Вокруг меня было настроение, близкое к экстазу. Казалось, толпа запоет сейчас без всякого сговора и указания какой-нибудь религиозный гимн… Троцкий формулировал какую-то общую краткую резолюцию или провозгласил какую-то общую формулу, вроде того, что «будем стоять за рабоче-крестьянское дело до последней капли крови». Кто — за?… Тысячная толпа, как один человек, подняла руки. Я видел поднятые руки и горевшие глаза мужчин, женщин, подростков, рабочих, солдат, мужиков и типично мещанских фигур… Троцкий кончил. На трибуну вышел кто-то другой. Но ждать и смотреть больше было нечего. По всему Петербургу происходило примерно то же самое. Везде были последние смотры и последние клятвы. Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей… Это, собственно, было уже восстание. Дело было уже начато…»[2716].
А лидеры ЦИК и социалистических партий провели почти весь воскресный день в Предпарламенте, где совещались представители фракции эсеров, меньшевиков, кооператоров, народных социалистов и интернационалистов. Догадайтесь, о чем? Согласовывали возможность выработки общей формулы перехода по внешнеполитическим вопросам. Наконец-то договорились: союзники должны объявить о шагах к скорейшей ликвидации войны и заключению мира при условии, что Центральные державы откажутся от захватных целей войны и экономической эксплуатации других стран. Кадетов, которые намеревались выработать собственную формулу вместе с торгово-промышленной фракцией и казаками, позиция «демократии» не устроила: не зная, на какой точке зрения по вопросу о мире стояли тогда союзники, Россия не могла выступать самостоятельно, а значит изолированно. Сначала союзники должны выработать собственную позицию.
Терещенко в тот день информировал Лондон, Париж, Рим, Вашингтон, Токио и Стокгольм: «Прения во Временном совете о внешней политике, являющиеся как бы естественным продолжением прений об обороне, обнаружили значительные разногласия. Большую сплоченность проявила правая часть Совета, а в социалистических партиях намечаются все более глубокие расхождения… В Петрограде много толков о готовящемся выступлении большевиков. Созываемый ими съезд Советов, первоначально назначенный на 20 октября, теперь на несколько дней отложенный, возможно вовсе не состоится. Против него высказываются многочисленные армейские организации, предоставляющие свои силы в распоряжение Временного правительства, которое, опираясь на них, намерено твердо подавлять могущие возникнуть беспорядки. Все же опасность их возникновения не устранена»[2717]. Иностранные представители и без правительства знают даже дату большевистского выступления. Нокс ее точно называет в дневнике[2718].
В ночь на 23 октября были предприняты меры по усилению охраны Смольного и создания плацдармов для наступления (или обороны, если наступление захлебнется). По чугунным плитам коридоров Смольного института застучали сапоги красногвардейцев. Отряды бойцов занимали первый и второй этажи здания, втаскивали пулеметы, ящики с винтовками и патронами. Вошли в ворота и развернулись в боевом порядке шесть броневых машин.
23 октября (5 ноября). Понедельник
«Город был настроен нервно и настораживался при каждом резком шуме. Но большевики не подавали никаких внешних признаков жизни; солдаты оставались в казармах, рабочие — на фабриках, — рассказывал Джон Рид. — Мы зашли в кинематограф Казанского собора. Шла итальянская картина, полная крови, страстей и интриг. В переднем ряду сидело несколько матросов и солдат. Они с детским изумлением смотрели на экран, решительно не понимая, для чего понадобилось столько беготни и столько убийств.
Из кинематографа я поспешил в Смольный. В 10-й комнате на верхнем этаже шло беспрерывное заседание Военно-революционного комитета. Председательствовал светловолосый юноша лет восемнадцати, по фамилии Лазимир. Проходя мимо меня, он остановился и несколько робко пожал мне руку. «Петропавловская крепость уже перешла на нашу сторону!» — с радостной улыбкой сказал он… В комнату беспрерывно входили и выходили связные и комиссары»[2719].
Утром ВРК публично проинформировал о назначении комиссаров «при воинских частях и особо важных пунктах столицы и ее окрестностей. Приказы и распоряжения, распространяющиеся на эти пункты, подлежат исполнению лишь по утверждении их уполномоченными нами комиссарами. Комиссары как представители Совета неприкосновенны. Противодействие комиссарам есть противодействие Совету рабочих и солдатских депутатов»[2720]. Издается распоряжение, запрещающее выезд из Петрограда и въезд в него без разрешения Военно-революционного комитета. Подвойский писал: «Военная помощь Временному правительству могла пройти только через трупы нескольких полков, оборонявших все петроградские заставы уже с 23 октября»[2721].
