстве восстания, изучением которого особенно увлекался Ленин, большевики показали себя настоящими мастерами»[2675].
Очевидная и наглядная поляризация — Смольный институт против Мариинского дворца. «На одной стороне Совет рабочих и солдатских депутатов, уже превратившийся в послушное орудие большевистского ЦК, на другой стороне — раздираемый спорами, сплетенный из взаимоисключающих друг друга элементов, бессильный, беспомощный Временный совет Российской республики; вокруг Смольного — наэлектризованная рабочая толпа и гарнизон, вокруг Мариинского дворца — пустота всеобщего равнодушия, недоверия»[2676], — писал Войтинский.
Глава 8Большевики берут власть
«Революции в белых перчатках не делаются».
Революция в воздухе
«Мы подошли вплотную к двадцатым числам октября, с которыми уже не только Петербург, но и Россия связывает новые тревоги и ожидания. Надо отдать справедливость большевикам. Они используют все средства, чтобы поддержать тревогу на должной высоте, чтобы обострить ожидание и довести напряжение до той крайности, когда ружья начинают стрелять»[2677]. Это передовица кадетской «Речи» за 20 октября. 20 октября (2 ноября). Пятница
Революция разлита в воздухе. «Русские Ведомости» в тот день писали: «На окраинах, на петроградских заводах, Невском, Обуховском, Путиловском, большевицкая агитация за выступление идет вовсю. Настроение рабочих масс таково, что они готовы двинуться в любой момент. За последние дни в Петрограде наблюдается небывалый наплыв дезертиров. Весь вокзал переполнен ими. На Варшавском вокзале не пройти от солдат подозрительного вида, с горящими глазами и возбужденными лицами. Все окраины производят в этом отношении ужасающее впечатление. По набережной Обводного канала бесцельно движутся толпы пьяных матросов… Имеются сведения о прибытии в Петроград целых воровских шаек, чувствующих наживу. Организуются темные силы, которыми переполнены чайные и притоны. В связи с ожидаемым выступлением большевиков, в частных кредитных учреждениях замечается усиленное требование клиентами банков принадлежащих им ценностей»[2678]. Газеты публикуют предписание Малянтовича прокурору Петроградской судебной палаты «сделать немедленное распоряжение об аресте Ленина. Приказ исходит от Верховного главнокомандующего»[2679].
Ленин, безусловно, с утра прочел этот — очередной — приказ о его аресте. Но, полагаю, его больше взволновало другое. Зиновьев публикует в «Рабочем пути» письмо, которое вряд ли можно было считать покаянным: он назвал свои разногласия с Лениным «несущественными». Письмо сопровождалось припиской от редакции: «Вопрос можно считать исчерпанным». Автором этой либеральной приписки был Сталин, что быстро выяснилось на последовавшем заседании ЦК, созванном для рассмотрения письма Ленина о Зиновьеве и Каменеве. Высший орган большевиков был настроен заметно более примирительно, нежели их лидер. ЦК осудил их антипартийное поведение, однако предложение Ленина об исключении из партии не поддержал. Как рассказывал Молотов, Каменева с Зиновьевым в тот момент прикрыли Сталин и Свердлов, считавшие, что надо заниматься более серьезными вещами, чем исключением кого-то из партии. Но было принято заявление Каменева от 16 октября о его выходе из состава ЦК. От двойки потребовали больше «не выступать ни с какими заявлениями против решений ЦК и намеченной им линии». Согласились и с предложением Милютина, чтобы вообще «ни один член ЦК не имел права выступать против принятых решений ЦК»[2680].
Ленин долго не сможет успокоиться по поводу этого решения партийного ареопага. Он напишет Свердлову: «На пленуме мне, видно, не удастся быть, ибо меня «ловят». По делу Зиновьева и Каменева, если вы (+ Сталин, Сокольников и Дзержинский) требуете компромисса, внесите против меня предложение о сдаче дела в партийный суд (факты ясны, что и Зиновьев срывал умышленно): это будет отсрочкой.
Отставка Каменева принята? Из ЦК? Пришлите текст его заявления»