На многолюдном заседании Петросовета Антонов-Овсеенко сделал доклад о первых двух днях деятельности Военно-революционного комитета:
— Сейчас же по образовании Военно-революционного комитета к нему с разных сторон стали поступать заявления о необходимости контроля и принятия целого ряда мер в интересах защиты революции… Со стороны товарищей рабочих и служащих Кронверкского арсенала при Петропавловской крепости был поднят вопрос о необходимости контроля над выдачей оружия. И в настоящее время ни одна винтовка без ведома нашего комиссара из Кронверкского арсенала выпущена не будет. На Патронном заводе установлен контроль над складом взрывчатых веществ и т. д. Наши комиссары назначены во всех складах оружия. Комиссары эти, разумеется, везде признаны рабочими и служащими складов… Во все воинские части назначены комиссары. Везде они принимаются радушно. Никакие приказы и распоряжения без санкции комиссаров выполнены не будут. Военный штаб уже имел случай убедиться, что это не пустые слова: распоряжения штаба о выдаче оружия, автомобилей и т. д. приведены в исполнение не были.
Ваша твердость делает неприкосновенными нас. Несмотря на крики буржуазии, вопли ЦИК, несмотря на угрозы арестами, трогать нас не смеют и не посмеют. Мы выполняем волю революционного Совета, мы идем вперед, утверждая революционный порядок и приближаясь к моменту, когда Советская власть, разоружив контрреволюцию, подавит ее сопротивление и водворит торжество революционных сил. (Бурные, продолжительные аплодисменты)»[2722].
Заметив подозрительную активность полковника Васильева, Тер-Арутюнянц настоял на направлении в Петропавловскую крепость бронемашины и второго комиссара — прибыл назначенный ВРК комендантом крепости 21-летний подпоручик Георгий Иванович Благонравов. Вечером началась выдача оружия рабочим отрядам. «Первым явился Кирилл Орлов с Путиловского завода… Начиная с этой минуты и до глубокого вечера 25 октября без перерывов производилась выдача оружия рабочим и солдатам Питера»[2723].
Зашевелилась Москва. Ольга Афанасьевна Варенцова из Военного бюро МК рассказывала: «Вечером 23 октября состоялось совещание с представителями от районов и воинских частей. Обсуждался вопрос о предстоящем вооруженном выступлении. Представители воинских частей без колебаний и сомнений утверждали, что время настало, медлить нельзя, момент благоприятен, чтобы поднять солдат на борьбу с оружием в руках. Представители мастерских тяжелой осадной артиллерии, мызараевского гарнизона, 56-го пехотного запасного полка, N-ской батареи запасной артиллерийской бригады (в селе Богородском) заявили, что их части выйдут по призыву Московского комитета и Военного бюро. Другие указывали на необходимость призыва со стороны Совета. При обсуждении вопроса о восстании выяснилось, что московский гарнизон из рук вон плохо вооружен: в одних полках у половины солдат не было винтовок, в других — патронов»[2724].
В это время Предпарламент обсуждал на пленарном заседании — нельзя сказать активно — внешнюю политику. Прения уже мало интересовали даже его участников. В зале не было и сотни человек, и те не слушали ораторов. «Заседание открылось с большим опозданием, в 12 часов, и было еще сокращено перерывом, в течение которого, как и во время прений, в кулуарах передавались слухи о предстоявшем выступлении большевиков, а представители фракций вели безуспешные переговоры о формуле перехода во внешней политике, которая могла бы собрать большинство. Единственная реальная цель прений была теперь примирить Терещенко с «демократией»[2725]. Похоже, самого министра иностранных дел дискуссия тоже мало интересовала: он завтракал с английским послом.
Первым трибуну занял левый эсер Карелин:
— Необходимо ясно установить цели войны, необходимо, чтобы министерство иностранных дел перешло к активной демократической политике мира.
Представитель литовцев Янушкевич:
— Необходимо расшифровать формулу без аннексий и контрибуций на основе самоопределения национальностей. Россия должна быть союзом равных с равными и вольных с вольными.
От эсеров выступет Вржосек:
— Демократия должна понять, что она не обладает достаточным опытом в вопросах внешней политики и должна ограничиться отстаиванием своих основных принципов: демократический мир и отмена тайной дипломатии.
— Мы не желаем посягать на свободу другого народа, не желаем аннексий и контрибуций, — уверяет от имени энесов Пешехонов. — Тем не менее мы не можем допустить, чтобы мы сами сделались объектом аннексий и контрибуций. Вот это отстаивание своей собственной родины есть то общее, что объединяет весь русский народ.
Ждали выступления Скобелева, который должен бы озвучить новую позицию Советов, примиряющую его с Временным правительством. И он это сделал: